курсовые,контрольные,дипломы,рефераты
Протопресв. Иоанн Мейендорф
Православная Церковь всегда занимала в экуменическом движении нашего века специфическое положение, что было неизбежно, так как основные предпосылки и задачи этого движения обусловлены историческими чертами западного христианства — римско-католического и протестантского. Теперь, однако, это положение постепенно меняется в силу того, что понятия "Восток" и "Запад", сохраняя свой смысл в богословской традиции, потеряли большую часть своего географического и культурного значения. Православная Церковь, хотя и оставаясь "религиозным меньшинством", в наши дни живет и действует в западных странах, в особенности в США. С другой стороны, такие традиционно православные регионы, как Греция, Балканы и Россия, также сегодня считаются "Западом", в противовес развивающимся странам Азии и Африки.
В этой новой ситуации тот экклезиологический вопрос, который уже давно разделял Рим и Православие, не может уже рассматриваться как просто культурное явление, обреченное на исчезновение с течением времени. Даже если придерживаться "культурной" и чисто "исторической" интерпретации раскола и считать, что в наше время для разделения нет уже никаких реальных богословских и экклезиологических причин, то все же необходимо выработать некий богословски здравый и экклезиологически осуществимый образ "единой церкви". И тут неизбежно встает давний вопрос авторитета. И оказывается, что разрешить его, не прибегая к Священному Писанию и Преданию, невозможно, потому что без них христианство перестает быть Христовым, а Церковь — Церковью Божьей.
За последние годы в отношениях между Православной Церковью и Римом произошли несколько удивительных событий, о которых не могли бы и подумать предыдущие поколения. Укажем хотя бы на обмен документами, снимающими взаимные анафемы 1054 года, и несколько личных встреч между папой и константинопольским Патриархом. Все эти события имели непосредственное отношение к вопросу авторитета, в особенности же авторитета папского, но ни одно из них не привело к ясно выраженному и окончательному решению этого вопроса. По существу они были скорее символическими: речи, жесты и действия изменили атмосферу. На богословах лежит теперь задача выяснить, как эти события могут быть интерпретированы и использованы не в узких рамках церковной дипломатии или даже "православно-католических сношений" (это лишь один из аспектов нашей ответственности за единое христианское свидетельство), но для верного решения проблемы авторитета в Церкви, решения, без которого невозможно никакое реальное христианское единство.
Поскольку в вопросе авторитета православная традиция совершенно расходится с западным христианством[1], то в настоящей стадии экуменического диалога вклад Православия может иметь решающее значение.
Один из самых удивительных фактов истории раскола между Востоком и Западом — тот, что раскол этот невозможно отнести к какому-то определенному времени. В совместном заявлении папы Павла VI и патриарха Афинагора, опубликованном 7 декабря 1965 года, события 1054 года ставятся на свое реальное и на деле совсем незначительное место. "Среди препятствий, которые находятся на пути к братским отношениям доверия и уважения, следует назвать прежде всего воспоминание о достойных сожаления решениях, поступках и инцидентах, приведших в 1054 году к отлучению патриарха Михаила Керулария и двух других лиц легатами Римского Престола, возглавляемыми кардиналом Гумбертом, подвергшимся в свою очередь подобному отлучению со стороны Константинопольского патриарха и Синода… Но сегодня… необходимо признать, что… запретные меры касались лишь определенных лиц, но не Церквей и не были направлены на прекращение церковного общения между кафедрами Римской и Константинопольской"[2].
Из этого текста видно, что авторы понимали случайный характер событий 1054 года. В 1054 году раскола между церквами как таковыми не произошло. Текст Гумберта осуждает "Михаила, незаконно называемого Патриархом, и поборников его глупости", но признает константинопольского императора и граждан "христианнейшими и православными". Во всяком случае отлучительная грамота превосходила его полномочия как легата и не имела законной силы.
Поэтому Павлу VI и Афинагору было довольно легко выразить "сожаление" по поводу "оскорбительных слов" 1054 года и "изъять из памяти и среды церковной акты отлучения". И хорошо, что они это сделали. Однако они не положили конец самому расколу.
В чем же суть этого раскола и когда он произошел?
В наше время все историки согласны в том, что Запад и Восток расходились постепенно, параллельно с постепенным усилением папской власти. Богословы в течение столетий обсуждали такие вопросы, как Троичный догмат (вопрос филиокве), и проблемы эти были действительно важными. Однако для их разрешения необходимо прийти к соглашению не только по существу спора (что само по себе достаточно трудно), но и по вопросу о том, кто и на каком основании сможет утвердить такое соглашение.
Отчуждение наметилось уже в четвертом веке, когда уже существовала известная поляризация в понимании Троичного догмата и закладывались основы экклезиологического конфликта. Запад придавал особый авторитет так называемым "апостольским кафедрам" и признавал Рим единственной "кафедрой Петра"; на Востоке же многие города могли доподлинно приписывать основание в них церквей Петру, Иоанну, Павлу или иным апостолам, и эти разнообразные "апостольства" не влекли за собой каких-либо юрисдикционных претензий[3]. Однако на Востоке никто принципиально не возражал против возвышения "вселенского патриархата" Константинополя, столицы империи, возвышения, основанного исключительно на эмпирических факторах, совершенно независимых ни от какой "апостоличности"[4] .
Расхождение между Востоком и Западом было несомненно связано с экклезиологической поляризацией — различным пониманием Поместной Церкви, т. е. евхаристической общины, народа Божия, собранного вокруг своего епископа и пресвитеров. Взаимоотношения между Поместными Церквами на Востоке основывались на тождестве их веры и полном онтологическом равенстве с "первенствующими" кафедрами (митрополиями, патриархатами и т. д.), возникавшими на эмпирическом основании, обусловленном и контролируемом только согласием всех Церквей. На Западе же настаивали на апостоличности, в особенности же на апостоличности Рима, ибо он был единственной апостольской кафедрой на Западе. Это породило понимание папства как особых богоустановленных прав римского епископа, поскольку не Церковь, а Сам Христос избрал и назначил апостолов, выбрав Петра для особой роли в Церкви. Но в экклезиологических спорах, развернувшихся в тринадцатом веке, византийская сторона настаивала на преемстве Петра в каждой Поместной Церкви в лице епископа, возглавляющего евхаристическое собрание[5]. Эта идея была уже в третьем веке выражена в учении св. Киприана Карфагенского о кафедре Петра.
Изначальное расхождение постепенно углублялось, усугубляясь политическими и культурными факторами. За исключением папы Льва I и той большой роли, которую сыграло его "Послание к Флавиану" на Халкидонском соборе (451 г.), Римская Церковь не имела решающего влияния на тринитарные и христологические споры, бушевавшие на Востоке. Авторитет Рима в вопросах веры признавался, но высшим выражением церковного авторитета считалось соборное согласие епископов. Однако авторитет этот не был юридическим и автоматическим, и мы знаем много примеров "лжесоборов". Соборный авторитет понимался в библейских категориях Божественных "знаков". Знаки эти даются христианской общине в целом, но не освобождают ее от ответственности различать между истиной и ложью.
Историки часто считают настоящим началом раскола крестовые походы, и в особенности захват Константинополя в 1204 году. Совершенно ясно, что установление параллельной латинской иерархии и в особенности латинского патриархата в Константинополе были очевидным проявлением раскола. Во всяком случае, после григорианских реформ папство уже считало себя высшим авторитетом в христианском мире, и всякое противодействие этому авторитету рассматривалось как схизма и ересь. Тем временем, несмотря на бесчинства крестоносцев, Восток еще долго верил в то, что латинский Запад остается частью христианской ойкумены. Это можно сказать не только о "латинофронах", которые постоянно толкали слабеющую империю Палеологов на политическую унию с Римом для получения помощи против турок, но также и о более консервативных православных кругах. Эти круги, придавая большое значение богословским вопросам, в особенности добавлению филиокве к Символу веры, считали, что для исцеления раскола необходимо созвать объединительный собор для открытого обсуждения этих различий и выработки общего решения.
В течение всего четырнадцатого века споры между Востоком и Западом сосредоточивались на идее собора. Но должен ли собор предварять соединение, как хотели византийцы, или же предварительным его условием является акт "покаяния" и "возвращения"? Папы придерживались последнего мнения, пока само папство не столкнулось с вызовом конциляризма у себя же на Западе. Провозгласив верховенство собора над папой, Констанцский собор подорвал прежнюю позицию пап и привел впоследствии к объединительному собору в Ферраре и Флоренции (1438–1439). По иронии судьбы Флорентийский собор закончился двойной трагедией: концом конциляризма на Западе[6] и окончательным разрывом между Востоком и Западом. И действительно, флорентийское постановление[7] не могло не вызвать противодействия. Измученной и отчаявшейся греческой делегации оно навязало традиционные западные взгляды на филиокве и чистилище и к тому же определило, что римский понтифик, "истинный Наместник Христов", — это "глава всей Церкви, Отец и Учитель всех христиан" и что ему дана полная власть (рlena potestas) "пасти, наставлять и возглавлять Вселенскую Церковь". Большинство греков, подписавших это постановление, позже отказались от своей подписи. Русская Церковь изгнала митрополита Исидора, подписавшего и активно поддерживавшего унию. После турецкого завоевания константинопольская патриархия официально поместила латинских христиан во "вторую категорию" еретиков, которых надлежало принимать в Церковь через миропомазание в соответствии с 95-м правилом Пято-Шестого собора (692 г.).
Все эти хорошо известные события нужно иметь в виду для правильного понимания "снятия анафем" в 1965 году. Ясно, что для излечения раскола понадобится нечто гораздо большее, нежели этот символический акт. И в первую очередь обе стороны должны стремиться к соглашению по вопросу о церковном авторитете.
Я хотел бы указать на одно событие из церковного прошлого, которое могло бы послужить в этом отношении хорошим примером: на великий Константинопольский собор 879–880 годов, который в некоторых византийских источниках именуется даже "собором единения". Правильное его понимание могло бы в наше время немало поспособствовать разрешению конфликта между Востоком и Западом в понимании авторитета. После столь экклезиологически значительных событий, как взаимное отлучение папы Николая I и патриарха Фотия и первый этап полемики о филиокве, собор этот осуществил примирение между папой Иоанном VIII и патриархом Фотием. До недавнего времени считалось, что папа Иоанн VIII не признал действий своих легатов по их возвращении с Востока и что раскол продолжался. Труды Ф. Дворника и других современных ученых показали, однако, что это было не так[8] и что не только Фотий и Иоанн VIII, но и несколько их преемников оставались верными решениям этого собора.
Собор пришел к двум важнейшим решениям.
1. В области церковной дисциплины обе Церкви признают друг друга высшими инстанциями в своих регионах. На Востоке не будет папской "юрисдикции" (1-е правило), но традиционное первенство чести Рима будет признаваться, так же как и традиционные территориальные границы римского патриархата.
2. В области вероучения собор торжественно подтвердил исходный текст Никео-Цареградского Символа веры и формально предал анафеме всякого, кто или "составляет иное исповедание веры", или портит Символ веры "незаконными словами, добавлениями либо убавлениями". Соборное постановление явно подразумевает филиокве, но авторитета папы это непосредственно не касается, поскольку добавление это в то время не практиковалось в самом Риме, а лишь во франкских странах и Испании.
Каково значение этих решений?
Соборные тексты именуют собор "святым и вселенским". И действительно, в 879–880 годах налицо были все критерии вселенскости, признававшиеся при прежних соборах: собор был созван императором и в нем участвовали представители пяти патриархатов, включая римский. В византийских канонических сборниках постановления 879–880 годов всегда следуют за постановлениями других семи вселенских соборов, и византийские авторы часто называют его "восьмым" вселенским собором. Примером могут служить такие уважаемые и авторитетные авторы, как Николай Кавасила[9] и Симеон Солунский[10]. Однако не все были с этим согласны. Некоторые византийские авторы считали, что "семь соборов" de facto ограничены этим числом как священным. Другие принимали во внимание неоднозначное отношение латинян к этому собору.
Дворник показывает[11], что на Западе собор 879–880 годов признавался если не вселенским, то, во всяком случае, достаточно авторитетным, тем более что он был санкционирован Римом. Считалось, что этот собор восстановил церковное единство, отменив предыдущий, "игнатиевский", собор (869–870 гг.), свергнувший Фотия[12]. Только в конце одиннадцатого века григорианская реформа восстановила авторитет "игнатиевского" собора. В решениях последнего Григорий VII видел прообраз той реформы, которой он положил начало, ибо они (как он думал) поставили авторитет римского первосвященника выше авторитета византийского патриарха и гражданской власти императоров. Однако в период между 880 и 1100 годами, т. е. более двух столетий, и Восток и Запад, несмотря на все другие разногласия и противоречия, признавали законность соглашения между Иоанном VIII и Фотием, заключенного в Святой Софии в 880 году.
Запоздалое включение "игнатиевского" собора 869–870 годов в список "вселенских" соборов, несомненно, ставит папство в несколько щекотливое положение в вопросе об авторитете. Как объяснить такой явный разрыв в цепи событий? Интересно, однако, что по крайней мере один раз вопрос этот был благополучно обойден. На четвертом и пятом заседаниях собора в Ферраре 20 и 24 октября 1433 года кардинал Чезарини и Андрей Родосский, главные представители латинской стороны, прибегли к авторитету "восьмого собора", подразумевая "игнатиевский" собор 869–870 годов. Им пришлось немедленно столкнуться с резкой отповедью Марка Ефесского, греческого представителя, который прямо сослался на отмену этого собора папой Иоанном VIII[13]. Общим согласием щекотливый вопрос этот был обойден, и "восьмым" вселенским собором стал Ферраро-Флорентийский. Таким образом, латинская сторона признала возврат к положению, предшествовавшему григорианской реформе.
И теперь я уже вплотную подошел к предложению, которое, по моему мнению, могло бы решить проблему авторитета, разделяющую Рим и Православие. Разве невозможно в наше время совместно признать Фотиевский собор 879–880 гг. вселенским?
Акт такого рода, конечно, был бы гораздо значительнее, чем чисто символическое снятие анафематствований 1054 года. Это предполагало бы возврат к положению, существовавшему более двух столетий. Для православных такой акт потребовал бы согласия всех Поместных Православных Церквей; он означал бы, что объединение действительно основано на единстве веры, выраженной в общем Символе. Для приверженного традициям Рима это не было бы просто отказом от своего авторитета, а возвращением к положению, санкционированному предшественником нынешнего папы.
Природа раскола такова, что символические акты и церемониальные встречи очевидно недостаточны для преодоления существующего разделения. Необходимо единение в духе и принципиальное соглашение относительно институционных форм единства. Собор 879–880 годов совершил то и другое.
Различные заявления и встречи между папой и Константинопольским патриархом носили, по нашему определению, символический характер. Любой символ может быть ложно истолкован. Говорилось, например, что сенсационный характер встреч и двусмысленность документов создавали ошибочное впечатление, что объединение Церквей — вопрос близкого будущего и что догматические препятствия существуют только в умах немногих реакционных богословов. Говорилось также, что церковная дипломатия, подготовившая и осуществившая встречи, имела целью создать ложный образ православного "папства", параллельного римскому; и нужно сказать, что плохо информированная западная публика могла действительно иногда подумать, что вселенский патриарх — всего лишь восточный "папа". С православной стороны скептики утешались тем, что патриарх не имел "всеправославного мандата" и говорил и действовал не от имени всей Церкви.
Было бы, однако, досадно, если бы эта иногда оправданная критика папской и патриаршей дипломатии совершенно упразднила реальное значение некоторых жестов и слов. События эти еще могут повести к последствиям, выходящим за пределы наших непосредственных впечатлений. Например, невозможно было бы даже подумать о совместном признании собора 879–880 годов, если бы не было атмосферы, созданной Вторым Ватиканским собором и встречами между Павлом VI и Афинагором.
Два факта заслуживают особого внимания, потому что они непосредственно относятся к центральному вопросу авторитета.
1. Весь мир был свидетелем, как папа Римский явился в Стамбуле и Риме как брат и тем самым онтологически равный другому епископу, и это нельзя свести только к дипломатии и протоколу. Разумеется, хорошо известные определения папского главенства ни в какой мере не отрицались, но они и никак не выражались. Перед лицом православных папа явил себя совершенно в согласии с функцией primus inter pares ("первый среди равных"), которую православные признавали за ним в прошлом. Эта позиция Павла VI нарушает тысячелетнюю традицию, требующую, чтобы авторитет верховного понтифика строго соблюдался при всех обстоятельствах, особенно же в его сношениях с Востоком, где, как было хорошо известно, существовал центр оппозиции римскому централизму. Разрыв папы Павла с этой традицией ставит экклезиологический вопрос общего порядка. Если папская власть над латинским епископатом традиционно обосновывается понятием "вселенской юрисдикции" по божественному праву, то нет ли противоречия между этой позицией и теми братскими объятиями, которыми обменялись папа с патриархом Афинагором, епископское достоинство, авторитет и патриаршая юрисдикция которого совершенно независимы от Рима?
Как представляется по крайней мере этому автору, папская власть, как ее определил Первый Ватиканский собор, может быть либо вселенской, либо никакой. Трудно понять тогда, почему богоустановленная "непосредственная" папская юрисдикция распространяется на епископов Франции, Полинезии, Америки или Африки, но не на епископов Греции, России или Ближнего Востока.
На эти вопросы еще нет ясных ответов, и, может быть, ответы эти было бы трудно сформулировать. Совершенно очевидно также, что внутри римского католицизма существуют разные течения и группы, пытающиеся влиять на общецерковную политику. Парадоксально то, что группы, которые находятся в наиболее сильной оппозиции к римскому централизму, не всегда сочувственно относятся к тем ценностям, которые представляет Православие: верности апостольскому вероучению и сакраментальному подходу к церковному строю и деятельности. Как бы то ни было, остается неоспоримый факт, что папа и патриарх, сидя рядом и общаясь друг с другом как равные, установили прецедент, нуждающийся в богословском принятии и истолковании. Символу надлежит придать существенное содержание.
2. 25 июля 1967 года в Стамбуле папа передал патриарху Афинагору Апостольское послание "Anno inneunte", в котором при определении отношений между Римом и Константинополем употребляется традиционное православное понятие "Церкви-сестры". В этом тексте признается, что термин этот подходит для выражения тех отношений, которые существовали "в течение столетий", и затем говорится: "Теперь, после долгого периода разделения и взаимного непонимания, Господь, несмотря на все препятствия, возникшие между нами в прошлом, дает нам возможность снова открыть друг во друге Церкви-сестры"[14]. Такое признание основано на тайне сакраментального присутствия Христа. Тайна эта пребывает в каждой Поместной Церкви, и поэтому "общение (между церквами), хотя и несовершенное, все же существует".
Из этого текста можно делать определенные выводы.
1. Сближение между Востоком и Западом должно пониматься не как возвращение в "послушание" Риму, а как постепенное взаимное признание Поместных Церквей. Такой метод, конечно, в основном соответствует православному подходу к экуменической задаче вообще, хотя сближение Православия с Римом имеет гораздо более твердое экклезиологическое основание, нежели контакты с протестантами. Однако можно сомневаться в том, что такой метод может действительно соответствовать тому определению римского первенства, которое основано исключительно на служении папы Римского в качестве наместника апостола Петра. И действительно, в самом начале краткого "Anno inneunte" папа именуется "епископом Римской Церкви и главой Вселенской Церкви"[15], титул же этот явно принадлежит экклезиологии, которую Православная Церковь считает несовместимой со своей. Нет ли противоречия в этом документе?
2. Догматическая деятельность латинской Церкви, традиционно отвергаемая Православием, — добавление филиокве в текст Символа веры, Тридентский собор, догмат о непорочном зачатии Девы Марии (1854 г.) — обойдена молчанием. То, что Православие ее отвергает, не препятствует "почти полному" общению. Положения "Anno inneunte" были недавно более ясно выражены в тексте письма папы Павла VI кардиналу Виллебрандсу от 5 октября 1974 года. Кардинал был папским легатом на праздновании 700-летия Лионского собора (1274 г.), торжественно подтвердившего филиокве и принявшего униатское исповедание веры, подписанное византийским императором Михаилом VIII Палеологом. Папское письмо примечательно тем, что признает, что собор "не дал возможности Греческой Церкви свободно высказаться, и единство, достигнутое таким образом, не могло быть вполне принято психологией восточных христиан". Еще более знаменательно то, что папа называет Лионский собор "шестым из общих синодов западного мира", а не "вселенским собором". Можно ли тогда говорить то же самое о соборах Тридентском, Первом Ватиканском и Втором Ватиканском? Если это так, то как будто сделан важный шаг, изменяющий прежнее понятие папского авторитета.
Как бы то ни было, эти тексты, видимо, подразумевают, что латинские догматы, столь торжественно провозглашенные, не должны считаться универсально обязательными и потому не являются препятствием к единству. Если это действительно так, то авторитет Римской Церкви, ранее столь серьезно приверженной этим догматам, также должен рассматриваться в новом свете. Однако каноническое и сакраментальное единство без разрешения проблем, поставленных этими латинскими определениями, только обострило бы вопрос о богословском плюрализме в объединенной Церкви. Нет, конечно, ничего нового в том, чтобы в некоторых обычаях и учениях видеть теологумены, т. е. позиции отдельных богословов, а не официальное мнение Церкви. Литургический и богословский плюрализм в Единой Церкви и неизбежен, и желателен, но этот допустимый плюрализм не является самоцелью, и им не следует пользоваться ни для оправдания догматического релятивизма, ни для прикрытия серьезных доктринальных конфликтов. Теологумен не может быть навязан в качестве обязательного учения; всякий имеет право отвергнуть его, если считает ошибочным. Православные, конечно, рассматривали бы латинские догматы как входящие в эту последнюю категорию. Ведь эти догматы были не просто признаками плюрализма, но были источником серьезных конфликтов в течение многих столетий. Возможно ли прийти к единству, не разрешив предварительно этих проблем?
С проблемой авторитета связан также другой ряд вопросов, вызываемых текстами "Anno inneunte" и папского письма кардиналу Виллебрандсу. Эти документы несомненно являются шагом навстречу Православию, если они действительно предполагают, что латинское средневековое и современное вероучение не обязательно для Востока, потому что восточные "Церкви-сестры" его не приняли. Но если эти учения не были поддержаны Востоком, то не значит ли это, что к ним нужно относиться по меньшей мере с оговорками также и на Западе? Возможно ли географически ограничить авторитет доктринальных постановлений Лионского, Флорентийского, Тридентского и Первого Ватиканского соборов? С другой стороны, православные должны ощущать определенную ответственность и за Запад, где эти догматы также вызывали конфликты. И наконец, что такое "Восток" и что такое "Запад" в последней четверти двадцатого века?
Недавнее удивительное изменение атмосферы в отношениях между двумя Церквами и реальные усилия пап Иоанна XXIII и Павла VI понять православных в вопросе церковного авторитета требуют взвешенной богословской оценки, которая показала бы, нашли ли вышеуказанные вопросы хотя бы начало своего разрешения.
Вопрос авторитета в течение уже многих столетий стоит в самом центре проблем между Востоком и Западом. Писавший в середине прошлого столетия русский богослов-мирянин А.С. Хомяков нашел для этого вопроса выражения несколько романтически заостренные, но и сегодня еще имеющие значение: "Церковь не авторитет, как не авторитет Бог, не авторитет Христос; ибо авторитет есть нечто для нас внешнее. Не авторитет, говорю я, а истина и в то же время жизнь христианина, внутренняя жизнь его; ибо Бог, Христос, Церковь живут в нем жизнью более действительною, чем сердце, бьющееся в груди его, или кровь, текущая в его жилах; но живут, поколику он сам живет вселенскою жизнью любви и единства, т. е. жизнью Церкви". То главное, в чем Хомяков упрекает Запад, это превращение авторитета во внешнюю власть: в Римской церкви магистериум, в протестантстве Священное Писание. В обоих случаях, заключает он, "посылки… тождественны"[16].
Представление Хомякова о внутреннем знании Истины, независимом от "внешних" критериев и авторитетов, могло бы показаться чисто романтическим субъективизмом, если подходить к нему вне контекста греческого, святоотеческого понимания Бога и человека. Для греческих святых отцов знание Бога основано на идее причастности, преображения и обожения человека. Такое знание предполагает теорию "духовных чувств", т. е. совершенно личный опыт общения с живым Богом, опыт, ставший доступным в сакраментальной, общинной жизни в Теле Христовом[17]. Эта гносеология не упраздняет "авторитеты" и "критерии", но понимает их как внутреннее содержание христианского опыта. Они удостоверяют в подлинности, непостижимой тем, кто прежде не вкусил реальности опыта.
Опыт же этот есть приобщение к самой Истине, а не только средство ее постижения. Он предполагает "нетварное" и сверхъестественное присутствие Бога в человеке, сообщаемое Духом Святым. Поэтому подлинность авторитета свидетельствуется Истиной, а не наоборот. Именно из-за такого понимания авторитета Восток так упорно сопротивлялся институту папства как критерию Истины. Именно поэтому православные вновь и вновь утверждают, что первенство обусловлено верой Петра, тогда как первенство само по себе не есть гарантия непогрешимости. Таким образом, Рим и Православие традиционно расходятся в понимании самой сущности церковного авторитета.
Выше мы показали, что недавно предпринятые Римом шаги к соборности, к понятию "Церквей-сестер" и к ограничению значения односторонних римских вероучительных постановлений можно рассматривать как значительный экуменический прогресс. Но как только дело доходит до практических действий, сразу же проявляется их двусмысленность. Традиционная для западного христианства опора на авторитет в делах религии создает там, где авторитет слабеет или исчезает, религиозную пустоту. Лишенное той уверенности, которую доставляли привычные структуры авторитета (учащий авторитет папы и епископов или непогрешимая Библия), с подозрительностью воспринимающее все, что с ними связано (в том числе, парадоксально, и литургическое Таинство), западное христианство попадает на пути, еще дальше уводящие от Православия, — пути гуманистического активизма и секуляризма. Но тут, как реакция против этих течений, вновь проявляются, сильнее, чем прежде, старые клерикальные формы посттридентского римского католицизма и консервативного протестантизма.
Все это, конечно, может показаться сильным упрощением; но не отражает ли это то, что чувствуют многие православные, стремящиеся вообще уйти из экуменических "авантюр" и просто самим наслаждаться в православном богослужении прекрасным предвкушением грядущего Царства? Эта реакция естественна для тех, кто не может согласиться ни с тем, ни с другим полюсом современного западного христианства.
Я, конечно, не собираюсь закончить на этой пессимистической ноте. Я думаю, что выход из диалога есть не что иное, как отказ от своей "кафолической" ответственности. Но я хочу подчеркнуть, что между соборной экклезиологией Православия и идеей Первого Ватиканского собора о непогрешимости стоял вопрос именно авторитета, который и должен был бы тогда стать предметом обсуждения. Но после шестидесятых годов произошли некоторые изменения. Обсуждение папского главенства и церковного авторитета стало невозможным вне связи с самим содержанием христианского благовестия. Ибо если содержание это уже не гарантируется никаким "авторитетом", то оно должно сохраняться общим знанием и верностью ему всей Церкви. Самая цель христианской жизни, а по существу, и экуменического движения, заключается в том, чтобы сделать всецелую Истину христианского опыта всегда доступной в христианской общине. Именно общая верность этому опыту и делает Церковь действительно единой.
[1] Об этом вопросе см. мою книгу: Orthodoxy and Catholicity. New York: Sheed and Ward, 1966, p. 119–140.
[2] Tomos Agapes, Vatican–Phanar (1958–1970) (Рим — Истамбул 1971). С.127.
[3] Это блестяще показано в книге: Dvornik F. The Legend of the Apostle Andrew and the Idea of Apostolicity in Byzantium. Cambridge, MA: Harvard University Press, 1968.
[4] На эту тему см. также Dvornik F. Byzantium and the Roman Primacy. New York: Fordham University Press, 1966, p. 27–58.
[5] Об этом аспекте православной экклезиологии см. Zizioulas J.D. The Eucharistic Community and the Catholicity of the Church // Meyendorff J. and J. McLelland, eds. The New Man: An Orthodox and Reformed Dialogue. New Brunswick, NY: Agora Books, 1973, p. 132–148; об идее преемства Петра в Византии см.: Meyendorff J., et al. The Primacy of Peter in the Orthodox Church. London: Faith Press, 1963.
[6] Ср.: Gill J. The Council of Florence. Cambridge, 1959, p. VII.
[7] Denzinger H. and C. Rahner. Enchiridion Symbolorum. Freiburg, 1952, p. 252–253.
[8] См. в особенности Dvornik F. The Photian Schism: History and Legend. Cambridge, 1948.
[9] Преамбула к творениям Кавасилы // PG 149, col. 679.
[10] Dial. 19 // PG 155, col. 97.
[11] Dvornik F . The Photian Schism… p. 309–330.
[12] В недавно опубликованной книге Даниэль Стирнон пытается восстановить авторитет "Игнатиевского" собора, который назван "восьмым вселенским" в современных римско-католических списках (Constantinople IV. Paris: Editions de l’Orante, 1967? Pp. 199–230). Но знаменитый Decretum Иво Шартрского, опубликованный в 1094 году, бесспорно свидетельствует о реабилитации Фотия Иоанном VIII, как в то время признавалось на Западе.
[13] Concilium Florentinum. Documenta et Scriptores. Series B. Vol. V, fasc. I, Acta Graeca (Rome, 1959), p. 90–91, 135.
[14] Tomos Agapes, p. 390.
[15] Чтобы не смущать православных в греческом тексте слово caput ("глава") переводится hegou menos ("руководитель"). Дипломатическая неправильность перевода только подчеркивает двусмысленность той идеи, которая лежит в основе этого текста.
[16] Цитаты взяты из знаменитого памфлета А. С. Хомякова, первоначально изданного по-французски: Quelques mots d’un chrétien orthodoxe sur les confessions occidentals. Paris, 1853. (Хомяков А.С. Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях // Сочинения. Т. 2. М., 1907. С. 192.)
[17] Классической книгой о восточной христианской гносеологии является "Мистическое богословие Восточной Церкви" В. Н. Лосского; см. также мою книгу: Byzantine Theology: Historical Trends and Doctrinal Themes. New York: Fordham University Press, 1974.
Воскресение жизни. ("Бессмертие" души)
Тайна Преображения Спасителя и тайна спасения
Учение и духовное просвещение. История Русской Церкви.
Из сказания об Иакове и Исаве
Киевская митрополия до присоединения Малороссии к Москве. Общий обзор состояния православия в Литве
Переложение Екклезиаста
Раннехристианские апологеты
К юношам о том, как получать пользу из языческих сочинений
Православие и модернизм
Рождество Пресвятой Богородицы. История праздника
Copyright (c) 2024 Stud-Baza.ru Рефераты, контрольные, курсовые, дипломные работы.