База знаний студента. Реферат, курсовая, контрольная, диплом на заказ

        Генерал-фельдмаршал, светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский - выдающийся полководец, талантливый дипломат, незаурядный администратор, умелый воспитатель.

Вступление

Анализ громадной, очень сложной исторической фигуры Кутузова иной раз тонет в пестрой массе фактов, рисующих войну 1812 г. в целом. Фигура Кутузова при этом если и не скрадывается вовсе, то иногда бледнеет, черты его как бы расплываются. Кутузов был русским героем, великим патриотом, великим полководцем, что известно всем, и великим дипломатом, что известно далеко не всем.

Историческая заслуга Кутузова, который против воли царя, против воли даже части своего штаба, отметая клеветнические выпады вмешивавшихся в его дела иностранцев вроде Вильсона, Вольцогена, Винценгероде, провел и осуществил свою идею, вырисовывается особенно отчетливо. Ценные новые материалы побудили историков, занимающихся 1812 годом, приступить к выявлению своих недочетов и ошибок, пропусков и неточностей, к пересмотру сложившихся прежде мнений о стратегии Кутузова, о значении его контрнаступления, о Тарутине, Малоярославце, Красном, а также о начале заграничного похода 1813 г., о котором у нас знают очень мало, в чем виновна почти вся литература о 1812 годе, в том числе и моя старая книга, где этому походу посвящено лишь очень немного беглых замечаний. Между тем первые четыре месяца 1813 г. немало дают для характеристики стратегии Кутузова и показывают, как контрнаступление перешло в прямое наступление с точно поставленной целью уничтожения агрессора и в дальнейшем низвержения наполеоновской грандиозной хищнической «мировой монархии». Следует отметить одно очень любопытное наблюдение.

Иностранные историки, пишущие о 1812 годе в России, меньше и реже пускают в ход метод опорочивания, злостной и не-добросовестной критики, чем метод полного замалчивания. Приведу типичный случай. Берем четырехтомную новейшую «Историю военного искусства в рамках политической истории», написанную проф. Гансом Дельбрюком. Раскрываем четвер­тый, увесистый, посвященный XIX в. том, особенно главу «Стратегия Наполеона». Ищем в очень хорошо составленном указателе фамилию Кутузова, но не находим ее вовсе. О 1812 годе на стр. 386 читаем: «Настоящую проблему наполеоновской стратегии представляет кампания 1812 г. Наполеон разбил русских под Бородином, взял Москву, был вынужден отступить и во время отступления потерял почти всю свою армию». Оказывается, будь на месте Наполеона тайный советник проф. Г. Дельбрюк, России пришел бы конец: «Не лучше ли по­ступил бы Наполеон, если бы в 1812 г. он обратился к страте­гии измора и повел бы войну по методу Фридриха?».[1]

В моей работе я хочу показать роль, которую Кутузов сыграл в истории России, а так же главные этапы всего его жизненного пути до принесшего ему бессмертие 1812 года.

Кутузов-дипломат

Ум и воинская доблесть Кутузова были признаны и товарищами и начальством уже в первые годы его военной службы, которую он начал 19 лет. Он воевал в войсках Румянцева, под Ларгой, под Кагулом, и тогда уже своей неслыханной храбростью заставил о себе говорить. Он первым бросался в атаку и последним прекращал преследование неприятеля, В конце первой турецкой войны он был опасно ранен и лишь каким-то чудом (так считали и русские и немецкие врачи, лечившие его) отделался только потерей глаза.[2] Екатерина велела отправить его на казенный счет для лечения за границу. Эта довольно длительная поездка сыграла свою роль в его жизни. Кутузов с жадностью набросился на чтение и очень пополнил свое образование. Вернувшись в Россию, он явился к императрице благодарить ее. И тут Екатерина дала ему необычайно подходившее к его природным способностям поручение: она отправила его в Крым в помощь Суворову, который исполнял тогда не очень свойственное ему дело: вел дипломатические переговоры с крымскими татарами.

Нужно было поддержать Шагин-Гирея против Девлет-Гирея и дипломатически довершить утверждение русского владычества в Крыму. Суворов, откровенно говоривший, что он дипломатией заниматься не любит, сейчас же предоставил Кутузову все эти щекотливые политические дела, которые тот выполнил в совершенстве. Тут впервые Кутузов обнаружил такое умение обходиться с людьми, разгадывать их намерения, бороться против интриг противника, не доводя спора до кровавой развязки, и, главное, достигать полного успеха, оста­ваясь с противником лично в самых «дружелюбных» отно­шениях, что Суворов был от него в восторге.

В течение нескольких лет, вплоть до присоединения Крыма и конца происходивших там волнений, Кутузов был причастен к политическому освоению Крыма. Соединение в Куту­зове безудержной, часто просто безумной храбрости с каче­ствами осторожного, сдержанного, внешне обаятельного, тон­кого дипломата было замечено Екатериной. Когда она в 1787 г. была в Крыму, Кутузов — тогда уже генерал — показал ей такие опыты верховой езды, что императрица публично сделала ему суровый выговор: «Вы должны беречь себя, за­прещаю вам ездить на бешеных лошадях и никогда вам не прощу, если услышу, что вы не исполняете моего приказания». Но выговор подействовал мало. 18 августа 1788 г. под Очаковом Кутузов, помчавшийся на неприятеля, опередил своих солдат. Австрийский генерал, принц де Линь, известил об этом императора Иосифа в таких выражениях: «Вчера опять про­стрелили голову Кутузову. Думаю, что сегодня или завтра умрет». Рана была страшная и, главное, почти в том же ме­сте, где и в первый раз, но Кутузов снова избежал смерти. Едва оправившись, через три с половиной месяца Кутузов уже участвовал в штурме и взятии Очакова[3] и не пропустил ни одного большого боя в 1789 — 1790 гг. Конечно, он принял непосредственное личное участие и в штурме Измаила. Под Измаилом Кутузов командовал шестой колонной левого крыла штурмующей армии. Преодолев «весь жестокий огонь кар­течных и ружейных выстрелов», эта колонна, «скоро спустясь в ров, взошла по лестницам на вал, несмотря на все трудно­сти, и овладела бастионом; достойный и храбрый генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов мужеством своим был примером подчиненным и сражался с неприятелем». Приняв участие в этом рукопашном бою, Кутузов вызвал из резервов Херсонский полк, отбил неприятеля, и его колонна с двумя другими, за ней последовавшими, «положили основание победы».

Суворов так кончает донесение о Кутузове: «Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов оказал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолев под сильным огнем неприятеля все трудности, взлез на вал, овладел бастионом и, когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал по­том поражать врагов».[4]

В своем донесении Суворов не сообщает о том, что когда Кутузов остановился и был тесним турками, то он послал просить у главнокомандующего подкреплений, а тот никаких подкреплений не прислал, но велел объявить Кутузову, что назначает его комендантом Измаила. Главнокомандующий знал наперед, что Кутузов и без подкреплений ворвется со своей колонной в город.

После Измаила Кутузов участвовал с отличием и в польской войне. Ему уже было в то время около 50 лет. Однако ни разу ему не давали вполне самостоятельного поста, где бы он в самом деле мог полностью показать свои силы. Екатери­на, впрочем, уже не упускала Кутузова из виду, и 25 октября 1792 г. он неожиданно был назначен посланником в Константинополь. По дороге в Константинополь, умышленно не очень спеша прибыть к месту назначения, Кутузов зорко на­блюдал турецкое население, собирал различные справки о народе и усмотрел в нем вовсе не воинственность, которой пугали турецкие власти, а, «напротив, теплое желание к миру».[5]

26 сентября 1793 г., то есть через 11 месяцев после рескрипта 25 октября 1792 г. о назначении его посланником, Кутузов въехал в Константинополь. В звании посланника Кутузов пробыл до указа Екатерины от 30 ноября 1793 г. о передаче всех дел посольства новому посланнику, В. П. Кочубею. Фактически Кутузов покинул Константинополь только в март те 1794 г.

Задачи его дипломатической миссии в Константинополе были ограниченны, но нелегки. Необходимо было предупре­дить заключение союза между Францией и Турцией и устранить этим опасность проникновения французского флота в Черное море. Одновременно нужно было собрать сведения о славянских и греческих подданных Турции, а главное, обеспечить сохранение мира с турками. Все эти цели были достигнуты в течение его фактического пребывания в турецкой столице (от сентября 1793 г. до марта 1794 г.).

После Константинопольской миссии наступил некоторый перерыв в военной карьере и дипломатической деятельности Кутузова. Он побывал на ответственных должностях: был казанским и вятским генерал-губернатором, командующим сухопутными войсками, командующим флотилией в Финляндии, а в 1798 г. ездил в Берлин в помощь князю Репнину, который был послан ликвидировать или хотя бы ослабить опасные для России последствия сепаратного мира Пруссии с Францией. Он, собственно, сделал за Репнина всю требовав­шуюся дипломатическую работу и достиг некоторых немало­важных результатов: союза с Францией Пруссия не заключила. Павел так ему доверял, что 14 декабря 1800 г. назначил его на важный пост: Кутузов должен был командовать укра­инской, брестской и днестровской «инспекциями» в случае войны против Австрии. Но Павла не стало; при Александре политическое положение постепенно стало меняться, и столь же значительно изменилось служебное положение Кутузова. Александр, сначала назначивший Кутузова петербургским военным губернатором, вдруг совершенно неожиданно 29 ав­густа 1802 г. уволил его от этой должности, и Кутузов 3 года просидел в деревне, вдали от дел. Заметим, что царь невзлюбил его уже тогда, вопреки ложному взгляду, будто опала по­стигла Кутузова только после Аустерлица. Но, как увидим, в карьере Кутузова при Александре I в довольно правильном порядке чередовались опалы; когда Кутузова отстраняли от дел или давали ему иногда все же значительные гражданские должности, а затем столь же неожиданно призывали на са­мый высокий военный пост. Александр мог не любить Кутузова, но он нуждался в уме и таланте Кутузова и в его ре­путации в армии, где его считали прямым наследником Суворова.

В 1805 г. началась война третьей коалиции против Напо­леона, и в деревню к Кутузову был послан экстренный курьер от царя. Кутузову предложили быть главнокомандующим на решающем участке фронта против французской армии, состо­явшей под начальством самого Наполеона.

Если из всех веденных Кутузовым войн была война, кото­рая могла бы назваться ярким образчиком преступного вме­шательства двух коронованных бездарностей в распоряже­ния высокоталантливого стратега, вмешательства бесцеремон­ного, настойчивого и предельно вредоносного, то это была война 1805 г., война третьей коалиции против Наполеона, которую Александр I и Франц I, совершенно не считаясь с пря­мыми указаниями и планами Кутузова, позорно проиграли. Молниеносным маневром окружив и взяв в плен в Ульме едва ли не лучшую армию, когда-либо имевшуюся до той поры у австрийцев, Наполеон тотчас же приступил к действиям про­тив Кутузова. Кутузов знал (и доносил Александру), что у Наполеона после Ульма руки совершенно свободны и что у него втрое больше войск. Единственным средством избегнуть ульмской катастрофы было поспешно уйти на восток, к Вене, а если понадобится, то и за Вену. Но, по мнению Франца, к которому всецело присоединился Александр, Кутузов со сво­ими солдатами должен был любой ценой защищать Вену. К счастью, Кутузов не исполнял бессмысленных и гибельных советов, если только ему представлялась эта возможность, т. е. если отсутствовал в данный момент высочайший советник.

Кутузов вышел из отчаянного положения. Во-первых, он, совершенно неожиданно для Наполеона, оказал наступающей армии крутой отпор: разбил передовой корпус Наполеона при Амштеттене, и пока маршал Мортье оправлялся, стал на его пути у Кремса и здесь уже нанес Мортье очень сильный удар. Наполеон, находясь на другом берегу Дуная, не успел оказать помощь Мортье. Поражение французов было полным. Но опас­ность не миновала. Наполеон без боя взял Вену и вновь по­гнался за Кутузовым. Никогда русская армия не была так близка к опасности подвергнуться разгрому или капитуляции, как в этот момент. Но русскими командовал не ульмский Макк, а измаильский Кутузов, под командованием которого находился измаильский Багратион. За Кутузовым гнался Мюрат, которому нужно было каким угодно способом задер­жать, хоть на самое короткое время, русских, чтобы они не успели присоединиться к стоявшей в Ольмюце русской армии. Мюрат затеял мнимые переговоры о мире.

Но мало быть лихим кавалерийским генералом и рубакой, чтобы обмануть Кутузова. Кутузов с первого же момента разгадал хитрость Мюрата и, сейчас же согласившись на «перего­воры», сам еще более ускорил движение своей армии к восто­ку, на Ольмюц. Кутузов, конечно, понимал, что через день — другой французы догадаются, что никаких переговоров нет и не будет, и нападут на русских. Но он знал, кому он поручил тяжкое дело служить заслоном от напиравшей французской армии. Между Голлабруном и Шенграбеном уже стоял Баг­ратион. У Багратиона был корпус в 6 тысяч человек, у Мюра­та — в четыре, если не в пять раз больше, и Багратион целый день задерживал яростно дравшегося неприятеля, и хотя положил немало своих, но и немало французов и ушел, не тревожимый ими. Кутузов за это время отошел уже к Ольмюцу, за ним поспел туда же и Багратион.

Вот тут-то в полной мере и выявились преступная игра против Кутузова и истинно вредительская роль Александра и другого божьей милостью произведшего себя в полководцы монарха — Франца.

Ни в чем так ярко не сказывалась богатейшая и разносторонняя одаренность Кутузова, как в умении не только ясно разбираться в общей политической обстановке, в которой ему приходилось вести войну, но и подчинять общей политической цели все иные стратегические и тактические соображения. В этом была не слабость Кутузова, которую в нем хотели видеть как открытые враги, так и жалившие в пяту тайные завистники. В этом была, напротив, его могучая сила.

Достаточно вспомнить именно эту трагедию 1805 г.— аустерлицкую кампанию. Ведь когда открылись военные действия и когда, несмотря на все ласковые уговоры, а затем и довольно прозрачные угрозы, несмотря на всю пошлую комедию клятвы в вечной русско-прусской дружбе над гро­бом Фридриха Великого, так часто и так больно битого рус­скими войсками, Фридрих-Вильгельм III все-таки отказался вступить немедленно в коалицию, то Александр I и его тог­дашний министр Адам Чарторыйский, и тупоумный от рожде­ния Франц I посмотрели на это как на несколько досадную дипломатическую неудачу, но и только. А Кутузов, как это тотчас же вполне выяснилось по всем его действиям, усмотрел в этом угрозу проигрыша всей кампании. Он тогда знал и высказывал это неоднократно, что без немедленного при­соединения прусской армии к коалиции союзникам остался единственный разумный выход: отступить в Рудные горы, перезимовать там в безопасности и затянуть войну, т. е. сде­лать именно то, чего боялся Наполеон.

При возобновлении военных действий весной обстоятель­ства могли либо остаться без существенных перемен, либо стать лучше, если бы за это время Пруссия решилась нако­нец покончить с колебаниями и войти в коалицию. Но уж, во всяком случае, решение Кутузова было предпочтительней, чем решение отважиться немедленно идти на Наполеона, что означало бы идти почти на верную катастрофу. Дипломати­ческая чуткость Кутузова заставляла его верить, что при затяжке войны Пруссия может наконец сообразить, насколько ей выгоднее вступить в коалицию, чем сохранять гибельный для нее нейтралитет.

Почему же все-таки сражение было дано, несмотря на все увещания Кутузова? Да прежде всего потому, что оппоненты Кутузова на военных совещаниях в Ольмюце — Александр I, фаворит царя, самонадеянный вертопрах Петр Долгоруков, бездарный военный австрийский теоретик Вейротер — стра­дали той опаснейшей болезнью, которая называется недооцен­кой сил и способностей противника. Наполеон в течение нескольких дней в конце ноября 1805 г. выбивался из сил, чтобы внушить союзникам впечатление, будто он имеет исто­щенную в предшествующих боях армию и поэтому оробел и всячески избегает решающего столкновения. Вейротер глу­бокомысленно изрекал, что нужно делать то, что противник считает нежелательным. А посему, получив столь авторитетную поддержку от представителя западноевропейской военной нау­ки, Александр уже окончательно уверовал, что здесь, на Моравских полях, ему суждено пожать свои первые военные лав­ры. Один только Кутузов не соглашался с этими фанфаронами и разъяснял им, что Наполеон явно ломает комедию, что он нисколько не трусит и если в самом деле чего-нибудь боится, то только отступления союзной армии в горы и затяжки войны.

Но усилия Кутузова удержать союзную армию от сражения не помогли. Сражение было дано, и последовал полный разгром союзной армии под Аустерлицем 2 декабря 1805 г.

Именно после Аустерлица ненависть Александра I к Кутузову неизмеримо возросла. Царь не мог не понимать, конечно, что все страшные усилия как его самого, так и окружавших его придворных прихлебателей свалить вину за поражение на Кутузова остаются тщетными, потому что Кутузов нисколько не расположен был принять на себя тяжкий грех и вину за бесполезную гибель тысяч людей и ужасающее поражение. А русские после Суворова к поражениям не привыкли. Но вместе с тем подле царя не было ни одного военного человека, который мог бы сравниться с Кутузовым своим умой и стра­тегическим талантом. Не было прежде всего человека с таким громадным и прочным авторитетом в армии, как Кутузов.

Разумеется, современники понимали — и это не могло не быть особенно неприятно Александру I, — что и без того большой военный престиж Кутузова еще возрос после Аустерлица, потому что решительно всем и в России и в Европе, сколько-нибудь интересовавшимся происходившей дипломати­ческой и военной борьбой коалиции против Наполеона, было совершенно точно известно, что аустерлицкая катастрофа произошла исключительно оттого, что возобладал нелепый план Вейротера и что Александр преступно пренебрег сове­тами Кутузова, не посчитаться с которыми он не имел ника­кого права, не только морального, но и формального, потому что официальным главнокомандующим союзной армии в ро­ковую аустерлицкую годину был именно Кутузов. Но, конечно, австрийцы были более всех виновны в катастрофе.

После Аустерлица Кутузов был в полной опале, и только чтобы неприятель не мог усмотреть в этой опале признания поражения, бывший главнокомандующий был все-таки назна­чен (в октябре 1806 г.) киевским военным губернатором. Друзья Кутузова были оскорблены за него. Это им казалось хуже полной отставки.

Но недолго пришлось ему губернаторствовать. В 1806 — 1807 гг. во время очень тяжелой войны с Наполеоном, когда после полного разгрома Пруссии Наполеон одержал победу под Фридландом и добился невыгодного для России Тильзитского мира, Александр на горьком опыте убедился, что без Кутузова ему не обойтись. И Кутузова, забытого во время войны 1806 — 1807 гг. с французами, вызвали из Киева, чтобы он поправил дела в другой войне, которую Россия продолжала вести и после Тильзита, — в войне против Турции.

Начавшаяся еще в 1806 г. война России против Турции оказалась войной трудной и мало успешной. За это время России пришлось пережить тяжелое положение, создавшееся в 1806 г. после Аустерлица, когда Россия не заключила мира с Наполеоном и осталась без союзников, а затем в конце 1806 г. опять должна была начать военные действия, ознаме­новавшиеся большими битвами (Пултуск, Прейсиш-Эйлау, фридланд) и кончившиеся Тильзитом. Турки мира не заключали, надеясь на открытую, а после Тильзита на тайную помощь новоявленного «союзника» России — Наполеона.

Положение было сложное. Главнокомандующий Дунайской армией Прозоровский решительно нечего не мог поделать и с беспокойством ждал с начала весны наступления турок. Война с Турцией затягивалась, и, как всегда в затруд­нительных случаях, обратились за помощью к Кутузову, и он из киевского губернатора превратился в помощника главнокомандующего Дунайской армией, а фактически в преемника Прозоровского. В Яссах весной 1808 г. Кутузов встретился с посланником Наполеона генералом Себастиани, ехавшим в Константинополь. Кутузов очаровал французского генералу и, опираясь на «союзные» тогдашние отношения России и Франции, успел получить подтверждение серьезнейшей дипломатической тайны, которая, впрочем, для Кутузова не была новостью, — что Наполеон ведет в Константинополе двойную игру и вопреки тильзитским обещаниям, данным России, не оставит Турцию без помощи.

Кутузов очень скоро поссорился с Прозоровским, бездарным полководцем, который вопреки советам Кутузова дал большой бой с целью овладеть Браиловом и проиграл его, После этого обозленный не на себя, а на Кутузова Прозоров­ский постарался отделаться от Кутузова, и Александр, всегда с полной готовностью внимавший всякой клевете на Кутузова, удалил его с Дуная и назначил литовским военным губернатором. Характерно, что, прощаясь с Кутузовым, солдаты плакали.

Но они простились с ним сравнительно ненадолго. Неудачи на Дунае продолжались, и снова пришлось просить Кутузова поправить дело. 15 марта 1811 г. Кутузов был назначен глав­нокомандующим Дунайской армией. Положение было труд­ное, вконец испорченное его непосредственным предшествен­ником, графом Н. М. Каменским, который оказался еще хуже смещенного перед этим Прозоровского.

Военные критики, писавшие историю войны на Дунае, единогласно сходятся на том, что яркий стратегический талант-Кутузова именно в этой кампании развернулся во всю ширь. У него  было  меньше  46 тысяч  человек,  у  турок — больше 70 тысяч. Долго и старательно готовился Кутузов к нападению на главные силы турок. Он должен был при этом учитывать, изменившееся   положение в Европе.   Наполеон  уже  не  был только ненадежным союзником, каким он был в 1808 г. Теперь, в 1811 г., это уже определенно был враг, готовый не сегодня-завтра сбросить маску. После долгих приготовлений и переговоров, искусно веденных с целью выиграть время, Кутузов 22 июня 1811 г. нанес турецкому визирю снова под Рущуком тяжкое поражение. Положение русских войск стало лучше, но все-таки продолжало оставаться еще критическим. Турки, подстрекаемые французским посланником Себастиани, намеревались воевать и воевать. Только мир с Турцией мог освободить. Дунайскую армию для предстоявшей войны с Наполеоном, а после умышленно грубой сцены, устроенной Наполеоном послу Куракину 15 августа 1811 г., уже никаких сомнений в близости войны ни у кого в Европе не оставалось.

И вот тут-то Кутузову удалось то, что при подобных условиях никогда и никому не удавалось и что, безусловно, ставит Кутузова в первый ряд людей, прославленных в истории дипломатического искусства. На протяжении всей истории импе­раторской России, безусловно, не было дипломата более та­лантливого, чем Кутузов. То, что сделал Кутузов весной 1812г. после долгих и труднейших переговоров, было бы не под силу даже наиболее выдающемуся профессиональному дипломату, вроде, например, А. М. Горчакова, не говоря уже об Алексан­дре I, дипломате-дилетанте. «Теперь коллежский он асессор по части иностранных дел» — таким скромным чином награ­дил царя А. С. Пушкин.

Наполеон располагал в Турции хорошо поставленным дипломатическим и военным шпионажем и тратил на эту органи­зацию большие суммы. Он не раз высказывал мнение, что когда нанимаешь хорошего шпиона, то нечего с ним торговаться о вознаграждении. У Кутузова в Молдавии в этом от­ношении в распоряжении не было ничего, что можно было бы серьезно сравнивать со средствами, отпускавшимися Наполео­ном на это дело. Однако точные факты говорят о том, что Кутузов гораздо лучше, чем Наполеон, знал обстановку, в которой ему приходилось воевать на Дунае.[6] Никогда не совершал Кутузов таких поистине чудовищных ошибок в своих расчетах, какие делал французский император, который совер­шенно серьезно надеялся на то, что стотысячная армия турок не только победоносно отбросит Кутузова от Дуная, от Днестра, от верховьев Днепра, но и приблизится к Западной Двине и здесь вступит в состав его армии. Документов от воен­ных осведомителей поступало в распоряжение Кутузова го­раздо меньше, чем их поступало в распоряжение Наполеона, но читать-то их и разбираться в них Кутузов умел гораздо лучше.

За 5 лет, прошедших от начала русско-турецкой войны, не­смотря на частичные успехи русских, принудить турок к миру все-таки не удалось. Но то, что не удалось всем его предшест­венникам, начиная от Михельсона и кончая Каменским, уда­лось Кутузову.

Его план был таков. Война будет кончена и может быть кончена, но только после полной победы над большой армией великого «верховного» визиря. У визиря Ахмет-бея было око­ло 75 тысяч человек: в Шумле — 50 тысяч и близ Софии — 25 тысяч; у Кутузова в молдавской армии — немногим более 46 тысяч человек. Турки начали переговоры, но Кутузов пони­мал очень хорошо, что дело идет лишь об оттяжке военных действий. Шантажируя Кутузова, визирь и Гамид-эффенди очень рассчитывали на уступчивость русских ввиду близости войны России с Наполеоном и требовали, чтобы границей между Россией и Турцией была река Днестр. Ответом Кутузова был, как сказано, большой бой под Рущуком, увенчанный полной победой русских войск 22 июня 1811 г. Вслед за тем Кутузов приказал, покидая Рущук, взорвать укрепления. Но турки еще продолжали войну. Кутузов умышленно позволил им переправиться через Дунай. «Пусть переправляются, только перешло бы их на наш берег поболее», — сказал Кутузов, по свидетельству его сподвижника и затем историка Михай ловского-Данилевского. Кутузов осадил лагерь визиря, и осажденные, узнав, что русские пока, не снимая осады, взяли Туртукай и Силистрию (10 и 11 октября), сообразили, что им грозит полное истребление, если они не сдадутся. Визирь тайком бежал из своего лагеря и начал переговоры. А 26 ноября 1811 г. остатки умирающей от голода турецкой армии сдались русским.    

Наполеон не знал меры своему негодованию. «Поймите вы этих собак, этих болванов турок! У них есть дарование быть битыми. Кто мог ожидать и предвидеть такие глупости?» — так кричал вне себя французский император. Он не предвидел тогда, что пройдет всего несколько месяцев, и тот же Кутузов истребит «великую армию», которая будет состоять под води­тельством кое-кого посильнее великого визиря...

И тотчас же, выполнив с полнейшим успехом военную часть своей программы, Кутузов-дипломат довершил дело, начатое Кутузовым-полководцем.

Переговоры, открывшиеся в середине октября, как и следовало ожидать, непомерно затянулись. Ведь именно возмож­но большая затяжка переговоров о мире и была главным шан­сом турок на смягчение русских условий. Наполеон делал решительно все от него зависящее, чтобы убедить султана не подписывать мирных условий, потому что не сегодня-завтра французы нагрянут на Россию и русские пойдут на все уступ­ки, лишь бы освободить молдавскую армию. Прошел октябрь, ноябрь, декабрь, а мирные переговоры оставались на точке замерзания. Турки предлагали в качестве русско-турецкой границы уже, правда, не Днестр, а Прут, но Кутузов и об этом не желал слышать.

Из Петербурга шли проекты произвести демонстрацию против Константинополя, и 16 февраля 1812 г. Александр да­же подписал рескрипт Кутузову о том, что, по его мнению, следует «произвести сильный удар под стенами Царяграда совокупно морскими и сухопутными силами». Из этого проек­та, впрочем, ничего не вышло. Кутузов считал более реальным тревожить турок небольшими сухопутными экспедициями.

Наступила весна, которая осложнила положение. Во-пер­вых, вспыхнула местами в Турции чума, а во-вторых, напо­леоновские армии стали постепенно уже проходить на терри­торию между Одером и Вислой. Царь уже шел на то, чтобы согласиться признать Прут границей, но требовал, чтобы Ку­тузов настоял на подписании союзного договора между Тур­цией и Россией. Кутузов знал, что на это турки не пойдут, но он убедил турецких уполномоченных, что для Турции наступил момент, когда решается для них вопрос жизни или смерти: если турки не подпишут немедленно мира с Россией, то Напо­леон в случае его успехов в России все равно обратится против Турецкой империи и при заключении мира с Александром получит от России согласие на занятие Турции. Если же На­полеон предложит России примирение, то, естественно, Турция будет разделена между Россией и Францией. На турок эта аргументация очень сильно подействовала, и они уже согла­шались признать границей Прут до слияния его с Дунаем и чтобы дальше граница шла по левому берегу Дуная до впа­дения в Черное море. Однако Кутузов решил до конца исполь­зовать настроение турок и потребовал, чтобы турки уступили России на вечные времена Бессарабию с крепостями Измаи­лом, Бендерами, Хотином, Килией и Аккерманом. В Азии гра­ницы оставались, как были до войны, но по секретной статье Россия удерживала все закавказские земли, добровольно к ней присоединившиеся, а также полосу побережья в 40 кило­метров. Таким образом, замечательный дипломат, каким всегда был Кутузов, не только освобождал молдавскую армию для предстоящей войны с Наполеоном, но и приобретал для России обширную и богатую территорию.

Кутузов пустил в ход все усилия своего громадного ума и дипломатической тонкости. Ему удалось уверить турок, что война между Наполеоном и Россией вовсе еще окончательно не решена, но что если Турция вовремя не примирится с Рос­сией, то Наполеон опять возобновит с Александром дружеские отношения, и тогда оба императора разделят Турцию пополам. И то, что впоследствии в Европе определяли как диплома­тический «парадокс», свершилось. 16 мая 1812 г. после длив­шихся долгие месяцы переговоров, мир в Бухаресте был за­ключен: Россия не только освобождала для войны против Наполеона всю свою Дунайскую армию, но сверх того она по­лучала от Турции в вечное владение всю Бессарабию. Но и это не все: Россия фактически получала почти весь морской берег от устьев Риона до Анапы.

Узнав о том, что турки 16 (28) мая 1812 г. подписали в Бухаресте мирный договор, Наполеон окончательно истощил словарь французских ругательств. Он понять не мог, как уда­лось Кутузову склонить султана на такой неслыханно выгод­ный для русских мир в самый опасный для России момент, когда именно им, а не туркам, было совершенно необходимо спешить с окончанием войны.

Таков был первый по времени удар, который нанес Напо­леону Кутузов-дипломат почти за три с половиной месяца до-того, как ему на Бородинском поле нанес второй удар Куту­зов-стратег.

Куту­зов-стратег

Впоследствии князь Вяземский, вспоминая об этом времени, говаривал, что тот, кто не жил в эти годы невозбранного владычества Наполеона над Европой, не мог вполне предста­вить, как трудно и тревожно жилось в России в те годы, о которых друг его, А. С. Пушкин, писал: «Гроза двенадцатого года еще спала, еще Наполеон не испытал великого народа, еще грозил и колебался он».

Кутузов яснее, чем кто-либо, представлял себе опасность, угрожавшую русскому народу. И когда ему пришлось в это критическое, предгрозовое время вести войну на Дунае, высо­кий талант стратега позволил ему последовательно разрешать один за другим те вопросы, перед которыми в течение 6 лет становились в тупик все его предшественники, а широта его политического кругозора охватывала не только Дунай, но и Неман, и Вислу, и Днестр. Он распознал не только вполне уже выясненного врага — Наполеона, но и не вполне еще выяснив­шихся «друзей» вроде Франца австрийского, короля прус­ского Фридриха-Вильгельма III, лорда Ливерпуля и Кэстльри.

Впоследствии Наполеон говорил, что если бы он предвидел, как поведут себя турки в Бухаресте и шведы в Стокгольме, то он не выступил бы против России в 1812 г. Но теперь было поздно каяться.

Война грянула. Неприятель вошел в Смоленск и двинул­ся оттуда прямо на Москву. Волнение в народе, беспокойство и раздражение в дворянстве, нелепое поведение потерявшей голову Марии Федоровны и царедворцев, бредивших эвакуа­цией Петербурга, — все это в течение первых дней августа 1812 г. сеяло тревогу, которая возрастала все больше и боль­ше. Отовсюду шел один и тот же несмолкаемый крик: «Куту­зова!»

«Оправдываясь» перед своей сестрой, Екатериной Павлов­ной, которая точно так же не понимала Кутузова, не любила и не ценила его, как и ее брат, Александр писал, что он «про­тивился» назначению Кутузова, но вынужден был уступить напору общественного мнения и «остановить свой выбор на том, на кого указывал общий глас».[7]

О том, что творилось в народе, в армии при одном только слухе о назначении Кутузова, а потом при его прибытии в ар­мию, у нас есть много известий. Неточно и неуместно было бы употреблять в данном случае слово «популярность». Несокру­шимая вера людей, глубоко потрясенных грозной опасностью, в то, что внезапно явился спаситель, — вот как можно назвать это чувство, непреодолимо овладевшее народной массой. «Говорят, что народ встречает его повсюду с неизъяснимым во­сторгом. Все жители городов выходят навстречу, отпрягают лошадей, везут на себе карету; древние старцы заставляют внуков лобызать стопы его; матери выносят грудных младен­цев, падают на колени и подымают их к небу! Весь народ назы­вает его спасителем».[8]

8 августа 1812 г. Александр принужден был подписать указ о назначении Кутузова главнокомандующим российских армий, действующих против неприятеля, на чем повелительно настаивало общее мнение армии и народа. А ровно через 6 дней, 14 августа, остановившись на станции Яжембицы по дороге в действующую армию, Кутузов написал П. В. Чичагову, главному командиру Дунайской армии, необыкновенно характерное для Кутузова письмо. Это письмо — одно из замечательных свидетельств всей широты орлиного кругозора и всегдашней тесной связи между стратегическим планом и действиями этого полководца, каким бы фронтом, главным или второстепенным, он ни командовал. Кутузов писал Чича­гову, что неприятель уже около Дорогобужа, и делал отсюда прямой вывод: «Из сих обстоятельств вы легко усмотреть из­волите, что невозможно ныне думать об каких-либо дивер­сиях, но все то, что мы имеем, кроме первой и второй армии, должно бы действовать на правый фланг неприятеля, дабы тем единственно остановить его стремление. Чем долее будут переменяться обстоятельства в таком роде, как они были по ныне, тем сближение Дунайской армии с главными силами делается нужнее».[9] Но ведь все усилия Кутузова в апреле и все условия заключенного Кутузовым 16 мая 1812 г. мира и клонились к тому, чтобы тот, кому суждена грозная встреча с Наполеоном, имел право и возможность рассчитывать на Дунайскую армию. Письмо Чичагову вместе с тем обличает беспокойство: как бы этот всегда снедаемый честолюбием и завистью человек не вздумал пустить освобожденную Кутузовым Дунайскую армию на какие-либо рискованные, а главное, ненужные авантюры против Шварценберга. Стратег Кутузов твердо знал, что Дунайская армия скорее сможет влиться в состав русских войск, действующих между Дорогобужем и Можайском, чем Шварценберг — дойти до армии Наполеона. А дипломат Кутузов предвидел, что хотя «союз» Наполеона со своим тестем был выгоден французскому императору тем, что заставит Александра отвлечь на юго-запад часть русских сил, но что фактически никакой реальной роли ни в каких боевых столкновениях австрийцы играть не будут.

Вот почему Кутузову нужна была, и притом как можно скорее, Дунайская армия на его левом фланге, на который, как он предвидел еще за несколько дней до прибытий на театр военных действий, непременно будет направлен самый страшный удар правого фланга Наполеона.

 Приближался момент, когда главнокомандующий должен был удостовериться, что царский любимец Чичагов ни малейшего внимания не обратит на просьбу своего предшественника по командованию Дунайской армией и что если можно ждать сколько-нибудь существенной помощи и увеличения численного состава защищавшей московскую дорогу армии, то почти исключительно от московского и смоленского ополчений.

Как бы мне не хотелось дать здесь лишь самую сжатую, самую общую характеристику полководческих достижений Кутузова, но, говоря о Бородине, мы допустили бы совсем непозволительное упущение, если бы не обратили внимание на следующее. На авансцене истории в этот грозный момент стояли друг против друга два противника, оба отдававшие себе отчет в неимоверном значении того, что поставлено на карту. Оба делали все усилия, чтобы в решающий момент получить численное превосходство. Но один из них — Наполеон, которому достаточно приказать, чтобы все, что зависит от людской воли, было немедленно и беспрекословно исполнено. А другой — Кутузов, которого, правда, царь «всемилостивейше» назначил якобы неограниченным повелителем, и распорядителем всех действующих против Наполеона русских вооруженных сил, оказывался на каждом шагу скован­ным, затрудненным и стесненным именно в этом гнетуще важном вопросе о численности армии. Он требует, чтобы ему как можно скорее дали новоформируемые полки, и получает от Александра следующее: «Касательно упоминаемого вами рас­поряжения о присоединении от, князя Лобанова-Ростовского новоформируемых полков, я нахожу оное к исполнению невоз­можным».

Кутузов знал, что, кроме двух армий, Багратиона и Барклая, которые поступили под его личное непосредственное командование 19 августа в Цареве-Займище, у него имеются еще три армии: Тормасова, Чичагова и Витгенштейна, — которые формально обязаны ему повиноваться столь же беспрекослов­но и безотлагательно, как, например, повиновались Наполео­ну его маршалы. Да, формально, но не фактически. Кутузов, знал, что повелевать ими может и будет царь, а он сам может не приказывать им, но только увещевать и уговаривать, чтобы они поскорее шли к нему спасать Москву и Россию. Вот что он пишет Тормасову: «Вы согласиться со мной изволите, что в настоящие критические для России минуты, тогда как неприятель находится в сердце России, в предмет действий ваших не может уже входить защищение и сохранение отдаленных наших Польских провинций». Этот призыв остался гласом вопиющего в пустыне: армию Тормасова сбедйнйли с армией Чичагова и отдали под начальство Чичагова. Чичагову Кутузов писал: «Прибыв в армию, я нашел неприятеля в сердце древней России, так сказать под Москвою. Настоящий мой предмет есть спасение Москвы самой, а потому не имею нужды изъяснять, что сохранение некоторых отдаленных польских провинций ни в какое сравнение с спасением древней столицы Москвы и самих внутренних губерний не входит».

Чичагов и не подумал немедленно откликнуться на призыв. Интереснее всего вышло с третьей (из этих бывших «на отлете» от главных кутузовских сил) армией — Витгенштейна. «Данного Кутузовым графу Витгенштейну повеления в делах не отыскалось», — деликатно замечает решительно ни в чем и никогда не укоряющий Александра Михайловский-Данилевский.[10]

Нужна была бородинская победа, нужно было победоносное, истребляющее французскую армию непрерывное контрнаступление с четырехдневным ужасающим разгромом лучших наполеоновских корпусов под Красным, нужен был гигантски возросший авторитет первого и уж совсем бесспорного победителя Наполеона, чтобы Кутузов получил фактическую возможность взять под свою властную руку все без исключения «западные» русские войска и чтобы Александр убедился, что он уже не может вполне свободно мешать Чичагову и Витгенштейну выполнять повеления главнокомандующего. Тормасов, лишившись командования своей (3-й обсервационной) армией, прибыл в главную квартиру и доблестно служил и помогал Кутузову.

Путы, препятствия, западни и интриги всякого рода, бесцеремонное, дерзкое вмешательство царя в военные распоряжения, поощрявшееся сверху непослушание генералов — все это превозмогли две могучие силы: беспредельная вера народа и армии в Кутузова и несравненные дарования этого истинного корифея русской стратегии и тактики. Русская армия отходила на восток, но она отходила с боями, нанося противнику тяжелые потери.

Но до лучезарных дней полного торжества армии пришлось - пережить еще очень много: нужно было простоять долгий августовский день по колена в крови на Бородинском поле, шагать прочь от столицы, оглядываясь на далекую пылающую Москву, нужно было в самых суровых условиях в долгом контрнаступлении провожать незваных гостей штыком и пулей.

Цифровые показания, дающиеся в материалах Военно-ученого архива («Отечественная война 1812 г.», т. XVI. Боевые действия в 1812 г., № 129), таковы: «В сей день российская армия имела под ружьем: линейного войска с артиллериею 95 тысяч, казаков — 7 тыс., московского ополчения — 7 тыс. и смоленского — 3 тыс. Всего под ружьем 112 тысяч человек». При этой армии было 640 артиллерийских орудий. У Наполеона числилось в день Бородина войска с артиллерией более 185 тысяч. Но как молодая гвардия (20 тысяч человек), так и старая гвардия с ее кавалерией (10 тысяч человек) находились все время в резерве и в сражении непосредственно участия не принимали.

Во французских источниках признают, что непосредственное участие в бою, если даже совсем не считать старую и молодую гвардию, с французской стороны принимало около 135 — 140 тысяч человек.

Следует заметить, что сам Кутузов в своем первом же донесении царю после прибытия в Царево-Займише считал, что у Наполеона не то, что 185 тысяч, но даже и 165 тысяч быть не могло, а численность русской армии в этот момент он исчислял в 95 734 человека. Но уже за несколько дней, прошедших от Царева-Займища до Бородина, к русской армии присоединились из резервного корпуса Милорадовича 15589 человек и еще «собранных из разных мест 2000 человек», так что русская армия возросла до 113323 человек. Сверх того, как извещал Александр Кутузова, должно было прибыть еще около 7 тысяч человек.

Фактически, однако, готовых к бою, вполне обученных вооруженных регулярных сил у Кутузова под Бородином некоторые исследователи считают, едва ли точно, не 120, а в лучшем случае около 105 тысяч человек, если совсем не принимать во внимание в этом подсчете ополченцев и вспомнить, что казачий отряд в 7 тысяч человек вовсе не был введен в бой. Но ополченцы 1812 г. показали себя людьми, боеспособность которых оказалась выше всяких похвал.

Когда еще слабо обученные ополченцы подошли, то в непосредственном распоряжении Кутузова оказалось до 120 тысяч, а по некоторым, правда, не очень убедительным, подсчетам, даже несколько больше. Документы вообще расходятся в показаниях. Конечно, Кутузов отдавал себе полный отчет в невозможности приравнивать ополченцев к регулярным войскам. Но все-таки ни главнокомандующий, ни Дохтуров, ни Коновницын вовсе не снимали со счетов это наспех собранное ополчение. Под Бородином, под Малоярославцем, под Красным в течение всего контрнаступления, поскольку, по крайней мере, речь идет о личном мужестве, самоотвержении, выносливости, ополченцы старались не уступать регулярным войскам.

Русских ополченцев 12-го года успел оценить и враг. После кровопролитнейших боев у Малоярославца, указывая угрюмо молчавшему Наполеону на устланное телами французских гренадеров поле битвы, маршал Бессьер убедил Наполеона в полной невозможности атаковать Кутузова на занятой им по­зиции: «И против каких врагов мы сражаемся? Разве вы не видели, государь, вчерашнего поля битвы? Разве не заметили, с какой яростью русские рекруты, еле вооруженные, едва одетые, шли там на смерть?» А в обороне Малоярославца именно ополченцы играли значительную роль. Маршал Бессьер был убит в боях 1813 г.

 Война 1812 г. не походила ни на одну из тех войн, которые до тех пор приходилось вести русскому народу с начала XVIII столетия Даже во время похода Карла XII сознание опасности для России не было и не могло быть таким острым и широко распространенным во всех слоях народа, как в 1812г.

Прежде чем говорить о контрнаступлении Кутузова, стоит отметить тот любопытный, небывалый до тех пор факт, что еще до Бородина, когда громадные силы неприятеля неудер­жимым потоком шли к Шевардину, русские предпринимали одно за другим удачные нападения на отбившиеся отряды французов, истребляли фуражиров и, что самое удивительное, умудрялись в эти дни общего отступления русской армии брать пленных.

За четыре дня до Бородина, в Гжатске, Наполеон оставил непререкаемое документальное свидетельство, что он жестоко встревожен этими постоянными нападениями. Вот что прика­зал он разослать по армии своему начальнику штаба, маршалу  Бертье:  «Напишите генералам,  командующим  корпусами армии, что мы ежедневно теряем много людей вследствие не­достаточного порядка в способе добывания провианта. Необ­ходимо, чтобы они согласовали с начальниками разных частей меры, которые нужно принять, чтобы положить предел положению вещей, угрожающему армии гибелью. Число пленных, которых забирает неприятель, простирается до нескольких со­тен ежедневно; нужно под страхом самых суровых наказаний запретить солдатам удаляться». Наполеон приказал, отправляя людей на фуражировку, «давать им достаточную охрану против казаков и крестьян».[11]

Уже эти действия арьергарда Коновницына, откуда и вы­ходили в тот момент партии смельчаков, приводивших в сму­щение Наполеона, показывали Кутузову, что с такой армией можно надеяться на успех в самых трудных положениях. Кутузов не сомневался, что предстоящее сражение будет стоить французской армии почти стольких же потерь, сколько и русской. На самом деле после сражения оказалось, что французы потеряли гораздо больше. Тем не менее решение Куту­зова осталось непоколебимым, и нового сражения перед Моск­вой он не дал.

Как можем мы теперь с полной уверенностью определять основные цели Кутузова? До войны 1812 г., в тех войнах, в ко­торых Кутузову приходилось брать на себя роль и ответствен­ность главнокомандующего, он решительно никогда не ставил перед собой слишком широких конечных целей. В 1805 г. никогда не говорил о разгроме Наполеона, о вторжении во Францию, о взятии Парижа — т. е. о всем том, о чем мечтали легкомысленные царедворцы в ставке императоров Александ­ра I и Франца I. Или, например, в 1811 г. он вовсе не собирал­ся брать Константинополь. Но теперь, в 1812 г., положение было иным. Основная цель повелительно ставилась всеми условиями войны: закончить войну истреблением армии аг­рессора. Трагизм всех губительных для французов ошибок и просчетов Наполеона заключался в том, что он не понял, до какой степени полное уничтожение его полчищ является для Кутузова не максимальной, а минимальной программой и что все грандиозное здание всеевропейского владычества Напо­леона, основанное на доенном деспотизме и державшееся военной диктатурой, заколеблется после гибели его армии в России. И уже тогда может стать исполнимой в более или менее близком будущем и другая («максимальная») програм­ма: именно уничтожение его колоссальной хищнической империи.

В значительной степени не только непосредственный, но и конечный стратегический успех замышленного удара, который Кутузов хотел перед Бородином нанести Наполеону на путях движения французской армии к Москве, зависел от правиль­ного разрешения проблемы: кому раньше удастся восполнить те серьезные потери, которые, безусловно, обе армии понесут в предстоящем генеральном сражении? Успеют ли прибыть к Наполеону подкрепления из его тылов раньше, чем у Кутузова после неизбежного страшного побоища снова будет в рас­поряжении такая вооруженная сила, как та, которая встрети­ла его радостными кликами в Цареве-Займище? Кутузов при решении этой жизненно важной задачи обнаружил в данном случае гораздо больший дар предвидения, чем его противник. Обе армии вышли из Бородинского боя ослабленными; но не только не одинаковы, а совершенно различны были их ближайшие судьбы: несмотря на подошедшее к Наполеону крупное подкрепление, пребывание в Москве с каждым днем продолжало ослаблять армию Наполеона, а в эти же решающие недели кипучая организаторская работа в Тарутинском лагере с каждым днем восстанавливала и умножала силы Кутузова. Мало того, во французской армии смотрели и не могли не смотреть на занятие Москвы как на прямое доказательство, что война приходит к концу и спасительный мир совсем близок, так что каждый день в Москве приносил постепенно уси­ливавшиеся беспокойство и разочарование. А в кутузовском лагере царила полная уверенность, что война еще только на­чинается и что худшее осталось позади. Стратегические последствия русской бородинской победы сказались прежде все­го в том, что наступление врага на Россию стало выдыхаться и остановилось без надежды на возобновление, потому что Тарутино и Малоярославец были прямым и неизбежным по­следствием Бородина Твердое сохранение русских позиций к концу боевого дня было зловещим предвестием для агрессо­ра. Бородино сделало возможным победоносный переход к контрнаступлению.

Подготовка к контрнаступлению

Программа нанесения тяжелого удара армии врага, с ко­торой Кутузов, не высказывая ее в речах, явился в Царево-Займише, начала осуществляться в первой своей части у Шевардина и под Бородином. Несмотря на то, что уже кровавое побоище под Прейсиш-Эйлау 8 февраля 1807 г. показало На­полеону, что русский солдат несравним с солдатом какой бы то ни было другой армии, шевардинский бой поразил его, когда на вопрос, сколько взято пленных после длившихся це­лый день кровопролитных схваток, он получил ответ: «Ника­ких пленных нет, русские в плен не сдаются, ваше вели­чество».

А Бородино на другой день после Шевардина затмило все сражения наполеоновской долгой эпопеи: оно вывело из строя почти половину французской армии.

Вся диспозиция Кутузова была составлена так, что фран­цузы могли овладеть сначала Багратионовыми флешами, а затем Курганной высотой, защищавшейся батареей Раевского, лишь иеной совсем неслыханных жертв. Но дело было не толь­ко в том, что к этим основным потерям прибавились еще но­вые потери в разных иных пунктах великой битвы; дело было не только в том, что около 58 тысяч французов остались на поле боя и между ними 47 лучших генералов Наполеона, — дело было в том, что уцелевшие около 80 тысяч французских солдат совсем уже не походили по духу и настроению на тех, кто подошел к Бородинскому полю. Уверенность в непобедимости императора пошатнулась, а ведь эта уверенность до этого дня никогда не покидала наполеоновскую армию — ни в Египте, ни в Сирии, ни в Италии, ни в Австрии, ни в Пруссии и нигде вообще. Не только безграничная отвага русских лю­дей, отразивших 8 штурмов у Багратионовых флешей и не­сколько подобных же штурмов у батареи Раевского, изумила видавших виды наполеоновских гренадеров, но они не могли забыть и постоянно потом вспоминали момент незнакомого им до того чувства паники, охватившей их, когда внезапно, пови­нуясь никем не предвиденному — ни неприятелем, ни даже русским штабом — приказу Кутузова, Платов с казачьей кон­ницей и Первый кавалерийский корпус Уварова неудержимым порывом налетели на глубокие тылы Наполеона. Сражение окончилось, и Наполеон первым отошел от места грандиозно­го побоища.

Первая цель Кутузова была достигнута: у Наполеона оста­лось около половины его армии. В Москву он вошел, имея, по подсчету Вильсона, 82 тысячи человек. Отныне для Кутузова были обеспечены долгие недели, когда, отойдя в глубь страны, можно было численно усилить кадры, подкормить людей и ло­шадей и восполнить бородинские потери. А главный, основной стратегический успех Кутузова при Бородине и заключался в том, что страшные потери французов сделали возможным по­полнение, снабжение, реорганизацию русской армии, которую главнокомандующий затем и двинул в грозное, сокрушившее Наполеона контрнаступление.

Наполеон не потому не напал на Кутузова при отступле­нии русской армии от Бородина к Москве, что считал войну уже выигранной и не хотел попусту терять людей, а потому, что он опасался второго Бородина, так же как опасался его впоследствии, после сожжения Малоярославца. Действия На­полеона определяла также уверенность в том, что после заня­тия Москвы будет близок мир. Но, повторяем, не следует за­бывать того, что, можно сказать, на глазах у Наполеона рус­ская армия, увозя с собой несколько сот уцелевших пушек, отступала в полнейшем порядке, сохраняя дисциплину и бое­вую готовность. Этот факт произвел большое впечатление на маршала Даву и на весь французский генералитет.

Кутузов мог надеяться, что если бы Наполеон вздумал вне­запно напасть на отступавшую русскую армию, то опять было бы «дело адское», как фельдмаршал выразился о шевардинском бое в своем письме от 25 августа к жене, Екатерине Ильиничне. 

Наполеон допускал успех французов в возможном новом сражении под Москвой, очень для него важном и желательном, однако отступил перед риском предприятия. Это был новый (отнюдь не первый) признак, что французская армия была уже совсем не та, какой она была, когда Кутузов, идя из Царева-Займища, остановился около Колоцкого монастыря и заставил Наполеона принять сражение там и тогда, когда и где это признал выгодным сам Кутузов.

К Наполеону подойдут подкрепления из его тылов раньше, чем у Кутузова после неизбежного страшного побоища снова будет в распоряжении такая вооруженная сила, как та, которая встрети­ла его радостными кликами в Цареве-Займище? Кутузов при решении этой жизненно важной задачи обнаружил в данном случае гораздо больший дар предвидения, чем его противник. Обе армии вышли из Бородинского боя ослабленными; но не только не одинаковы, а совершенно различны были их ближайшие судьбы: несмотря на подошедшее к Наполеону крупное подкрепление, пребывание в Москве с каждым днем про­должало ослаблять армию Наполеона, а в эти же решающие недели кипучая организаторская работа в Тарутинском лагере с каждым днем восстанавливала и умножала силы Кутузова. Мало того, во французской армии смотрели и не могли не смотреть на занятие Москвы как на прямое доказательство, что война приходит к концу и спасительный мир совсем близок, так что каждый день в Москве приносил постепенно уси­ливавшиеся беспокойство и разочарование. А в Кутузовском лагере царила полная уверенность, что война еще только начинается и что худшее осталось позади. Стратегические по­следствия русской бородинской победы сказались прежде всего в том, что наступление врага на Россию стало выдыхаться и остановилось без надежды на возобновление, потому что Тарутино и Малоярославец были прямым и неизбежным последствием Бородина Твердое сохранение русских позиций к концу боевого дня было зловещим предвестием для агрессо­ра. Бородино сделало возможным победоносный переход к контрнаступлению.

 (13) сентября 1812 г. по приказу Кутузова собрались командующие крупными частями, генералы русской армии. Кутузов, потерявший в боях глаз, удивлявший своей храб­ростью самого Суворова, герой Измаила, мог, разумеется, презирать гнусные инсинуации своих врагов вроде нечистого на руку Беннигсена, укорявших, за спиной, конечно, старого главнокомандующего в недостатке смелости. Но ведь и такие преданные ему люди, как Дохтуров, Уваров, Коновницын тоже высказывались за решение дать неприятелю новую битву. Кутузов, конечно, знал, что не только ненавидящий его царь воспользуется сдачей Москвы, чтобы свалить всю, вину на Кутузова, но что и многие беззаветно ему верящие. Могут поколебаться. И для того, чтобы сказать слова, которые он произнес к концу совещания, необходимо было мужество, гораздо большее, чем стоять Перед неприятельскими пулями и чем штурмовать Измаил. «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно довершить войну, «о когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия». До голосования дело не дошло. Кутузов встал и объявил: «Я приказываю отступление властью, данною мне государем и отечеством». Он сделал то, что считал своим священным, долгом. Он приступил к осуществлению второй части своей Зрело обдуманной программы: к уводу армии от Москвы.

Только те, кто ничего не понимает в натуре этого русского героя, могут удивляться тому, что Кутузов в ночь на 2 сентября, последнюю ночь перед оставлением Москвы неприя­телю, не спал и обнаруживал признаки тяжелого волнения и страдания. Адъютанты слышали ночью плач. На военном совете он сказал: «Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на провидение, ибо это спасает армию. Наполеон, как бурный поток, который мы еще не можем оста­новить. Москва будет губкой, которая его всосет» ¹⁸. В этих словах он не развил всей своей глубокой, плодотворной, спасительной мысли о грозном контрнаступлении, которое низринет агрессора с его армией в пропасть. И хотя он твердо знал, что настоящая война между Россией и агрессором — такая война, которая логически должна окончиться военным поражением и политической гибелью Наполеона, — еще только начинается, он, русский патриот, прекрасно понимая стратегическую, политическую, моральную необходимость того, что он только что сделал в Филях, мучился и не мог сразу привыкнуть к мысли о потере Москвы. 2 сентября русская армия прошла через Москву и стала от нее удаляться в восточном направлении — по Рязанской (сначала) дороге.

  Отступающая русская армия по ночам видела громадное зарево горящей старой столицы, и Кутузов глядел и глядел на него. У фельдмаршала с гневом и болью вырывались изредка на этом пути обеты отмщения; его сердце билось в унисон с сердцем русской армии.

Армия не предвидела, что хоть много ей еще предстоит же­сточайших испытаний, но что настанет, наконец, день 30 марта 1814 г., когда русские солдаты, подходя к Пантенскому предместью, будут восклицать: «Здравствуй, батюшка Па­риж! Как-то заплатишь ты за матушку-Москву?» Глядя на московское зарево, Кутузов знал, что день расплаты рано или поздно наступит, хотя и не знал, когда именно, и не знал, доживет ли он до этого дня.

Анализ скудных данных касающихся начальной причины московского пожара, и посильная оценка их научного веса будут даны в сжатой характеристике Куту­зова, достаточно напомнить, что в оценке непосредственных последствий московского пожара для французской армии ни малейших сомнений быть не может. Пожары не усилили, а ослабили неприятеля, когда он стоял в Москве. Этот факт бес­спорен, хотя причислять московский пожар к основным, решающим моментам борьбы, как это склонны были делать многие впоследствии, нет оснований.

  Начинался новый фазис войны — начало контрнаступле­ния. Отойдя от Москвы и искуснейшим маневром дезориенти­ровав французов, оторвавшись от конницы Мюрата и напра­вив ее на Рязанскую дорогу, Кутузов повернул на Тульскую».

Начало конца

 Кутузов начал немедленно укреплять свою тарутинскую позицию и сделал ее неприступной. Затем Кутузов непрерыв­но пополнял свою армию, в которой уже перед тарутинским сражением насчитывалось до 120 тысяч человек. Особое вни­мание уделялось организации ополчения. После Бородина Ку­тузов мог определенно приравнивать ополчение к таким вой­скам, которые после сравнительно краткого обучения могли считаться частью регулярной армии. Деятельно собирались запасы. Артиллерия у Кутузова к концу тарутинского периода была гораздо сильнее, чем у Наполеона. По минимальным подсчетам, у русских было от 600 до 622 орудий, у Наполео­на — около 350 — 360. При этом у Кутузова была хорошо снабженная конница, а у Наполеона не хватало лошадей да­же для свободной перевозки пушек. Конница французов вынуждена была все более и более спешиваться. Деятельно го­товился переход от активной обороны к предстоявшему вы­ступлению.

В Тарутине и после Тарутина и особенно после Малояро­славца Кутузов очень большое внимание уделял и сношениям с партизанскими отрядами и вопросу об увеличении их чис­ленности. Он придавал громадное значение партизанам в предстоящем контрнаступлении. И сам он в эти последние ме­сяцы (октябрь, ноябрь, первые дни декабря 1812 г.) обнару­жил себя как замечательный вождь не только регулярных армий, но и партизанского движения.

При таких-то условиях 6 (18) октября 1812 г. Кутузов на­чал и выиграл бой, разгромив большой «наблюдательный» отряд Мюрата. Это была победа еще пока только начинавше­гося контрнаступления... Победа первая, но не последняя!

Приказы Кутузова, быстро создавшего новую могучую ар­мию и громадные запасы, исполнялись с большим рвением, с усердием и охотой, так, как исполняются боевые задания рвущимися в бой солдатами. Полки регулярные и полки опол­ченские были полны гнева, жажды отплатить за Москву, отстоять Родину.

Через несколько дней Малоярославец показал Наполеону, какова возникшая в Тарутине армия. Организовывалась и уси­ливалась под зорким наблюдением главнокомандующего и партизанская сила.

Глубокомысленные размышления французских историков о причинах «совпадения» тарутинского боя с уходом Наполео­на из Москвы могут с успехом быть заменены самой удобо­понятной формулой: император сразу же сообразил, что Ку­тузов снова начинает по своей инициативе умолкшую после Бородина войну регулярных армий. Что война «нерегуляр­ная», партизанская, не прекращалась ни на один день после Бородина, он знал очень хорошо. Французы вышли из Мо­сквы. «В Калугу! И смерть тем, кто воспрепятствует!» — воскликнул Наполеон.

Бой под Малоярославцем имел колоссальное значение в истории контрнаступления. По своему значению в истории войны он стоит непосредственно вслед за Бородином. После восьми отчаянных атак и сожжения Малоярославца Наполеон оказался перед грозной альтернативой: либо решиться на ге­неральный бой, либо сейчас же, с калужских путей, ведших на юг, сворачивать на северо-запад, к Смоленску. Он не ре­шился идти в Калугу. Кутузов стал перед ним стеной.

Армия Кутузова была в этот момент больше и лучше, при­дем кавалерия и артиллерия французов, если исключить гвар­дию (да и то с оговорками), были снабжены и боеспособны несравненно хуже русcких. Не в Москве, а в Малоярославце началась бедственная стадия наполеоновского отступления, а победоносный фазис кутузовского контрнаступления обозна­чился уже в Тарутине. Наполеон именно тут, под Малоярославцем, окончательно убедился в непоправимости своего реального поражения под Бородином, которое в его бюллете­нях и в письмах к Марии-Луизе так легко было превращать в победу. Бородино убило одну половину его армии физиче­ски, а другую — морально. Кутузов же стоял перед ним во всеоружии, во главе более сильной русской армии, чем та, ко­торая была при Бородине, и самое главное — армии, одушев­ленной неутолимым чувством гнева к врагу и полной веры в своего старого вождя.  Самой убийственной для французов   чертой   кутузовского контрнаступления оказалась его непрерывность. Стратегиче­ский план Кутузова нашел полное свое осуществление в наи­более целесообразной тактике.

Кутузов сидел в Ельне, затем в Копысе, и к нему стекались сведения: регулярные части имели такие-то встречи и изъяли столько-то; партизаны имели такие-то встречи и взяли столько-то. «Казаки и крестьяне» — под этим двойным обо­значением все чаще начинали фигурировать русские партиза­ны в приказах Наполеона по армии и в частных приказах маршалов и корпусных командиров по корпусам.  Кутузову приходилось даже считаться с соревнованием, иногда довольно острым, между партизанскими начальника­ми и офицерами регулярных войск. По существу, это было со­ревнование в подвигах самоотвержения. Можно сказать, что Кутузов не только создал план контрнаступления, но и нашел для его осуществления в помощь своей регулярной армии необычайно ценную оперативную силу в виде партизанской войны. Народный гнев, чувство патриотической ненависти к захватчику и грабителю нашли себе выход в партизанской войне, а партизанскую войну Кутузов ввел в систему тех сил, которые, осуществляя задуманное им контрнаступление, неуклонно гнали агрессора к ждавшей его страшной катаст­рофе.

Общий вывод о партизанском движении, будет обоснован еще несравненно более обильным фактическим   материалом, таков:  непримиримая   нена­висть тысяч и тысяч крестьян, стеной окружившая «великую армию» Наполеона, подвиги   старостихи   Василисы,   Федора Онуфриева,  Герасима  Курина,   которые,   ежедневно   рискуя жизнью, уходя в леса, прячась в оврагах, подстерегали французов, - вот то, в чем наиболее характерно выражались кре­стьянские настроения в 1812 г. и что оказалось губительным для армии Наполеона.

Кутузов был великим полководцем и поэтому думал не только о победоносных приказах и блеске приблизившегося полного торжества, но и о многом таком, о чем легко забывали порицавшие его современники и о чем склонен забывать кое-кто из позднейших историков. В декабре русская армия подходила к Вильне, и Кутузов не хотел, чтобы исполнилась мечта Наполеона, чтобы в Литве началось восстание против русских. Он знал, что наполеоновские эмиссары вели в Литве агитацию против русской армии. Кутузов принял серьезные меры к тому, чтобы между армией и местным населением были сохранены нормальные отношения. «Я в особенную обязанность поставил графу Платову обратить всевозможное внимание и употребить все должные меры, дабы сей город, при проходе наших войск не был подвержен ни малейшей обиде, поставя ему притом на вид, какие в нынешних обстоятельствах могут произойти от того последствия». Об этом же он повторно писал и Чичагову и другим, еще когда входили в Ошмяны.

10 декабря 1812 г. в Вильну вошли одновременно Чичагов и Кутузов. Ближайшей очередной военной задачей Кутузова было не допустить Макдональда к соединению с остатками французской армии. Он приказал Витгенштейну и Чичагову сделать все возможное для достижения этой цели. Одновре­менно рекомендовалось от имени царя «давать чувствовать» прусским войскам, находившимся в составе наполеоновской армии (в корпусе Макдональда), что единственным своим врагом русские считают французов, а не пруссаков. То бы­ли дни, когда готовился переход прусского генерала Йорка на сторону России.

12 декабря Кутузов не только знал о неизбежности загра­ничного похода, но начал делать соответствующие распоряжения: «Ныне предпринимается общее действие на Пруссию, ежели сие удобно произвести можно. Известно уже, что остатки французской армии ретировались в ту сторону, а по­тому одно только преследование туда только может быть по­лезно»,— писал фельдмаршал Чичагову 12 (24) декабря, то есть еще до виленских споров с Александром. Это неопровер­жимо доказывает, что самые споры касались совсем не су­щества вопроса о заграничном походе, а лишь сроков, т. е. то­го, переходить ли границу немедленно или позже. Не боль­ше! Самый же вопрос был решен Кутузовым утвердительно. Цитируемое письмо решает и уточняет все: Кутузов хотел освобождения Европы и явно считал дело победы незавер­шенным, пока Наполеон в Европе распоряжается по-хозяй­ски, он не желал, чтобы немцы могли активно включиться в дело собственного освобождения.

В Вильне должен был решиться вопрос громадного значе­ния — продолжать ли немедленно военные действия, пресле­дуя отступавшие за Неман жалкие остатки почти совсем уничтоженных, разгромленных французских сил, или остано­виться и дать русской армии, очень пострадавшей во время блистательно закончившего войну контрнаступления, отдох­нуть и оправиться.

Когда Кутузов некоторое время высказывался против то­го, чтобы продолжать войну немедленно, это вовсе не озна­чало, что он считал войну с Наполеоном уже оконченной. Из­гнание, или, точнее, полное уничтожение 600 тысяч прекрасно вооруженных людей, в разное время прибывших в Россию на­чиная с 12 (24) июня 1812 г., покрыло Россию славой, было заслуженным грозным ответом агрессору, но оно не уничто­жило хищническую империю. Кутузов — дипломат и поли­тик — знал еще гораздо лучше и понимал гораздо тоньше спорившего с ним Александра, что великая победа, одержан­ная в России, с точки зрения широкой программы разруше­ния хищнической империи, является не концом, а началом дела.

Последняя победа маршала Кутузова

Величие гениального стратега и дипломата, величие прозорливого русского патриота, разгромившего армию Наполеона в 1812 г., имевшего всегда твердое намерение покончить с его империей и именно поэтому желавшего лучше подготовить окончательный удар, — это величие выявляется ярко не только в 1812, но и в 1813 г. «Потшимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его!» — сказал Кутузов, изгнав французов из России. Но он хотел, чтобы в 1813 г. русской армии пришлось впредь уже не в одиночку сражаться с Наполеоном, как она сражалась против него в 1812 г. Ему, великому патриоту, победоносному полководцу, по праву принадлежала бы честь ввести в марте 1814 г. русскую рать в Париж; ему, а не Барклаю и никому другому. Но смерть застигла его в самом начале новых кровопролитий, привед­ших к предвиденному им окончательному торжеству.

За месяц с небольшим до смерти старый герой, победитель Наполеона, должен был выслушивать нетерпеливые советы одного из многочисленных прихлебателей и льстецов Александра, Винценгероде, поскорей идти навстречу Наполеону, собиравшему в это время новую громадную армию.

На сей раз Кутузов оборвал этого непрошенного советчика «Позвольте мне еще раз повторить мое мнение насчет быстроты нашего продвижения вперед. Я знаю, что во всей Германии каждый маленький индивидуум позволяет себе кричать против нашей медлительности. Считают, что каждое движение вперед равносильно победе, а каждый потерянный день есть поражение. Я, покорный долгу, возлагаемому моими обязан­ностями, подчиняюсь подсчетам, и я должен хорошо взвеши­вать вопрос о расстоянии от Эльбы до наших резервов и соб­ранные силы врага, которые мы можем встретить на такой-то и такой-то высоте. Я должен сопоставить наше прогресси­рующее ослабление при быстром движении вперед с нашим увеличивающимся отдалением от наших ресурсов. Будьте уверены, что поражение одного из наших корпусов уничтожит престиж, которым мы пользуемся в Германии».

Но когда Кутузов окончательно решился согласиться при­нять пост главнокомандующего в начинавшейся новой стадии войны против Наполеона, то он повел дело так, что за все че­тыре месяца, какие ему оставалось прожить, ему ни разу не пришлось испытать неудачи, а его переговоры с прусскими властями, с прусскими городами, влияние его всегда умно обдуманных заявлений, уверений и обещаний на растерянное, колебавшееся население, запуганное долгим наполеоновским гнетом, было громадно. В эти критические первые четыре месяца 1813 г. на Кутузова-полководца ни разу не осмелился напасть неприятель, а Кутузов-политик мирно, без открытой борьбы одолел франкофильскую партию, еще сильную при берлинском дворе и кое-где в стране.

В течение четырех месяцев заграничного похода Кутузов, старый и больной, явно чувствовал себя более независимым от двора, чем в течение всего похода 1812 г. Победитель На­полеона, спаситель России, кумир народа, он мог чувствовать себя минутами гораздо более царем, чем Александр. Приказы Кутузова исполнялись по всей России самым ревностным об­разом. В последние три дня декабря 1812 г., когда Кутузов пе­решел через Неман, у него было всего готовых к бою 18 тысяч человек, но когда он вошел в Калиш, а его генералы были им доставлены по Одеру, в начале и середине февраля 1813 г., то у него было уже больше 140 тысяч. Гениальный, организатор, тарутинский создатель армии превзошел в Калише самого себя. Он требовал (и получил!) еще и согласие царя на фор­мирование резервов численностью в 180 тысяч человек.

И все-таки король Фридрих-Вильгельм трусил и в смяте­нии не знал, кому, кого и, главное, когда ему следует предать и продать: Наполеона Александру или Александра Наполеону. Боялся их обоих он так, что в один и тот же день иногда писал истинно верноподданнические письма обоим императорам. Но тут снова во всем блеске выступил на сцену Кутузов-дипломат. Он сообщил, что прямо пошлет к Берлину Витгенштейна с вой­ском, ласково при этом предупредив короля, что хочет его под­крепить. Фридрих-Вильгельм очень хорошо понял намек... и покорился. Но Кутузов имел основание рассчитывать не на ко­роля, а на немецкий народ, и он дожил до начала осуществле­ния этих надежд. В первые месяцы 1813 г. немцы еще медлен­но, но уже приходили в себя после долгого оцепенения, поро­жденного наполеоновским ярмом.

  10 февраля 1813 г. Фридрих-Вильгельм III подписал на­конец русско-прусский союзный договор. Правда, он поспешил сейчас же обмануть Кутузова и вместо следуемых 80 тысяч человек дал немного больше 55 тысяч. Остальных только обещал додать, но зато требовал от Кутузова ускорения похода, так чтобы Пруссия осталась уже за линией огня. Кутузов отказывался. Тогда король, доходивший в это время под влиянием страха до поступков полоумного чело­века, послал своего канцлера Гарденберга поговорить по душам с Кутузовым и обещать, что русский главнокомандующий получит в подарок имение, если согласится поско­рее прикрыть Пруссию с запада, ускорив движение войск Кутузов ответил, что и без этою подарка его детей и его самого «император не оставит».

На короля приходилось махнуть рукой. Кутузов, игнорируя короля, уже обращался с воззваниями и прекрасно состав­ленными призывами и сообщениями непосредственно к прус­скому народу, к саксонскому народу (король Саксонии стоял на стороне Наполеона), к немецкому народу вообще, и эти воззвания, которые впоследствии клевреты Меттерниха при­равнивали к революционным прокламациям, подняли дух немцев. Прусский народ окончательно стал в ряды бойцов против Наполеона.

Французский император сформировал армию в 200 тысяч человек. Он имел перед собой снова своего старого против­ника, единственного, которому удалось в 1812 г. победитьего. Берлин был освобожден войсками Кутузова 27 фев­раля 1813г. Кутузов по-прежнему не торопился делать то, что, по его мнению, должно было быть сделано лишь в свое время, и на советы Фридриха-Вильгельма обращал гораздо менее внимания, чем в декабре 1812 г. на желания Алек­сандра. Но не пришлось уже обоим полководцам — Куту­зову и Наполеону — померяться силами. В конце марта ста­рому фельдмаршалу стало трудно двигаться; в апреле он слег, и ему встать уже не пришлось.

Нужно сказать, что во время его болезни в конце марта и в течение всего апреля Александру, принявшему на себя полностью бразды правления армией, удалось все-таки вопреки желанию фельдмаршала осуществить некоторые меры и отдать кое-какие приказы, вредоносно впослед­ствии, в мае, сказавшиеся под Лютценом.

Ровно за месяц до смерти (28 марта 1813 г.) Кутузов лаконично и, конечно, не говоря о поведении короля, писал Логину Ивановичу Кутузову: «Берлин занять было надоб­но». И далее в том же письме прибавляет: «Я согласен, что отдаление от границ отдаляет нас от подкреплений наших, но ежели бы мы остались за Вислою, тогда бы должны были вести войну, какую вели в 1807 году. С Пруссией союза бы не было; вся немецкая земля служила бы непри­ятелю людьми и всеми способами».

Кутузову не суждено было ликвидировать предстоявшие русской армии трудности и опасности, которые он предви­дел в Вильне в декабре 1812 г. и которые выступили сразу же после его кончины. 28 апреля 1813 г. он скончался, а в мае уже произошла битва при Лютцене, за которой следо­вали Бауцен и Дрезден. «Простишь ли ты меня, Михайло Илларионович?» — «Я вам прощаю, Государь, но Россия вам не простит». Этот разговор у смертного одра великого фельдмаршала о многом должен был напомнить Алек­сандру. Ему пришлось, можно сказать, уже на другой день убедиться, как трудно заменить Кутузова-стратега Витген­штейном, а Кутузова-дипломата Карлом Нессельроде.

Но ореол кутузовского бессмертного триумфа 1812 г. был так могуч, что временные неудачи весны и лета 1813г. были изжиты и быстро забыты к тому времени, когда осенью русская армия дожила до новых замечательных побед при Кульме и Лейпциге. 

Заключение

В моей работе мне хотелось выявить стратеги­ческий гений Кутузова в его характерных чертах. Здесь, в предлагаемой общей характеристике, достаточно сказать, что и в тактике борьбы «на истощение» и в тактике сокру­шительных ударов Кутузов прибегал к замечательно искусному варьированию военных приемов, и поэтому нелепо его стратегию связывать с фридриховской «такти­кой измора» или наполеоновской тактикой «сокрушитель­ных ударов». У него была своя собственная, кутузовская, тактика, мощь которой состояла именно в том, что он при­бегал на войне к самым неожиданным и разнообразным приемам (что ему так удалось, например, в Турции в 1811 г.).

Но в чем он был велик — это в том, что в 1812г. он без­ошибочно угадал, до какой степени тактика армии, непре­рывно преследующей противника и не дающей ему пере­дышки то малыми, то крупными нападениями, и есть основ­ное средство, которое вернее всего (и даже скорее всего) истребит «великую армию». Высокий талант стратега был не только в этом, но также и в том, что Кутузов понял, до какой степени этому его методу ведения войны соответст­вует, как наиболее дееспособное средство, применение в широчайших размерах «малой войны». Именно эта его собственная, кутузовская, тактика и уничтожила лучшую тогдашнюю армию западного мира и лучшего тогдашнего полководца западного мира.

Партизанская война до начала и в первой стадии раз­вития контрнаступления и партизанская война, уже обра­щавшаяся в «малую войну», или, точнее, соединявшаяся с ней в ноябре, — это понятия, не вполне совпадающие. «Малая война» велась небольшими, а иногда и довольно крупными отрядами армии, которым Кутузов давал часто очень серьезные задания. Эти отряды вступали в прямую связь с партизанскими отрядами (например, с большим отрядом крестьянина Четверикова и др.) и их совместные действия кончались обыкновенно достижением весьма поло­жительных результатов. Эта «малая война» — одно из проявлений творческой мысли Кутузова.

Как мне кажется стратегия Кутузова одолела грозного врага под Боро­дином, создала затем и гениально проведенное контрна­ступление, загубившее Наполеона. А геройское поведение регулярной армии при всех боевых встречах с неприятелем, деятельная помощь партизанской войны, народный харак­тер всей войны в целом, глубоко проникшее в народ созна­ние справедливости этой войны — все это создало несокру­шимый оплот, твердую почву, на которой возникли, развились и привели к победоносному концу стратегические комбинации Кутузова.

Я думаю, именно широта кругозора, умение предвидеть и решительность в осуществлении намеченного замысла сочетались у Куту­зова с другими характерными для него свойствами: разум­ной осторожностью, способностью трезво оценить силь­ные и слабые стороны противника и умением всегда ставить в каждый данный момент ясную и строго определен­ную цель. Когда ряд нелепых распоряжений и вмеша­тельств абсолютно ничего не смыслившего в военном деле австрийского императора Франца и вполне достойных сво­его монарха генералов вроде Вейротера и Макка поставил Кутузова в октябре 1805 г. в совершенно отчаянное поло­жение, то, по позднейшим отзывам даже неприятеля (напо­леоновских маршалов), необходим был высокий уровень и моральных качеств войск и стратегического искусства их руководителя,    чтобы   избавиться    от   грозившего   разгрома и  сдачи   на   капитуляцию.

Корифей военного искусства, первоклассный дипломат, замечательный государственный деятель — Кутузов прежде всего был русским патриотом. Там, где речь шла о России и ее военной чести, о русском народе и его спасении, — там Кутузов был всегда несокрушимо тверд и умел поставить на своем. Умел даже резко и публично оборвать царя, как он это сделал с Александром перед очищением Праценских вы­сот в день Аустерлица. Оттого-то царь и придворные, воен­ные и штатские блюдолизы, как русские, так и иностранные, и ненавидели старого фельдмаршала и боялись его. Их вражда к нему особенно усиливалась, потому что они пре­красно знали, что в трудную минуту все-таки придется идти на поклон к этому хилому старику с выбитым глазом и мо­лить его о спасении и что позвать его заставит русский народ. «Иди, спасай! — Ты встал и спас», — народ обратился к Ку­тузову с этими словами задолго до Пушкина.

Все лучшие, бесценные черты русского национального ха­рактера   отличают   натуру   этой   необыкновенной   личности, вплоть до редкой способности человечно, даже жалостливо относиться к поверженному врагу, признавать и уважать во враге храбрость и другие воинские качества.

Его любовь к России обостряла в нем естественную по­дозрительность к иностранцам, как только он замечал в них стремление использовать Россию в своих интересах. А его громадный и проницательный ум быстро открывал перед ним самые сокровенные тайны сложной дипломатической лжи и интриги. Оттого-то его и не терпели Вильсон и британский кабинет, и клевреты Меттерниха, и император Франц, и прус­ский король Фридрих-Вильгельм III, с отчаяния хотевший да­же подкупить Кутузова предложением богатого подарка — большого поместья.

Кутузов жил для России и служил России, но дождался вполне достойного его бессмертных заслуг признания его на­циональным героем только в наши времена низвержения и уничтожения гнуснейшего из всех агрессоров, когда-либо на­падавших на русский народ.

Список литературы:

1.     Дельбрюк Г. «История военного искусства в рамках истории» т.4 М., 1988г.

2.     «М.И. Кутузов. Документы», т.III, под ред. Л.Г.Бескровного М., 1950г.

3.     Петpов Н. «Война России с Турцией» т. III,  М., 1978г.

4.     Е.В.Тарле «1812 год. Сборник» изд. Ленинград 1975г.

5.     Харкевич В. «1812 г. в дневниках»

6.     Н.Муньков "М.И.Кутузов - дипломат".

---

[1] Дельбрюк Г. История военного искусства в рамках истории, т4 М., 1988г. стр. 386

[2] М.И. Кутузов. Документы. Под редакцией Л.Г.Бескровного т1 М., 1950г. док.№7

[3] Там же, док. №106

[4] Там же, док. №30

[5] Там же, док. №317

[6] Петpов Н. Война России с Турцией, т. III, стр. 382

[7] Переписка императора Александра I с сестрой, великой княгиней Екатериной Павловной. СПб. 1910 (французский подлинник) стр. 87.

[8]  Глиика Ф. Письма русского офицера ч.V M., 1815 стр. 50.

[9] Кутузов М.И. Из личной переписки. стр. 96.

[10] Михлиловскми - Даиилевский А. И. Описание Оте­чественной войны 1812 г., ч. 2. СПб. 1843, стр. 191.

[11] Nароleоn. Correspondance, t. XX IV Paris, 1868, стр. 203—204.

        Генерал-фельдмаршал, светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский - выдающийся полководец, талантливый дипломат, незаурядный администратор, умелый воспитатель. Вступление Анализ громадной, очень сложной историче

 

• 14:21 05 Июля 2016
  Российско-китайский медуниверситет откроет магистерскую программу по TCM
• 01:21 05 Июля 2016
  На форуме МГУ Россия и Китай обсудят научно-образовательное сотрудничество
• 11:00 04 Июля 2016
  Реморенко: "ЕГЭ-туризм" в России сходит на нет
• 10:52 04 Июля 2016
  Летняя российско-австрийская школа откроется в Москве
• 15:31 01 Июля 2016
  В СПбГУ могут воссоздать географический факультет

Заказать уникальную работу