База знаний студента. Реферат, курсовая, контрольная, диплом на заказ

ПОСТМОДЕРНИЗМ и постиндустриальная эпоха

Постиндустриальная эпоха породила соответствующую идеологию - постмодернизм. Это отдельная и большая тема, которую мы сможем затронуть здесь лишь коротко. Вообще о постмодернизме как целостной идеологии можно говорить с большой натяжкой, поскольку хор теоретиков постмодернизма и авторов, пишущих на эту тему, весьма нестроен и разноречив. Но, тем не менее, какие-то тенденции и доминирующие мотивы проступают довольно ясно.

Термин "постмодернизм" был введен в начале 80-х годов французским философом Франсуа Лиотаром. Он же дал дефиницию: постмодернизм - это "скептицизм по отношению к метанарративам (incredulity towards metanarrativas)". "Метанарративы" для Лиотара - это любые концепции в духе рационалистических традиций Просвещения (экономические, исторические, социологические и пр.), которые претендуют на объяснительную силу и истинность, то есть на соответствие изучаемой реальности, и которые - можно добавить - вдохновлены верой в просветительское, эмансипирующее предназначение научного знания.

Сам по себе такой скептицизм, разумеется, не нов. Еще в конце прошлого - начале нынешнего века Фридрих Ницше, Мартин Хайдеггер, Георг Зиммель и некоторые другие мыслители подвергали серьезному сомнению рационалистически-просветительскую парадигму, утверждали в той или иной степени иные, внерациональные формы познания. В определенном смысле они были не так уж неправы: мир, окружающий их, явно испытывал дефицит "разума" – две мировые войны и другие катаклизмы были тому свидетельством. В середине XX в. ситуация ироде бы стабилизировалась, но ненадолго. Катаклизмы сменились подспудными тектоническими сдвигами, которые придали антирационалистическим идеям второе дыхание. Только на имсиу немецким "философам жизни" пришли французские структуралисты - Мишель Фуко, ЖйК Дсррнда, Жан Бодрийяр, тот же Лиотар и другие.

В построениях постмодернистских теоретиков можно выделить четыре основные темы. Первая из них - агностическая. То, что мы привыкли считать истиной, есть по сути лингвистический феномен. Знание разлагается на словесные конструкции различных групп людей, преследующих свои интересы. Эти конструкции можно только интерпретировать, но не оценивать по неким всеобщим стандартам. Сфера знаний, таким образом, превращается в "гибкие сети языковых игр (flexible networks of language games)".

Вторая тема - прагматическая. Наша интеллектуальная продукция не только выражается, но и реализуется на практике. Критерий - успех, достижение задуманного. Если идея работает, то она операциональна, что отнюдь не тождественно истинности. Ибо, как выразился американский философ, Ричард Рорти, еще со времен Ницше стало ясно, что истина есть новее не субъект-объектное отношение, соответствие наших представлений о предмете самому предмету, а просто "стремление" к власти над множеством ощущений"", к их упорядочению для достижения какой-то цели.

Третья тема - эклектическая, я бы сказал, сознательная установка на эклектизм. Коль мы стремимся не к истине, а к решению конкретной задачи, то допустимы различные средства: можно пробовать одно, другое, третье, смешивать их, комбинировать - лишь бы "получилось". Поэтому, скажем, постмодернизм в искусстве и архитектуре (в этих областях он, кстати, начался раньше) представляет собой "новый культурный коллаж-смешение различных стилей как принцип. Аналогичен подход к истории. Последняя предстает не как "Большая история", то есть взаимосвязь традиций, эпох, формаций, периодов и т.д., являя собой ненужный "мета-нарратив", - а как "музей", сборище разных фактов, древностей, реликвий, образов, деталей и пр., которые можно порой извлекать из забвения, использовать по тому или иному поводу. Интересно отметить, между прочим, что музейное дело переживает сейчас в развитых странах настоящий бум вить "пары" - оппозиции ценностей "модерна" и "постмодерна". То, что для первого является некой рациональной целью, для второго - игра. Порядок, иерархия замещаются анархией, централизация - рассеиванием, отбор нужного - комбинированием, этика - эстетикой, метафизика - иронией и т.д.".

Было бы упрощением расценить постмодернистские идеи и построения только как проявление какой-то экстравагантности или, того более, абсурдности. Возникновение подобных конструкций отнюдь не случайно, они так или иначе связаны с теми новыми реальностями, которые принесла постиндустриальная эпоха. Прежде всего - информационные технологии. Английский ученый Марк Постер отметил своеобразный парадокс работы с компьютером: "Ученый закладывает интеллектуальную продукцию (intelligent subjectivity) в компьютер, а затем компьютер становится критерием, по которому оценивается интеллектуальность"". Компьютер как бы становится между человеком и реальностью. Хотя базы данных составляются специалистами, ими нельзя пользоваться без особых программ, а последние создаются людьми, как правило, не имеющими отношения к данной конкретной области и следующими некоторым абстрактным принципам логико-математических моделей. Поэтому обращаться с "компьютерной реальностью" как с реальной действительностью значило бы оказаться во власти иллюзий. Указывают также на то, что персональный компьютер не только соединяет, но и разъединяет людей, атомизирует их; говорят и о феномене "компьютерного отчуждения".

Не только компьютер, но и другие средства электронной информации создают тот мир "виртуальной реальности" - имиджей, подобий, симулякров,- который зачастую вытесняет из сознания людей саму действительность. Это, по выражению Ж. Бодрийяра, "гиперреальность", комбинация, коллаж фактов и образов, где "все возможно". Заостряя идею, Ж. Бодрийяр даже делает предположение, что война в Персидском заливе прошла главным образом на экранах телевизоров.

Новые технологии принесли с собой такое углубление специализации в науке, что сейчас как никогда трудно сохранить единство и целостность научного знания. Во всяком случае таких попыток становится все меньше. Знание все больше приобретает прагматический, прикладной, инструментальный характер, что отражается и на системе образования - от познавательных и эмансипирующих функций оно явно дрейфует в направлении некоей системы тренажа, обучения конкретным навыкам и исполнительским процедурам.

Наконец, потребительский взрыв, "консьюмеризм", который был стимулирован новыми технологиями и одновременно сам способствовал их внедрению. Именно культ потребительства привел к формированию того, что Олвин Тоффлер метко назвал "выбрасывающим обществом (throwaway society)", - когда покупаются вещи, чтобы их быстро выбрасывать, а заодно менять ценности, привычки, отношения, стили жизни и пр. Мир товарных бумов и спадов, сказочных обогащений и столь же стремительных разорений, капризов моды, финансовых игр, агрессивной рекламы, вездесущего телевидения, "мыльных опер", триллеров, бесконечных шоу и другой продукции грандиозной "индустрии грез" - все это привносит в обыденное сознание ощущение нарастающей хаотичности существования и прямо питает постмодернистские настроения скепсиса и нигилизма.

Впрочем, среди сторонников постмодернизма есть и энтузиасты, которые, как итальянский автор Джанни Ватимо, отважно заявляют, что "свобода должна быть обретена в дезориентации". Однако большинство постмодернистских эссе все же окрашено в пессимистические цвета. В них любопытным образом присутствует мотив ностальгии, тоски по доброму старому миру определенности и рациональности. (У нас это, между прочим, заметно по телевидению, которое одновременно с зубодробительной критикой советских времен охотно крутит фильмы 30-.50-Х годов.)

Постмодернизм вызвал волну критики, которая бывает порой весьма острой и ведется во имя защиты ценностей рационализма, да и простого здравого смысла''. Но при этом редко ставится вопрос, почему же постмодернизм получил столь широкое распространение и, грубо говоря, на кого он работает. Между тем ответ не столь уж труден. Можно вспомнить пушкинского Сальери:

Все говорят: нет правды на земле. Но правды нет - и выше.

И поэтому можно убить Моцарта. Об этом говорил и Достоевский: "Если нет Бога, то все дозволено". "Бог" может быть понят не только в прямом, но и в более общем смысле - как комплекс неких критериев, без которых нет уверенности в чем бы то ни было. Так вот, если соотнести всю мозаику постмодернистских идей с тем реальным контекстом, в котором они функционируют, то можно сделать вывод: эти идеи, вольно или невольно, воспроизводят ценности удачливого меньшинства с его деловым прагматизмом, нравственной неразборчивостью, созданием нужных имиджей, прихотливостью потребительских вкусов, а вместе с тем санкционируют компенсаторскую "фабрику грез" для остального большинства.

Наконец, постмодернизм может быть оценен в стадиально-историческом плане, с точки зрения исторической ретроспективы и перспективы. По мнению одних, в постмодернизме воспроизводится культурная логика позднего, угасающего капитализма". По мнению других, это прорыв в принципиально новый тип общества". По-видимому, более обоснованно представлять постмодернизм как циклический культурный кризис, сходный с/ш de Steele сто лет назад или эпохой Барокко (XVII век)'", - то есть речь идет о периодически возникающих социально-Культурных тупиках, которые затем дают дорогу обновлению, приведению мира идей в соответствие с технологическими и другими спонтанными изменениями. Опять-таки, неясно, сколь далеко по времени это "затем".

ЦЕНТР И ПЕРИФЕРИЯ

Однако опустимся с высот постмодернистских мировоззренческих абстракций на грешную землю и продолжим разговор о последствиях становления постиндустриального порядка на планете. Может быть, одно из наиболее важных последствий в том, что они далеко не одинаковы для развитых и менее развитых государств.

В недавно вышедшей книге канадский ученый Пол Кеннеди оценивает шансы различных стран и регионов на успешное существование в XXI в. На первом месте у него идет Япония, затем Европа, США, некоторые "тигры", успевшие вскочить на подножку поезда научно-технического прогресса. Что же касается остального мира, то анализ канадского глобалиста отдает пессимизмом.

Вопрос не в том, могут ли незападные общества догнать Запад по уровню потребления - это не нужно, да и невозможно в силу ограниченности мировых ресурсов. Речь идет о достижении периферийными странами более или менее достойного существования - смягчения социального неравенства, улучшения качества жизни, относительного равноправия в отношениях с развитыми партнерами. Однако именно сейчас достижение этих целей становится значительно более трудным, чем ранее. Во-первых, потому, что издержки постиндустриальной эпохи отзываются на Периферии гораздо острее, чем в Центре. Во-вторых, потому, что Центр сам, испытывая трудности, склонен переложить их на "братьев меньших".

В самом деле очаги демографического роста сконцентрированы именно в бедных странах. Экологические проблемы становятся препятствием роста прежде всего здесь, в климатически и природно уязвимых регионах Юга - особенно по мере их втягивания в мировой товарный кругооборот. Это видно даже на примере весьма благополучного Тайваня, где интенсивное коммерческое плантационное хозяйство и промышленное строительство привели к бедственному состоянию окружающей среды'*. Что же касается таких стран, как Китай, то ряд исследователей, например директор Европейского института стратегических исследований Эрвин Ласло, полагают, что именно экономические успехи Китая, достигнутые в значительной мере за счет повышенной эксплуатации и без того скудных природных ресурсов, могут привести его к экологическому коллапсу". Осуществлять инвестиции по поддержанию окружающей среды периферийные страны не в состоянии - для этого, по скромным подсчетам, им требуется порядка 125 млрд. долл. ежегодно, а вся так называемая помощь, которую они получают, составляет 70 млрд.

Вряд ли в обозримом будущем могут быть использованы в незападных регионах новейшие постиндустриальные технологии - нет ни средств, ни нужды их внедрять при обилии свободных рабочих рук. Это означает, что в контексте мирового рынка продукция менее развитых государств будет все более проигрывать в конкурентоспособности. Так, по оценкам, уже в ближайшее время биотехнология найдет заменители сельскохозяйственной продукции на 14 млрд. долл., что существенно уменьшит доходы латиноамериканских, азиатских и африканских крестьян".

В западной литературе давно уже употребляется термин "информационно-технологический неоколониализм". Это явление выражается в разных формах: в тенденции понижения мировых цен на сырье, в переводе среднетехнологических, а также "грязных" производств в периферийные страны из развитых, которые оставляют за собой только высокие технологии - "хай-тек". Одной из характерных форм являются так называемые САП (structural adjustment programs) - займы, предоставляемые "слабакам" Мировым банком и другими международными финансовыми организациями.

Эксперт ЮНИСЕФ Ева Педерсен, рассмотрев 24 САП для африканских стран, пришла к выводу, что в большинстве случаев в результате использования займов экономическая ситуация в этих странах ухудшилась либо по крайней мере не улучшилась"". Но займы и не предназначались для обеспечения развития в собственном смысле этого слова. Займы в рамках САП с их отработанным стандартным набором условий (сокращение бюджетных расходов, девальвация местной валюты, приватизация госпредприятий, либерализация цен и внешней торговли и т.п.) преследуют две основные цели: во-первых, стимулировать экспорт "принимающей стороны" для платежей по обслуживанию долга; во-вторых, расширить импорт товаров из развитых стран, который предназначен, главным образом для туземного обеспеченного меньшинства.

Внешний долг периферийных стран при этом, понятно, продолжает расти. Даже у более или менее благополучного Чили он составляет сейчас 19 млрд. долл. (половина ВНП). Большая часть этих долгов, по-видимому, никогда не будет выплачена. Но для заемщиков из развитых стран это в конце концов не столь уж и важно. Известно, что более 20% от займов прямо, сразу же возвращаются к кредиторам - в виде компенсации за услуги, заработной платы западным специалистам и пр." Еще важнее косвенные, долгосрочные выгоды для деньгодателей. Ибо периферийные регионы тем самым все более втягиваются в орбиту зависимости в качестве придатков к центрам мировой экономики, рынков для их товаров. В стратегическом плане это означает также контроль за мировыми ресурсами.

К тому же следует принимать в расчет и контроль за средствами массовой информации на Периферии, мощное облучение ее "виртуальной культурой" из развитых стран, разжигание демонстрационного эффекта. Например, из четырех тысяч фильмов, демонстрирующихся ежегодно на экранах телевизоров в Бразилии (где, как мы знаем, тоже производятся свои "Рабыни Изауры"), 99% - это продукция западных стран, преимущественно Голливуда”. Местные киностудии и телекомпании в незападных странах не в состоянии соперничать с шоу индустрией мировых центров хотя бы по своим техническим возможностям и уровню издержек.

В итоге в периферийных странах обостряются экономические и социальные диспропорции. Прямые последствия их - гражданские войны, этнические конфликты, рост преступности и т.п. В регионах бедных стран разрастаются "серые зоны" общественного хаоса (типа Уганды). Все это мы знаем теперь слишком хорошо, не понаслышке.

Конечно, не везде на Периферии ситуация выглядит столь мрачно: какие-то страны, как в свое время показал опыт "драконов", могут вырваться из ловушки слаборазвитости. Многое будет зависеть от способности достигнуть национального консенсуса, появления авторитетного лидера, роли национальных культурных традиций в процессе адаптации к изменениям. "Конфуцианская" (Дальневосточная) цивилизация уже опровергла мнение Макса Вебера о ее несовместимости с ценностями модернизации. Вполне может сказать свое слово и цивилизация индийская. Так, по мнению ряда индийских ученых, национальные традиции играют подспудную, но важную роль в современном развитии. Буддийская идея "среднего пути" реализуется в смешанной экономике, в которой, наряду с высокотехнологичными, сохраняются трудоемкие производства, необходимые при громадном населении. В Индии раньше многих освободившихся стран началось развитие информационных технологий - причем довольно успешное и базирующееся на местных кадрах, что так или иначе связано с уникальным интеллектуальным наследием индийской цивилизации".

И все же в целом в постиндустриальную эпоху, во всяком случае в обозримом будущем, шансы отставших стран на полнокровное и независимое развитие ухудшились. Чтобы переломить ситуацию, им придется искать нетривиальные решения.

ПОЛОЖЕНИЕ РОССИИ

Сказанное выше прямо соотносится с нашим отечеством, хотя среди отставших регионов Россия, конечно, - особый случай. Она всегда была - по крайней мере, со времен Петра I - полупериферией, способной осуществлять самостоятельное национальное развитие. Она всегда была центром огромного евразийского региона. На ее территории сосредоточено 58% мировых запасов угля, 58 - нефти, 41 - железной руды, 25% - леса и других природных ресурсов. Россия за последние сто лет в значительной мере прошла индустриальную стадию, обладает до сих пор весьма высоким научно-техническим и интеллектуальным потенциалом.

Но в последнее десятилетие история, что называется, прошлась по стране катком. Сразу четыре кризиса переплелись между собой - экономический, политический, национально-этнический и идеологический (не будем сейчас останавливаться на их причинах). Советских Союз развалился, а вместе с ним и вся система хозяйственных связей, наработанных в прежний период. Общество попало в полосу хаоса, из которого новые российские власти попытались выйти путем "крутых" монетаристских реформ в духе МВФ.

Сейчас уже, по-моему, для многих стало ясно: эта попытка стремительного построения капитализма и приобщения к мировому рынку ничего хорошего России не обещает. Нельзя сказать, что она совсем не дала обществу каких-либо позитивных импульсов - бывшие советские люди стали преодолевать "рынкобоязнь", к предпринимательству поневоле начали обращаться как к средству выживания. Однако негативные последствия содеянного явно перевешивают положительные.

Страна попала в экспортно-импортную ловушку периферийности - вывоз сырья в обмен на ввоз товаров из развитых (а порой и не слишком развитых) государств. Сырьевые отрасли получили противоестественный перевес над машиностроением. "Хай-тек", сосредоточенный в основном в оборонном секторе, прозябает. Производство падает, деиндустриализация национального воспроизводственного комплекса происходит на глазах. Страна села на инъекции международных финансовых организаций, от которых зависит очень многое - поддержание и без того искусственно заниженного курса национальной валюты, закупки технологии, затыкание дыр по выплате зарплат и пенсий, обеспечение "черного нала" для президентских выборов и т.п. Финансовая и торговая сферы искусственно раздуты - по некоторым оценкам, 75-80% совокупной прибыли, получаемой в российской экономике, приходится на посреднические и торговые операции". Экономика все более криминализуется, а госаппарат коррумпируется.

Вряд ли можно сказать, что стремительная приватизация, осуществляемая властью в лучших большевистских традициях "ударных методов" принесла положительные результаты. В большинстве случаев это была раздача за бесценок госимущества фаворитам, представителям экс-номенклатуры и другим "новым русским". Захватывались в первую очередь самые прибыльные производства и предприятия, а остальное приватизировалось мимоходом, без определенной цели, "на всякий случай". Несколько лет назад мне довелось осуществлять научный проект в моем родном Саратове, и я узнал, что контрольный пакет акций станкостроительного завода, на котором всю жизнь работал мой отец, приобретен местными нуворишами, сделавшими деньги на отдаленных нефтяных скважинах. Я спросил новых хозяев, что они собираются делать с заводом. "Еще це знаем, - был ответ. - Но поскольку станки сейчас не нужны, будем делать что-нибудь другое, скажем, фильтры для автомобилей". На следующий день я спросил у главного инженера завода, возможно ли это. Тот усмехнулся; "Мы можем сделать все, что скажут, - не только фильтры, но и детские игрушки. Только все они будут золотые. Разве можно технологии, предназначенные для одного, использовать совсем для другого?" И это, к сожалению, достаточно типичная картина. Одних денег (тем более "бешеных", даровых) - недостаточно, чтобы руководить производством.

На фоне экономических неурядиц обостряются социальные и национально-этнические противоречия в обществе. 10-15% населения (а по большому счету 2-3% "новых русских") выиграли от перемен, зато остальные - проиграли в жизненном уровне даже по сравнению с относительно скромным существованием в советские времена.

Для полноты картины можно сказать и о средствах массовой информации, которые в большинстве своем (особенно телевидение) оказались на иждивении у постсоветских нуворишей и зарубежного капитала и с энтузиазмом "толкают в массы" худшие образцы западной потребительской культуры. Словом, Россия все больше вползает в периферию постиндустриального мира, причем ряду стран Периферии уже начинает уступать (Бразилии, Индии, Китаю).

Есть ли выход из этой ситуации? Правительство каждый год уверяло нас в том, что оно нашло его, хотя политика "наверху" продолжала сводиться в основном к починкам (поддержание на плаву тонущих предприятий, урегулирование неплатежей, ликвидация задолженностей по выплате зарплат и пенсий). На нынешний год был обещан рост ("ростик", как выразился Александр Лившиц). Но дело кончилось серьезнейшим августовским кризисом, который подвел печальный итог всей заемной "монетаристской" стратегии реформ, начатых семь лет назад.

До сих пор разноголосица в рекомендациях, как нащупать оптимальную линию в проведении реформ, весьма велика. Рецепты экономистов старой школы (Л.И. Абалкин и другие) пока выглядят не слишком убедительно. Появляются порой оптимистические прогнозы, вроде такого, какой высказал известный эмигрант Александр Янов: "Мир сейчас вступил в постиндустриальную эпоху, когда талант становится важнее усидчивости, пуританского трудолюбия, в котором мы не можем соперничать с немцами или японцами. Если бы удалось поставить на ноги Россию, то она будет иметь все шансы выйти вперед и стать не просто великой державой, а державой, которая опережает других"'". Но это уже, как говорится, "литературные мечтания".

Однако авторы, причем, как правило, радикальные критики нынешних российских реформ, которые отвечают: да, выход есть. Например, С.Ю. Глазьев, различая шесть основных технических укладов в индустриальной истории человечества, считает, что для России сейчас необходимы одновременное замещение третьего уклада (электротехника, сталелитейное производство, неорганическая химия) четвертым (автостроение, цветная металлургия, производство товаров длительного пользования, синтетических материалов, нефтепереработки), а четвертого пятым (электроника, телекоммуникации, роботостроение и пр.), а также создание задела для шестого уклада (биотехнология, тонкая химия, космическая техника)'". Аналогичным образом Р.И. Цвылев рекомендует для России "быстрый перескок на более высокую фазу постиндустриального общества'"'. A.M. Неклесса, автор многочисленных публикаций на глобальные темы, также полагает, что шансы России заключаются в преимущественном акценте на развитии высоких технологий, заделы для которых созданы в предшествующий период.

Вес это звучит логично. Но весь вопрос в том, как подобный курс реализовать. По оценкам того же С.Ю. Глазьева, Россия по постиндустриальным технологиям отстала примерно на 25 лет. Уровень компьютеризации в стране сейчас составляет менее 1% от американского. Да что там компьютеризация - приблизительно половина рабочей силы в народном хозяйстве еще практикует ручной труд. Верить в то, что рынок, все само собой исправит, глупость или того хуже. Требуется целенаправленная государственная политика развития, основанная преимущественно на внутренних накоплениях и национальных приоритетах - так, как это имело место в послевоенной Японии или Южной Корее. Недавно "ушедшие" российские властители и нувориши на такое оказались не способны. В состоянии ли российское общество - я имею в виду прежде всего его достаточно массовую интеллектуальную прослойку ученых, инженеров, квалифицированных рабочих, гуманитариев, худо-бедно взращенную за последние полвека, - стряхнуть с себя оцепенение после "шоковых" реформ И создать нормальное государство правопорядка и развития?

Ответить на такой вопрос способно только само общество. И в зависимости от этого, по-видимому, в течение ближайших 10-15 лет будет решаться, в какой из "кругов" постиндустриального мира попадет Россия. Пока же она - как, впрочем, и все остальное человечество - испытывается на излом.

Литература

1. Тоффлер Э. Третья волна. М.: 2002.

2. Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Опыт социального прогнозирования. М.: 1999.

3. Э. Ласло. Век бифуркации /"Путь", №7,1995, стр. 43.

4. С.Ю. Глазьев. Теория долгосрочного технико-экономического развития. М., 2007 Россия". 24-30.VI. 1992.

5. Иноземцев В., Даниел Белл Эпоха разобщенности: размышления о мире XXI века М.: Центр исследований постиндустриального общества, 2007. – 304 с.

ПОСТМОДЕРНИЗМ и постиндустриальная эпоха Постиндустриальная эпоха породила соответствующую идеологию - постмодернизм. Это отдельная и большая тема, которую мы сможем затронуть здесь лишь коротко. Вообще о постмодернизме как целостной идеоло

 

• 14:21 05 Июля 2016
  Российско-китайский медуниверситет откроет магистерскую программу по TCM
• 01:21 05 Июля 2016
  На форуме МГУ Россия и Китай обсудят научно-образовательное сотрудничество
• 11:00 04 Июля 2016
  Реморенко: "ЕГЭ-туризм" в России сходит на нет
• 10:52 04 Июля 2016
  Летняя российско-австрийская школа откроется в Москве
• 15:31 01 Июля 2016
  В СПбГУ могут воссоздать географический факультет

Заказать уникальную работу