курсовые,контрольные,дипломы,рефераты
Немного найдётся в науке об античности тем, о которых писали бы больше и противоречивее, чем о принципате Августа. И, хотя научные споры вокруг созданной наследником Цезаря политической системы не затихают до сих пор, современные учёные столь же далеки от решения проблемы, как и их коллеги в конце прошлого столетия. Более того, в исторической литературе последних десятилетий всё настойчивей проводится мысль о принципиальной невозможности решения данного вопроса. Слишком многое препятствует этому: и несовершенство современной политической терминологии, обнаруживающиеся при попытках дать адекватные определения древнеримским политическим реалиям; и методы, применявшиеся принцепсами, чтобы привести в соответствие внешние конституционные формы режима с его внутренним содержанием; и естественная склонность исследователей к модернизации исторической действительности.
Автор отнюдь не претендует на то, чтобы предложить окончательное решение столь сложной и запутанной проблемы, создав, наконец, научную теорию принципата Августа, адекватно отражающую его неоднозначный и внутренне противоречивый характер. Цель настоящего очерка состоит, скорее, в том, чтобы попытаться описать власть Августа, отталкиваясь от тех выводов, которые были сформулированы предшествующей историографией. Однако, поскольку за более чем сто лет, прошедших со времени выхода в свет второго тома «Римского государственного права» Т. Моммзена, интерес к этой теме не ослабевал, об Августе и его принципате было написано великое множество книг. Поэтому, нам поневоле придётся ограничиться разбором лишь некоторых из основополагающих трудов по данной теме.
Но сначала несколько слов об источниках. Ближайшие из них по времени, «Деяния Божественного Августа» и «Римская история» Веллея Патеркула, отражая официальную концепцию принципата Августа, трактуют его режим как восстановленную республику (R. G., 1, 34; Vell., II, 89). Представление об эпохе Августа как о времени коренных социально-политических перемен в Римском государстве появляется у авторов конца I – начала II вв. н. э. (Сенека Младший, Тацит, Аппиан) (Sen. De clem., I, 9, 1; Tac. Ann., I, 1; Hist., I, 1; App. B. C., pr., 50; I, 24;). И, наконец, в трудах историков поздней античности (Дион Кассий, Аммиан Марцелин, Геродиан) мы находим знакомую нам ещё со школьной скамьи схему римской истории, распадающейся на периоды республики и империи (Dio., LI, 1, 2; LII., 13, 18; Amm. Marc., I, 6, 4-7; Herod., I, 1). От них эта концепция через Средние века и Эпоху Возрождения перекочевала в труды историков и социологов Нового времени (Дж. Вико, Ш. Л. Монтескье, Эд. Гиббон и др.) и сохраняла господствующие позиции в исторической науке вплоть до XIX в.[1]
Дискуссия о принципате Августа возникает во второй половине XIX в., когда, строго говоря, и начинается академическое исследование данного вопроса. При этом в поле зрения исследователей сначала оказалась формально-правовая сторона созданной Августом системы. Её детальный анализ был произведён Т. Моммзеном во втором томе его фундаментального труда. Власть принцепса, по Моммзену, представляла собой чрезвычайную магистратуру, имеющую республиканские корни. Её основу составляло сочетание проконсульского империя и трибунской власти.[2] При таком взгляде принципат оказывался системой политического дуализма, или, выражаясь языком Моммзена, «диархией» сената и императора.[3]
Следует отметить, что немецкий учёный стремился создать систему римского государственного права и подчас сознательно игнорировал реальную политическую практику, чем объясняются многие особенности его выводов. Впрочем, отдельные высказывания Т. Моммзена свидетельствуют о том, что реальная расстановка общественно-политических сил в Риме в век Августа представлялась автору «Римского государственного права» гораздо более сложной, чем можно было бы заключить из его исторической схемы. Он, в частности, замечает, что принцип «диархии» в системе государственного управления не был проведён с достаточной последовательностью.[4] В другом месте Т. Моммзен говорит о том, что наряду с представлением о принцепсе как о республиканском магистрате, подотчётном в своей деятельности сенату и народу, очень рано обнаруживается другой взгляд на принципат, находящийся в резком противоречии с его конституционной формой.[5]
Большинство учёных, работавших в конце прошлого – начале нынешнего столетия, разделяли взгляды Т. Моммзена и развивали его теорию, внося, впрочем, свои коррективы. В этой связи можно назвать такие имена, как О. Карлова, П. Виллемс, Е. Герцог, Эд. Мейер. Последний объявил принципат системой, в которой вся полнота власти принадлежит сенату, а принцепс является лишь охранителем устоев восстановленной республики.[6] Об искреннем стремлении Августа сохранить основы республиканского строя говорит и Г. Ферреро. Постепенное нарастание монархических тенденций если и происходило, то помимо его воли.[7]
Вместе с тем, у Т. Моммзена нашлись и критики, выступившие против теории «диархии». Из многочисленных работ этого направления следует особо выделить две: «Август и его время» В. Гартгаузена и «Исследования по истории развития римской императорской власти» Э. Д. Гримма. Основной вывод В. Гартгаузена, сформулированный им на страницах его многотомного исследования, состоит в том, что концентрация в руках Августа традиционных республиканских магистратур создала новое монархическое качество.[8] При этом немецкий историк античности не ограничивается рассмотрением формально-правовой стороны принципата, что было характерно для школы Т. Моммзена, но уделяет большое внимание реальной политической практике того времени.
Резкой критике подверг взгляды Т. Моммзена Э. Д. Гримм. По мнению российского исследователя Т. Моммзен поставил перед собой невыполнимую задачу – создать систему государственного права Древнего Рима за более чем три столетия его истории.[9] От принципата Августа резко отличалась не только военная монархия Северов, но даже правление Тиберия его ближайшего преемника.[10] Таким образом, фундаментальный недостаток труда Т. Моммзена состоит в игнорировании немецким учёным фактора исторического развития системы принципата. Это развитие состояло в том, что: “Монархические элементы медленно въедаются в жизнь… и разъедают последние республиканские формы, чтобы, наконец, захватить всё в свои руки”.[11]
Власть Августа с точки зрения происхождения её основных составляющих, способа вручения и конституционных форм представляла собой не монархию (особенно в античном, эллинистическом смысле), а чрезвычайную магистратуру.[12] Вместе с тем, Э. Д. Гримм отмечает, что сущность принципата была более деспотична, чем его внешняя форма: фактически в своих отношениях с сенатом, магистратами и народом Рима Август выступает как монарх, и даже как монарх-бог, так как является сыном (divi filius) официально признанного божества (Юлия Цезаря).[13] Важнейшими факторами, превращавшими Августа и его преемников в монархов на деле, если не по имени, были: распространение понятия величия (majestas populi Romani) на принцепса и его фамилию, культ императора и династический характер императорской власти.[14]
В начале нынешнего столетия в исторической науке, как в России, так и на Западе, наблюдается известная реакция против «теории монархии» и в целом против однозначных оценок системы принципата. Одним из первых мысль о том, что созданная Августом система не может быть определена посредством единственного слова или краткой формулы, высказал М. И. Ростовцев.[15] К концу своей жизни и карьеры наследник Цезаря, желавший казаться восстановителем древней конституции, был фактически правителем Римской Империи, но говорить о том, что он создал монархию, значит упрощать реальную картину.[16]
Подобный взгляд на принципат вскоре получил широкое распространение в исторической литературе и нашёл отражение, в частности, в таком авторитетном издании, как «Кембриджская древняя история». Авторы посвящённого принципату Августа раздела, С. Кук, Д. Литт, Ф. Эдкок, М. Чарльсуорт, признавая тот факт, что политический строй Рима в век Августа претерпел кардинальные изменения по сравнению с прежним режимом senatus populusque Romanus, вместе с тем, отказываются дать ему какое-либо однозначное определение. Термины, использовавшиеся предшествующей историографией (республика, монархия, диархия), не отражают, по их мнению, сути перемен, свершившихся в римском государстве на рубеже старой и новой эры.[17]
В исследованиях 20-40ых гг. XX в. происходит постепенное смещение акцентов с формально-правовых аспектов принципата на проблему социальных и идеологических основ власти Августа. Исследователи, работающие в этот период, пытаются вывести дискуссию о принципате на новый уровень, выйдя таким образом за рамки, очерченные терминами «республика» – «монархия» – «диархия».
Как пример такого рода попыток может рассматриваться монография А. Фон Премерштейна «О сущности принципата». Важнейшей социальной основой принципата фон Премерштейн считал систему патроната-клиентеллы, существовавшую в Риме с древнейших времён. На её базе в ходе Гражданских войн I в. до н. э. формируются клиентские свиты и личные армии полководцев.[18] Предводитель такой личной партии и его сторонники связаны системой взаимных обязательств, выраженной в клятве верности (Gefolgshattseide), которую фон Премерштейн отождествляет с присягой, принесённой Октавиану в 32 г. до н. э. населением Италии и западных провинций.[19] После победы над Антонием эта присяга была распространена на жителей Востока: тем самым Цезарь Октавиан превратился в вождя-патрона всей Римской державы, а populus Romanus и римские подданные – в его клиентелу. В прямой связи с этой системой отношений стоят такие элементы принципата, как вручённая Октавиану в 27 г. до н. э. cura et tutella rei publicae universae[20] и титул pater patriae, предоставивший ему отеческую власть над римлянами.[21]
Рассматривая власть Августа как в принципе неограниченную, фон Премерштейн, тем не менее, видит в ней скорее поготовку монархического правления последующего времени, чем настоящую монархию. Чтобы определить специфику положения принцепса в государстве немецкий учёный прибегает к историческим аналогиям, не ограничиваясь при этом рамками истории Древнего мира.[22]
Исследователи, занимавшиеся проблемой принципата в первой половине XX в., пытаются представить переход от республики к империи в Риме не как простую смену политических форм, но как часть более широкого социально-политического переворота. Мы имеем в виду, в первую очередь, теорию «римской революции», с наибольшей полнотой выраженную в одноимённом труде Р. Сайма. Сущность перемен, свершившихся в римском государстве на рубеже старой и новой эры, по мнению английского исследователя, состояла в том, что олигархия римского нобилитета сменилась другой, в состав которой вошли различные группы италийского населения.[23] Принципат возник в результате компромисса между революционным лидером, Октавианом, и республиканской аристократией, в ходе Гражданских войн I в. до н. э. утратившей монополию на власть. Компромисс, оформленный конституционным соглашением 23 г. до н. э.,[24] стал основой политического положения Августа, которое выражалась, помимо вручённых ему сенатом и народом полномочий, в особом влиянии его личности (auctoritas Augusti), обладавшем огромной силой.[25]
Называть созданную Августом систему монархией или нет, по мнению Р. Сайма, дело вкуса. Важно, что фактически его власть была абсолютной, и никаких сомнений на этот счёт быть не может. Республиканизм основателя империи – выдумка историков XIX-XX вв.: Тацит и Гиббон поняли реальное положение вещей лучше многих современных исследователей.[26]
Проблема социальных основ принципата занимает видное место в труде советского историка античности Н. А. Машкина «Принципат Августа». Н. А. Машкин рассматривал принципат как стадию в развитии римского цезаризма. Важную роль в подготовке принципата сыграли военные диктатуры I в. до н. э.[27] Власть принцепса в правовом плане представляла собой комбинацию традиционных республиканских магистратур, но сама эта комбинация создавала новое качество. Рядом с магистратскими полномочиями Августа стояла его auctoritas, из которой вырастала монархическая власть, ставшая результатом узурпации.[28] В социальном плане принципат проводил политику лавирования с учётом интересов различных фракций господствующего класса, чем объясняется правовая неопределённость системы.[29]
Выдвинутый в своё время М. И. Ростовцевым тезис о сложном, синтетическом характере власти Августа, и невозможности по этой причине её однозначного определения завоёвывал в последующие десятилетия всё более широкую популярность. Данное обстоятельство не мог не отметить Л. Викерт, автор обзора литературы об Августе и его принципате в «Aufstieg und Niedergang der römischen Welt».[30] Сам Л. Викерт полностью присоединяется к этому итоговому выводу западной историографии. Созданную Августом систему невозможно определить в рамках какой-либо одной из существующих государственно-правовых категорий; современная наука в состоянии лишь дать её всестороннее описание.[31]
В современной российской исторической науке присутствует тенденция рассматривать проблему принципата Августа в контексте широкого социально-политического процесса.[32] В частности, А. Б. Егоров в монографии «Рим на грани эпох» указывает, что политические изменения были частью перехода от Рима-полиса с провинциями-колониями к средиземноморской державе. Власть Августа представляется автору сложной системой: правовая власть, выраженная в potestas и imperium, дополнялась важными экстралегальными факторами, превращавшими чрезвычайного магистрата во всемогущего владыку.[33]
Таким образом, диапазон мнений достаточно велик. Поэтому, первое, что необходимо сделать, приступая к рассмотрению системы принципата при Августе, – это обозначить те положения, кторые, на современном этапе изучения проблемы, можно считать более-менее твёрдо установленными, чтобы использовать их в качестве отправных точек для дальнейших рассуждений.
Во-первых, власть Августа складывалась постепенно, в течении ряда лет. Её возникновение не было результатом какого-то единовременного политического акта.[34]
Во-вторых, правовой основой власти Августа были проконсульский империй и трибунская власть, дополненная и расширенная при помощи ряда специальных полномочий.[35]
В-третьих, помимо правовой, выраженной в potestas и imperium, власть Августа имела ещё и внеправовую сторону, и вопрос об их сосотношении представляется столь же важным, сколь и трудно разрешимым.
В-четвёртых, материальной основой фактического единодержавия Августа был огромный перевес сил на его стороне: за ним стояла армия и мощная личная партия.
В-пятых, хотя Августу, путём различных политических ухищрений удалось придать своему режиму видимость легитимности, его успех на этом пути не был полным и окончательным. В органическую часть политической структуры Римского государства принципат превратился гораздо позднее, и без учёта этого обстоятельства нельзя понять последующую эволюцию режима при Юлиях-Клавдиях и Флавиях.[36]
* * *
Проблема организации собственной власти встала перед Октавианом вскоре после победы над Антонием. 30-29 гг. до н. э.[37] ушли на решение ряда неотложных проблем: проведение массовой демобилизации, урегулирование положения на Востоке, оздоровление финансовой системы и т. д. В условиях всеобщей эйфории, вызванной счастливым завершением почти пятнадцатилетней гражданской войны и наступлением долгожданного мира, Октавиан мог немного повременить с созданием прочной правовой базы своей власти, располагая, таким образом, временем для поисков оптимальной её формы. В 29 г. он принял пожизненный титул императора, ставший отныне составной частью его имени (ILS, 79-81; Dio., LII, 41).[38]
На 28 г. Октавиан был избран консулом вместе с Марком Агриппой, своим ближайшим другом и соратником. Вместе они провели акцию, подготовившую события января 27 г. – ценз сената (R. G., 8, 2; Dio., LII, 1, 3). Намереваясь «вернуть» государство сенату и народу, Октавиан должен был обеспечить лояльность большинства сенаторов по отношению к своему режиму. Во главе нового сенаторского списка он ставит собственное имя, превращаясь, таким образом, в princeps senatus.
Теперь он мог приступить к преобразованию власти. 13 января 27 г. Октавиан торжественно объявил в сенате о сложении своих чрезвычайных полномочий, срок которых, кстати говоря, истёк ещё 1 января 33 г., получив взамен империй над рядом провинций (Тарраконская Испания, Лугдунская Галлия, Бельгика, Сирия и Египет) сроком на 10 лет (R. G., 34, 1; Dio., LIII, 3-11; Tac. Ann., III, 28).
Т. Моммзен полагал, что наряду с империем над группой провинций на десять лет Октавиан получил в 27 г. общий imperium proconsulare, заключавший в себе пожизненное право верховного военного командования всеми войсками Империи.[39] Критикуя это положение теории Моммзена, Э. Д. Гримм справедливо указал на отсутствие следов двойной проконсульской власти Августа в исторических источниках.[40]
Проконсульский империй, дававший его обладателю право военного командования, сделался в дальнейшем одной из важнейших составляющих полномочий принцепса. Этот империй Август до 23 г. сочетал с властью консула, ежегодно переизбираясь. Кроме того, ещё в 36 и 30 гг. им были получены некоторые из прерогатив народных трибунов (Dio., XLIX; LI, 19, 15).
В наших источниках нет единства по поводу того, когда именно Октавиан приобрёл tribunicia potestas в полном объёме. Так, согласно Аппиану (B. C., V, 132) и Орозию (VI, 18), Октавиан получил все полномочия трибуна в 36 г. Тацит (Ann., I, 2) сообщает, что, после победы над Антонием Октавианн, отказавшись от звания триумвира, сохранил за собой консулат и трибунскую власть якобы для защиты интересов простого народа. Сам Август вёл счёт годам своей трибунской власти с 23 г. до н. э. (R. G., 4, 4; 15, 2). Дион Кассий трижды, под 36, 30 и 23 гг., упоминает о принятии Августом пожизненной трибунской власти (XLIX, 15; LI, 19; LIII, 32). На последнюю из этих трёх дат указывают также данные эпиграфики (ILS, 86, 87, 89, 90-98).
Противоречия в античной традиции относительно времени принятия Августом трибунской власти определяют характер дискуссии по данному вопросу в исторической литературе. Пытаясь согласовать разноречивые показания источников, Т. Моммзен предположил, что Октавиан приобрёл полную трибунскую власть уже в 36 г. В 30 г. он расширил её в пространственном отношении, а после 23 – возобновлял ежегодно.[41] В этом с ним согласны С. И. Ковалёв и А. фон Премерштейн. Последний, впрочем, вносит в гипотезу Моммзена ряд дополнений.[42] Значительной популярностью у современных исследователей пользуется взгляд, согласно которому Август принял полную tribunicia potestas только в 23 г. В 36 и 30 гг. были получены лишь отдельные её элементы: sacrosanctitas и jus auxilii. Данную точку зрения разделяют, в частности, Э. Д. Гримм, Н. А. Машкин, Л. Викерт, А. Б. Егоров.[43] И, наконец, Г. Дессау, Ф. Эдкок и Р. Сайм относят вручение Октавиану всех прав и привилегий народного трибуна к 30 г.[44] При этом вплоть до 23 г. Август сравнительно мало использовал возможности народного трибуната, чем объясняется отсутствие эпиграфических данных о его tribunicia potestas для этого периода.[45]
Нам кажется, что, при всей важности вопроса о времени приобретения полной трибунской власти, гораздо важнее установить, когда tribunicia potestas начинает играть в системе власти Августа заметную роль. Переформулировав вопрос таким образом, мы получим вполне однозначный ответ – после 23 г., в связи с отказом принцепса от ежегодного консулата. С этого времени ссылки на трибунские полномочия Августа встречаются в надписях, а время его правления исчисляется по годам трибунской власти, как раньше – по консульствам.
По мнению Диона Кассия (LIII, 12, 1) в январе 27 г. Октавиан, вдобавок к империю над рядом провинций, получил некие обширные полномочия, дававшие ему право верховного надзора над всеми государственными делами. Это сообщение Диона было без достаточных на то оснований отвергнуто Т. Моммзеном.[46] Немецкий исследователь в данном случае руководствовался известным гегелевским принципом: если факт не влезает в теорию, тем хуже для факта. Напротив, А. фон Премерштейн рассматривает προστασια των κοινων (греческий эквивалент латинского: cura et tutela rei publicae universae) как один из системообразующих компонентов принципата, выражающий роль принцепса в качестве «custos des Reiches» – протектора римской державы.[47] По мнению российского историка Э. Д. Гримма προστασια των κοινων заключала в себе верховное руководство общественными делами, которое выражалось в праве принцепса в случае необходимости вмешиваться в любую область государственного управления. Вследствие своего почти диктаторского характера она с трудом вписывалась в режим восстановленной республики (res publica restituta), и Август прибегал к ней крайне неохотно, предпочитая пользоваться своими более специальными полномочиями.[48] По этой же причине в «Res gestae» нет ни слова о cura et tutela rei publicae.
Последнюю точку зрения можно принять. По-видимому, Октавиану казалось крайне важным застраховаться от возможных неожиданностей, сохранив за собой власть, способную в случае чего хотя бы отчасти заменить его прежние чрезвычайные полномочия.
Новому положению приёмного сына Цезаря в государстве соответствовало новое имя, ставшее титулом правителя: Imperator Caesar Augustus. Современные исследователи, в частности, В. Гартгаузен, М. Гельцер, Н. А. Машкин, А. Б. Егоров, И. Ш. Шифман уделили много внимания интерпретации этого имени-титула, вскрыв присущую ему идеологическую нагрузку.[49] Современникам Августа связь этого имени с легендой об основании Рима, а через неё – с Ромулом, должна была казаться вполне очевидной. Таким образом, в новом имени заключались претензии Августа на роль второго основателя римского государства.[50] Через эту этимологию новое имя-титул приобретало ярко выраженный сакральный характер.[51]
«Конституционное урегулирование» 27 г. создало правовую базу положения Цезаря Октавиана в государстве и оформило его статус правителя. Благодарный сенат преподнёс ему золотой щит за его мужество, милосердие, справедливость и благочестие (R. G., 34, 2). В итоге в руках Августа сосредоточились следующие основные полномочия: προστασια των κοινων, расширенная tribunicia potestas и проконсульский империй. Кроме того, вплоть до 23 г. он контролировал консулат. Концентрация в руках принцепса столь обширного набора властных функций, которые, к тому же, частично перекрывали друг друга, свидетельствует о преобладании в это время (27-23 гг.) откровенно-монархических тенденций. Впрочем, ничем не прикрытый автократизм первых лет правления Августа, как и автократизм Юлия Цезаря,[52] имел, во многом, вынужденный характер и был связан с необходимостью ликвидации последствий гражданских междоусобиц, почти 20 лет (с 49 г.) терзавших римкое государство. Принципиальной установкой он, во всяком случае, не был и, поэтому, вряд ли можно согласиться с Р. Саймом, утверждавшем, что решающую роль в последующих конституционных преобразованиях сыграли близкие Августу люди: Випсаний Агриппа и Ливия.[53]
Вступив после победы над Антонием на путь примирения с римским обществом и его влиятельнейшей частью, сенаторским сословием, Октавиан должен был уже тогда понимать, что рано или поздно ему придётся расстаться с теми атрибутами своей власти (προστασια των κοινων, ежегодный консулат), в которых генетическое родство создаваемой им системы и военных диктатур I в. до н. э. проявлялось наиболее ярко. Так, в частности, наиболее экстраординарный элемент его власти, προστασια των κοινων, уже в это время (27-23 гг.) является, по-существу, не более чем страховкой на случай возможных осложнений и в реальном управлении почти не используется, выступая на сцену лишь в моменты острых кризисов.[54] На пртяжении чуть более четырёх лет, последовавших за «урегулированием» 27 г., Августом были отобраны инструменты наиболее подходящие для осуществления поставленной им перед собой задачи: незаметного и вместе с тем полного подчинения республиканских органов власти (сенат, комиции, система магистратур) своей единоличной воле.[55]
С этой точки зрения сочетание проконсульского империя и власти консула себя не оправдало. В 23 г. происходит новая реформа: Август отказывается от консульства, которое он до сих пор занимал ежегодно. На первый план выдвигается теперь tridunicia potestas Августа, более выгодная с политической и идеологической точки зрения. С этого времени ссылки на неё встречаются в надписях (ILS, 86, 87, 89, 90-98).
Даже если, как считают многие исследователи, пожизненные полномочия трибуна были получены Октавианом ещё в 30 или в 36 г.,[56] до сих пор в системе власти Августа трибунат играл второстепенную роль.[57] Решающее значение в период с 27 по 23 гг. имели его консульские полномочия,[58] в которых современные исследователи иногда видят власть, отличную от обычного консулата.[59] И только после 23 г. трибунская власть, преобразованная в некое подобие магистратуры с фикцией ежегодного переизбрания, становится основой полномочий принцепса в гражданской (domi) сфере:[60] по её годам Август и его преемники исчисляют время своего правления (R. G., 4, 4 ; 15, 2).
Важному значению трибунской власти в системе императорских полномочий соответствует её многократное упоминание на монетах (всегда с указанием года со дня принятия).[61] Пользуясь всеми правами трибуна, Август, в то же время, не был членом трибунской коллегии, и, следовательно, против его власти не действовала интерцессия других трибунов. К тому же трибунская власть Августа, дававшая ему всю полноту гражданской potestas,[62] и действовала не только в пределах померия, но и на пространстве в четыре римские мили за священной городской чертой (Dio., LI, 19, 6-7).
В сфере военного командования, провинциального управления и внешней политики (militae) основой полномочий принцепса остался проконсульский империй, признанный отныне высшим (imperium majus) по отношению к imperia других магистратов и промагистратов, не слагавшийся в пределах померия и позволявший держать вооружённые отряды в самом Риме (Dio., LIII, 32).[63] Империй Августа неоднократно (в 18 и 8 гг., в 3 и 13 гг. н. э.) продлевался (ibidem, LIV, 12; LV, 6, 12; LVI, 28) и фактически стал пожизненным (ibidem, LIII, 32), что отразилось в сообщениях наших источников о его принятии.[64]
А. фон Премерштейн не усматривает никаких различий в характере империя Августа в 27 и 23 гг. ни в фактическом, ни в юридическом плане.[65] Напротив, Р. Сайм уверен, что отношения прямого подчинения между принцепсом и проконсулами сенатских провинций устанавливаются только с 23 г.[66] Последняя точка зрения, безусловно, ближе к истине: не случайно почти сразу же после «урегулирования» 23 г. Август предпринял длительную инспекционную поездку по восточным владениям Рима (22-20 гг.), большую часть которых составляли именно сенатские провинции.
Отказ от консульства был компенсирован предоставлением Августу ряда специальных полномочий и почётных отличий в последующие годы (jus primae relationis, почётное консульство, jus comendatoris, jus edicendi и т. д.). Император принял на себя ряд важных административных поручений (cura annonae, cura viarum, cura aquarum, cura urbis), назначая для этого специальных уполномоченных в ранге префектов и кураторов. Кроме того, в 5 и 2 гг. он снова избирался консулом. Дважды, в 18 и 11 гг., принцепс пересматривал сенаторский список и неоднократно (последний раз в 13-14 гг. н. э. вместе с Тиберием) руководил переписью населения, исполняя обязанности цензора. После смерти Эмилия Лепида в 12 г., Август стал верховным понтификом – главой римского жречества. С 24 г. принцепс считался свободным от действия некоторых законов. Апофеозом его деятельности стало поднесение ему во 2 г. титула отца отечества (pater patriae), которого до него удостоились лишь Цицерон и Цезарь (R. G., 35, 1; Dio., LIII, 23, 2).
В наших источниках (Suet. Aug., 27; Dio., LIV, 10, 5-6) сохранилось сообщение о предоставлении Августу пожизненной цензорской власти, которую Светоний обозначает как morum legumque regimen perpetuum (Aug., 27), а Дион Кассий – επιμελεια των τροπων (LIV, 10, 5-6). Однако, в своих «Деяниях…» Август сообщает, что хотя его трижды (в 19, 18 и 11 гг.) избирали попечителем законов и добрых нравов (curator legum et morum), он не принял эту должность как противоречащую отеческим обычаям. Те мероприятия, ради которых сенат облёк его новой властью,[67] он осуществил на основании своих трибунских полномочий (R. G., 6).
Свидетельство Августа имеет в данном случае решающее значение.[68] Преемник Юлия Цезаря не располагал цезорской властью и никогда не занимал должности curator legum et morum, что не мешало ему время от времени осуществлять соответствующий контроль. Для этого в tribunicia potestas Августа были, по-видимому, внесены какие-то дополнения, позволяющие использовать её в новом качестве. Сообщение Светония отражает лишь тот факт, что реально Август присвоил себе право цензорского надзора. Появление особой cura legum et morum в системе полномочий принцепса следует поэтому относить к более позднему времени. Августу и его ближайшим преемникам эта новая власть (фактически, пожизненная цензура) всё ещё казалась слишком явным нарушением не писанной римской конституции.
Однако, проконсульский империй, обеспечивший Августу верховное военное командование, и трибунская власть, благодаря своей огромной запретительной силе делавшая принцепса реальным руководителем гражданской жизни Рима, не были единственной основой его власти. Рядом с ними стояло морально-политическое влияние личности правителя – auctoritas principis. Учёные, занимающиеся проблемой принципата (А. фон Премерштейн, Р. Сайм, Н. А. Машкин, Л. Викерт, А. Б. Егоров), хотя между ними и существуют разногласия относительно характера императорской auctoritas, считают её важным моментом в системе Августа, дополняющим и усиливающим все другие полномочия принцепса.[69] Соотношение правовых и внеправовых основ власти Августа представляет сложную проблему, тем более что некоторые исследователи (Р. Гейнце, М. Грант) выдвигают auctoritas на первый план.[70] В самом деле, в политической карьере наследника Цезаря были моменты, когда именно auctoritas и роль национального лидера составляли основу его политического положения. Так было в 33-32 гг., когда истёк срок триумвирских полномочий Октавтана, и он не занимал никакой официальной должности. Позднее и Марк Агриппа, и Тиберий выступали в качестве соправителей Августа и располагали трибунской властью и империем, которые были аналогичны соответствующим полномочиям Августа. Всё различие в их статусе заключалось в auctoritas, и сам Август понимал этот вопрос именно так (R. G., 34, 3).
Хотя роль внеправовых, экстралегальных факторов и была чрезвычайно велика, абсолютизировать их значение, на наш взгляд, было бы неверно. Решающее значение имела концентрация в руках Августа правовой власти, potestas и imperium,[71] а в случаях, выходящих за рамки его законной компетенции (кстати, и без того очень обширной), Август действовал на основании личного авторитета. Формально не имея обязательной правовой силы, auctoritas, теме не менее, позволяла ему предпринимать различные политические акции. Наличие же на стороне Августа фактора силы превращало все отданные на основе auctoritas распоряжения в приказы, равнозначные тем, какие он отдавал на основании potestas и imperium: ослушавшиеся, как тех, так и других могли быть силой принуждены к повиновению.
В правление Августа правовой и личный аспекты принципата были теснейшим образом связаны и, можно сказать, сливались. Ситуация меняется при его преемниках, когда система существует уже без того человека, который создавал её для себя и под себя.
Если auctoritas Августа воспринималась им самим и его современниками как следствие исключительных заслуг Цезаря Октавиана перед государством, то его преемники, таких заслуг не имевшие, рассматривают право принцепса решать те или иные вопросы ex sua auctoritate как свою наследственную прерогативу. Трудно сказать, кто из императоров I в. н. э. первым попытался подвести под auctoritas principis соответствующую правовую базу,[72] но, нам кажется, что именно это понятие описывается в следующем отрывке lex de imperio Vespasiani (CIL, VI, 930)[73]: «И пусть всё то, что он сочтёт нужным сделать для пользы и величия республики из дел, касающихся богов, людей, государства и частных лиц, он имеет власть и право совершить и исполнить, как имели [их] божественный Август, Тиберий, Юлий Цезарь и Тиберий Клавдий Цезарь Август Германик». Таким образом, данный фрагмент, является, как будто, первым надёжно зафиксированным свидетельством постепенной формализации понятия auctoritas. Однако определённые шаги в этом направлении могли предприниматься и ранее. Включение auctoritas в закон о власти означало, что узурпированное Августом право вершить общественные дела по своему усмотрению, ко времени Веспасиана было закреплено за принцепсом юридически. Так постепенно формируется принцип, в законченном виде сформулированный Ульпианом: «То, что решил принцепс, имеет силу закона» (Dig., I, 4, 1).[74]
Таким образом, основные акции, оформившие принципат Августа, имели место в 27 и 23 гг. В 27 г. было декларировано возвращение от чрезвычайщины гражданских войн к нормальной жизни, и создан тот государственно-правовой дуализм, который составлял характернейшую черту политического строя Рима на протяжении всей эпохи Ранней империи.
Особенно важное значение имело разделение провинций. Часть римской державы не только на практике, но и номинально перешла под контроль принцепса. В качестве правителя этих провинций Август создаёт собственный государственный аппарат, выстраивает параллельные республиканским структуры власти.[75] Налоги, взимаемые с императорских провинций, поступают в личную казну Августа, фиск, - тем самым достигается финансовая независимость его режима от сената. Контроль над важнейшими участками римских границ отдавал в руки Августа реальное руководство главными направлениями внешней политики. Наконец, именно в императорских провинциях концентрируется основная часть армии (к концу правления 24 легиона из 25). Особое значение имел контроль над Египтом – главным источником хлеба для многомиллионного населения Рима.[76]
Непосредственным толчком к новому урегулированию стал организованный в 23 г. против Августа заговор.[77] Проконсульский империй и пожизненная tribunicia potestas окончательно становятся важнейшей правовой базой положения принцепса. Эта комбинация обеспечила ему максимум власти при минимальных отступлениях от республиканской традиции.
Любая власть ничто без стоящей за ней реальной силы. Август прекрасно это понимал. Армия всегда была его главной опорой. Реформы Августа преследовали цель создания таких вооружённых сил, которые были бы достасточно мощными для обороны границ и проведения активной внешней политики, но, в тоже время, надёжно контролируемыми. Военная система в целом была хорошо сбалансирована: легионы и auxilia в провинциях, преторианцы и войска римского гарнизона в столице, - всего около 300000 человек, что не превышало разумных пределов.[78] Важным моментом военной организации было то обстоятельство, что при Августе и его ближайших преемниках солдаты, офицеры и так сказать «генералитет» римской армии принадлежали к разным социальным группам и существовали серьёзные барьеры для продвижения рядовых воинов к офицерским должностям. Вершиной служебной карьеры для них долгое время оставалась должность старшего центуриона, так как дальнейшее продвижение по службе требовало получения всаднического достоинства и соответствующего ценза. Такая организация, где рядовые, офицеры-всадники и полководцы-сенаторы были разделены сословными барьерами и как бы противопоставлены друг другу, как нельзя лучше отвечала требованиям эффективного контроля над вооружёнными силами.
Военная власть принцепса, его особые отношения с армией выражались в титуле Imperator.[79] Принципат, очень часто использовавший и трансформировавший республиканские понятия и названия, не изменил себе и здесь. Почётное звание победоносного полководца Римской республики превратилось в титул правителя с неограниченной властью (греч. αυτοκρατωρ – самодержец, автократор).[80] Титул императора был одним из наиболее одиозно-монархических атрибутов власти принцепса, и, чтобы хоть как-то примирить с ним общественное мнение, преемник Августа, Тиберий всячески подчёркивал его специфически-военный характер, по-видимому, следуя в этом прмеру своего приёменого отца (Suet. Tib., 26).
Помимо армии в качестве социальной опоры власти Августа мы упоминали о личной партии. Конечно, говорить о партии в современном смысле слова нельзя. Мы имели в виду не столько сам термин, сколько латинское слово, от которого он происходит: pars, то есть часть, сторона. Сторонники у Августа были во всех слоях римского общества, как в Италии, так и в провинциях. Если картина его правления, представленная в источниках, верна (а у нас нет оснований полагать, что это не так), то большинство римских граждан и значительная часть провинциалов были, по-видимому, довольны режимом и заинтересованы в нём. Этот факт не должен нас удивлять. Эпоха Августа принесла с собой внешний и внутренний мир, порядок, личную безопасность, так что выгоды нового строя ощутил на себе буквально каждый. От утраты же политической свободы пока пострадала лишь сравнительно немногочисленная группа людей – часть правящего нобилитета. Римляне века Августа ещё не были знакомы с обратной стороной единовластия, столь ярко проявившейся впоследствии – произволом императора и его присных.
Наконец, несколько слов следует сказать и о том, как Август в его роли правителя Империи воспринимался большинством своих современников. Режим Августа подкреплялся мощной, организованной в различных формах политической пропагандой: монументальное искусство, широкая строительная программа, литература, монеты[81] и т. д. Образ принцепса как божественного установителя мира, победителя врагов республики и восстановителя государства (restitutor rei publicae) был, по-видимому, прочно внедрён в сознание римлян.[82] Вокруг Августа уже при жизни начал создаваться культ, и нам представляется, что в его насаждении важную роль играло не только давление сверху, но и ещё более сильное стремление снизу. Наделённый непререкаемым авторитетом национальный вождь и спаситель отечества Август более 40 лет управлял империей, можно сказать, с согласия и одобрения всего римского народа.[83] Это позволяло ему придерживаться очень либерального для столь неограниченного правителя политического курса. Идиллия в отношениях власти и общества не была при нём омрачена сколько-нибудь значительными эксцессами. Лишь при его преемниках сущность принципата как авторитарной диктатуры, в конечном итоге основанной на военной силе и узурпации, выходит наружу. Не имея того почти божественного статуса, каким в глазах римлян обладал Август, его наследники компенсируют этот недостаток своего положения фактором силы, опираясь на которую жёстко навязывают обществу свою волю.
В заключение хотелось бы обратиться к проблеме типологизации системы принципата. Рассмотреть данный вопрос подробно в рамках нашего небольшого исследования не представляется возможным, поэтому мы позволим себе ограничиться лишь общей декларацией. Выше нами уже было отмечено то обстоятельство, что современная историческая наука, в общем, придерживается взгляда на власть Августа как на уникальный комплекс политических и правовых элементов, который не может быть определён каким-либо одним термином или краткой формулой. Данный тезис был выдвинут ещё М. И. Ростовцевым и в той или иной степени получил отражение в трудах А. фон Премерштейна, Р. Сайма, Л. Виккерта и в посвящённом Августу разделе «Кембриджской древней истории».[84] Проистекающие отсюда трудности вынуждают исследователей, пытающихся определить специфику положения принцепса в римском государстве, прибегать к историческим аналогиям, не всегда ограничиваясь при этом рамками истории Древнего мира.[85] Однако нам представляется, что наиболее устойчивые параллели возможны как раз с древними обществами.[86] Впрочем, сопоставление принципата и Римской империи с эллинистическими монархиями, Сицилийской державой Дионисия I и Карфагеном, встречающиеся в литературе по античной истории,[87] наряду с явными общими чертами обнаруживает и весьма существенные различия.
Так, в частности, эллинистическя монархия как своеобразная политическая система, представляющая собой сплав элементов греческой и восточной государственности, при значительном преобладании последних,[88] возникла в результате завоевательных походов Александра Македонского на Восток и последующего распада его державы, тогда как формирование системы принципата явилось закономерным итогом внутреннего развития римской гражданской общины (civitas). Влияние политической практики чужеземных, тех же эллинистических, государств, на этот процесс имело явно второстепенное значение.
Первоначальная неразвитость авторитарного режима, выросшего на местной почве и вынужденного считаться с полисной традицией сближает Римскую империю с державой Дионисия. Данный факт был особо отмечен Э. Д. Фроловым, посвятившим тирании Дионисия специальное исследование.[89] Однако Римской империи были присущи устойчивость и стабильность, совершенно не свойственные её сицилийской родственнице.[90]
В истории западного эллинства периоды консолидации греческих колоний Италии и Сицилии под властью того или иного удачливого вождя перемежаются периодами распада и дезорганизации созданных было объединений полисов.[91] Равным образом и для внутренней истории Сиракуз характерно чередование тиранических режимов и республиканской формы правления.
Напротив, Римская империя сохраняла относительную стабильность на протяжении, по крайней мере, двух веков, вплоть до смерти Марка Аврелия в 180 г. н. э. Гражданская война 68-69 гг. н. э. не только не привела к развалу государства, но даже способствовала укреплению императорского режима: власть Флавиев и их преемников, Антонинов, опирается уже на гораздо более широкую социальную базу, нежели аристократический принципат Юлиев-Клавдиев.[92] Развитие политических структур римского государства в этот период также отличалось завидной преемственностью основных тенденций: усиление монархического начала, формализация императорской власти, постепенная бюрократизация управления, увеличение роли провинций оставались магистральными линиями этого процесса на данном историческом отрезке.[93]
Среди возможных античных параллелей, пожалуй, именно Карфаген обнаруживает наибольшее количество черт, роднящих его с государством римлян. Как и в Риме, в Карфагене существовала так называемая смешанная форма государственного устройства, причём огромным влиянием пользовалась могущественная аристократия. Карфагенские полководцы из рода Баркидов, создавшие в Испании полунезависимую державу, очень напоминают римских военноначальников позднереспубликанской эпохи, Помпея, Цезаря, Красса, которые практически бесконтрольно хозяйничали в своих провинциях, вели войны и заключали мирные договоры по своему усмотрению, поддерживая щедрыми субсидиями своих сторонников в столице.[94]
Однако, торгово-колониальный характер карфагенского государства, присущий ему уже на ранней стадии развития,[95] мог в дальнейшем оказаться непреодолимым препятствием на пути его превращения в прочную и консолидированную территориальную державу. Римской республике II-I вв. до н. э. также были свойственны черты колониальной державы, но переход к системе империи как раз и ознаменовался их постепенным изживанием. Провинции, в эпоху республики рассматривавшиеся как поместья римского народа, в императорскую эпоху становятся, хотя и не сразу, частью единого средиземноморского государства.[96]
Но, как бы там ни было, свой шанс стать господином Средиземноморья Карфаген упустил, и, следовательно, встречающиеся иногда в научной литературе высказывания, что если бы Рим проиграл Вторую Пуническую войну, Карфагенская держава пошла бы, в общем, по тому же пути, что и Римская республика,[97] остаются не более чем предположениями.
Таким образом, мы вынуждены констатировать уникальность Римской империи в рамках Античного мира. Столь же уникальным явлением был принципат – политическая система римского государства в период его наивысшего расцвета и наибольшего территориального расширения. Из множества больших и малых городов-государств, густо усеявших берега Средиземного моря, Рим один смог пройти путь от полиса к империи до конца, став для будущих поколений вечным символом имперской государственности, которым восхищались и которому стремились подражать монархи Средневековья и диктаторы XX века.
Автор К. В. Вержбицкий
[1] Вико Дж. Основания новой науки об общей природе наций. М., Киев, 1994, С. 413, 418-419, 454, 468; Монтескье Ш. Л. Рассуждение о причинах величия и падения римлян// Монтескье Ш. Л. Избранные произведения. М., 1955, С. 75; Гиббон Эд. История упадка и разрушения Великой Римской Империи. Т. I, М., 1997, С. 160.
[2] Mommsen Th. Römische Staatsrecht. Bd. II, Leipzig, 1887, S. 747, 840, 872-873.
[3] Ibidem, S. 875.
[4] Ibidem, S. 107.
[5] Ibidem, S. 754ff. Его элементами были, в частности, императорский культ и взгляд на принцепса как на dominus (ibidem, 755-763).
[6] Meyer Ed. Caesars Monarchie und das Prinzipat des Pompeius. Stuttgardt und Berlin, 1919, S. 95, 123-125.
[7] Ферреро Г. Величие и падение Рима. СПб., 1998, С. 404-405, 465.
[8] Gardthausen V. Augustus und seine Zeit. T. II, Bd. I, Hbd. 1, Berlin, 1891-1904, S. 235.
[9] Гримм Э. Д. Исследования по истории развития римской императорской власти. Т. I, СПб., 1900-1901, С. 1-35, 216.
[10] Там же, С. 217.
[11] Там же, С. 248-249.
[12] Там же, С. 218.
[13] Там же, С. 220.
[14] Там же, С. 242.
[15] Ростовцев М. И. 1)Рождение Римской Империи. Пг., 1918, С. 128-130; 2) A History of the Ancient world. Vol. II, Oxford, 1928, P. 181.
[16] Rostovcev M. J. A History…, Vol. II, P. 179-181, 190.
[17] CAH. Vol. X, 1934, P. 587, 589f.
[18] Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen des Prinzipats. München, 1937, S. 22-32.
[19] Ibidem, S. 40-43, 68-70.
[20] Ibidem, S. 120-123.
[21] Ibidem, S. 174-175.
[22] Ibidem, S. 132-133.
[23] Syme R. Roman revolution. Oxford, 1939, P. 490.
[24] Ibidem, P. 338.
[25] Ibidem, P. 322, 346.
[26] Ibidem, P. 516.
[27] Роль военных диктатур эпохи Гражданских войн в процессе генезиса императорской власти была впоследствии подробно проанализирована в диссертации Т. В. Кудрявцевой: Чрезвычайные полномочия полководцев как источник формирования императорской власти в Риме. Диссертация… канд-та ист. наук. Л., 1990.
[28] Машкин Н. А. Принципат Августа. М.-Л., 1949, С. 400-401.
[29] Там же, С. 606.
[30] Wickert L. Neue Forschungen zur römische Prinzipatus// ANRW. Bd. II, T. 1, New-York, Berlin, 1974, S. 1-76.
[31] Wickert L. Princeps (civitatis)// RE. Bd. XXII, Stuttgart, 1954, Sp. 2295-2296.
[32] Кнабе Г. С. Корнелий Тацит и проблемы истории Древнего Рима эпохи ранней Империи. Автореферат диссертации… д-ра исторических наук. М., 1983, С. 20-25.
[33] Егоров А. Б. 1)Рим на грани эпох. Л., 1985, С. 103, 218; 2)Становление и развитие системы принципата. Диссертация… д-ра исторических наук. СПб., 1991, С. 275.
[34] Гримм Э. Д. Исследования по истории развития…, Т. I, С. 129, 150.
[35] Mommsen Th. Römische Staatsrecht, S. 840, 872-873. Последующая историография усвоила этот тезис Моммзена, и в работах по принципату он стал, практически, общим местом.
[36] Егоров А. Б. 1)Становление и развитие системы принципата. Дисс…, С. 430-431; 2)Становление и развитие системы принципата. Автореферат дисс… д-ра ист. наук. СПб., 1992, С. 32.
[37] Далее все даты, кроме отмеченных особо, до новой эры.
[38] Эпизодически преномен Imperator встречается у Октавиана и до 29 г. (ILS, 78).
[39] Mommsen Th. Römische Staatsrecht. Bd. II, S. 1087-1088.
[40] Гримм Э. Д. Исследования по истории развития…, Т. I, С. 95-102.
[41] Mommsen Th. Römische Staatsrecht. Bd. II, S. 872.
[42] Ковалёв С. И. История Рима. С. 474; Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen…, S. 266. По мнению немецкого исследователя в 27 г. Октавиан сложил с себя не только свои чрезвычайные полномочия, но и трибунскую власть, которой обладал с 36 г. В 23 г. он вновь принял полную tribunicia potestas и с тех пор возобновлял её ежегодно.
[43] Гримм Э. Д. Исследования по истории развития…, Т. I, С. 85, 132-133; Машкин Н. А. Принципат Августа. С. 398-399; Wickert L. 1)Princeps…, Sp. 2283-2287; 2) Neue Forschungen…, S. 73-74; Егоров А. Б. 1)Рим на грани эпох. С. 94; 2)Становление и развитие системы принципата. Дисс…, С. 254.
[44] Dessau H. Geschichte der römischen Kaiserzeit. Bd. I, Berlin, 1924, S. 53; CAH. Vol. X, P. 139-140; Syme R. The Roman revolution. P. 336.
[45] Syme R. The Roman revolution. P. 336.
[46] Mommsen Th. Römische Staatsrecht. Bd. II, S. 794.
[47] Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen…, S. 126-127, 132.
[48] Гримм. Э. Д. Исследования по истории развития…, Т. I, С. 105-106, 130.
[49] Gardthausen V. Augustus und seine Zeit. Bd. I, S. 537; Gelzer M. Iulius (Augustus)// RE. Bd. X, Stuttgart, 1918, Sp. 2369-2371; Машкин Н. А. Принципат Августа. С. 383; Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 90-91; Шифман И. Ш. Цезарь Август. Л., 1990, С. 97-98.
[50] Scott K. Identification of Augustus with Romulus// TAPhA. Vol. LVI, 1925, P. 82-105.
[51] Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 91.
[52] О нём см.: Syme R. The Roman revolution. P. 47-58.
[53] Ibidem, P. 340-345.
[54] Два примера использования προστασια των κοινων в этом качестве приводит Э. Д. Гримм (Исследования по истории развития…, T. I, С. 98).
[55] Гримм Э. Д. Исследования по истории развития…, Т. I, С. 86.
[56] Mommsen Th. Römische Staatsrecht. Bd. II, S. 872; Dessau H. Geschichte der römischen Kaiserzeit. Bd. I, S. 53; CAH. Vol. X, P. 139-140; Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen…, S. 266; Syme R. The Roman revolution. P. 336; Ковалёв С. И. История Рима. С. 474.
[57] Dessau H. Geschichte der römischen Kaiserzeit. Bd. I, S. 53.
[58] Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 90.
[59] Last X. Imperium majus, a note// JRS. XXXVII, 1947, P.157-164.
[60] В системе полномочий принцепса пожизненный трибунат играл роль своеобразной замены консульской власти. См.: Salmon E. T. Evolution of Augustus’ principat. Wiesbaden, 1956, P. 456.
[61] См., например, монеты ближайших преемников Августа, Тиберия и Гая Калигулы, описанные в издании «Монеты Римской Империи»: Szaivet W. Die Münzprägung der Kaiser Tiberius und Gaius (Caligula)// MIR. Bd. XIII, Wien, 1984, S. 53-63. В частности, из 63 серий монет Тиберия 52 имеют на реверсе легенду «TRIBVNICIAE POTESTATAE ANNUS…» (сокращённо «TR. POT.» или «TRIBVN. POTEST.» с соответствующей римской цифрой).
[62] Ковалёв С. И. История Рима. С. 475.
[63] Гримм Э. Д. Исследования по истории развития…, Т. I, С. 139-140.
[64] Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen…, S. 233.
[65] Ibidem, S. 231-232.
[66] Syme R. The Roman revolution. P. 336.
[67] По-видимому, имеются в виду законы 19/18 г. (lex de suptuaria, lex de adulteriis, lex de maritandis ordinibus), составлявшие часть задуманной Августом программы нравственного возрождения римского общества. О ней см.: Г. Ферреро. Величие и падение Рима. Т. II, С. 445-466.
[68] Гримм Э. Д. Исследования по истории развития…, Т. I, С. 40, 146.
[69] Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen…, S. 186-187, 194-195; Syme R. The Roman revolution. P. 322, 330, 346; Машкин Н. А. Принципат Августа. С. 400-401; Wickert L. 1)Princeps…, Sp. 2287-2290; 2)Neue Forschungen…, S. 74; Егоров А. Б. 1)Рим на грани эпох. С. 99-100; 2)Становление и развитие системы принципата. Дисс…, 263-265.
[70] Heinze R. Auctoritas// Hermes. Bd. LX, 1926, S. 348-349; Grant M. From imperium to auctoritas. Cambridge, 1946, P. 443-445ff.
[71] Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 100-101; 2) Становление и развитие системы принципата. Дисс…, С. 263-264.
[72] Формально-правовой характер императорской auctoritas признаёт, в частности, Д. Тимпе: Untersuchungen zur Kontinuität des frühen Prinzipats. Wiesbaden, 1962, S. 36.
[73] Данная надпись цитируется нами в русском переводе, опубликованном в хрестоматии под ред. С. Л. Утченко: Хрестоматия по истории Древнего Рима. М., 1962, С. 535-536. Латинский текст выглядит следующим образом: uti… quaecumqe ex usu rei publicae majestateque divinarum humanarum, publicarum privatarum rerum esse consebit, ei agere et facere jus potestateque sit, ita uti divo Augusto Tiberioque Julio Caesari… fuit.
[74] Цитируется по русскому переводу И. С. Перетерского: Дигесты// Памятники римского права. М., 1997, С. 169.
[75] Новый имперский бюрократический аппарат пока ещё только формируется, но в перспективе именно он должен стать главной опорой авторитарного режима. См.: Утченко С. Л. Кризис и падение Римской республики. М., 1965, С. 268.
[76] 4 месяца в году подвоз хлеба в Рим осуществлялся из Египта.
[77] Syme R. The Roman revolution. P. 333.
[78] CAH. Vol. X, P. 228-229.
[79] Егоров А. Б. 1)Рим на грани эпох. С. 89; 2) Становление и развитие системы принципата. Дисс…, С. 229.
[80] Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen…, S. 253; Wickert L. 1)Princeps…, Sp. 2278-2281; 2) Neue Forschungen…, S. 73.
[81] Одним из наиболее эффективных инструментов правительственной пропаганды в ту далёкую эпоху были, безусловно, монеты. Помещённые на них легенды и изображения в сжатой и наглядной форме доводили актуальные политические лозунги буквально до каждого жителя Римской империи. Подробнее об использовании монет в деле политической пропаганды в императорскую эпоху см.: Абрамзон М. Г. Монеты как средство пропаганды официальной политики Римской Империи. М., 1995.
[82] Большое внимание проблеме организации общественного мнения при Августе уделил в своём труде Р. Сайм (Roman revolution. P. 459-475). Мы полностью присоединяемся к выводу английского историка о том, что восхваления, расточаемые принцепсу Вергилием, Горацием и другими выдающимися поэтами его времени, нельзя считать всего лишь обычной придворной лестью. Поэты века Августа – уроженцы Италии. В их творчестве, как в зеркале, отразились взгляды италийского населения.
[83] Rostovcev M. J. A History…, Vol. II, P. 193-194.
[84] Ростовцев М. И. 1)Рождение Римской Империи. С. 128-130; 2) A History…, Vol. II, P. 181; CAH. Vol. X, P. 587, 589f; Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen…, S. 132-133; Syme R. The Roman revolution. P. 516-518; Wickert L. 1)Princeps…, Sp. 2295-2296; 2)Neue Forschungen…, S. 76.
[85] Premerstein A. von. Vom Werden und Wesen…, S. 132-133; Cowell J. R. The Revolution of Ancient Rome. Oxford, 1968, P. 174-179.
[86] Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 221.
[87] Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 221-222.
[88] Тарн В. В. Эллинистическая цивилизация. М., 1949, С. 64-67.
[89] Фролов Э. Д. Сицилийская держава Дионисия. Л., 1979, С. 157.
[90] Характеризуя государственную деятельность Дионисия Старшего, Э. Д. Фролов указывает, что сделанное им следует рассматривать лишь как приступ к созданию правильной державной организации, хотя и весьма успешный (Там же, С. 155).
[91] Там же, С. 5-8.
[92] Ковалёв С. И. История Рима. С. 529, 535; Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 203.
[93] Кнабе Г. С. Корнелий Тацит и проблемы истории Древнего Рима эпохи ранней империи (конец I – начало II вв.). Дисс… д-ра ист. наук. Л., 1982. С. 72-73.
[94] Подробнее об этом см.: Цыркин Ю. Б. Карфаген и его культура. М., 1986, С. 95, 100, 102-103, 111-113, 242, 244-246.
[95] Там же, С. 70 и сл.
[96] Значение постепенно складывающегося в эпоху Августа и его преемников средиземноморского единства подчёркивают, в частности, авторы соответствующего раздела «Кембриджской древней истории» С. Кук, Д. Литт, Ф. Эдкок, М. Чарльсуорт (CAH. Vol. X, P. 589ff).
[97] Егоров А. Б. Рим на грани эпох. С. 222.
Немного найдётся в науке об античности тем, о которых писали бы больше и противоречивее, чем о принципате Августа. И, хотя научные споры вокруг созданной наследником Цезаря политической системы не затихают до сих пор, современные учён
Греко-римские интеллектуальные связи в эпоху конца Республики
В поисках "исторического Валентина"
Статус спартанских басилевсов
Один эпизод из Спартаковской войны
Преторианские когорты
Тропическая и южная Африка в XX веке
Диоскуры и Спарта
Аристей Проконнесский: проблема датировки
Атлантида в Тавриде
Финансовые ведомства Римской империи в IV веке
Copyright (c) 2024 Stud-Baza.ru Рефераты, контрольные, курсовые, дипломные работы.