База знаний студента. Реферат, курсовая, контрольная, диплом на заказ

(литература Франции и Ирландии)

кандидата филологических наук

Во введении определяются актуальность темы и научная новизна диссертационного исследования, формулируется его цель, рассматриваются методологические основы работы, а также описывается ситуация, сложившаяся в российском и зарубежном беккетоведении на современном этапе.

Особое внимание в главе отводится взаимоотношениям автора с Джеймсом Джойсом, оказавшим значительное влияние как на формирование мировоззрения молодого писателя, так и на его стиль письма. Кроме “Улисса” и “Поминок по Финегану” Джойса предметом особого восхищения Беккета были романы Марселя Пруста, с удивительной точностью воссоздающие мир, в котором переплетаются реальность и воспоминания. Творчество Беккета, пытающегося максимально точно и адекватно воссоздать существование человека во всей его сложности, по нашему мнению, является прямым продолжением традиции Пруста и Джойса.

Во второй главе, озаглавленной “Проблема существования”, рассматривается мировосприятие персонажей Беккета.

В первом параграфе этой главы “Реальное, воображаемое и символическое пространства существования человека” трактуются понятия “реального”, “воображаемого” и “символического” пространств существования человека, предложенные известным французским психоаналитиком Жаком Лаканом.

С самого начала мы разграничиваем как принципиально автономные мир тела и мир духа, мир протяженный, чувственно воспринимаемый и мир, мыслимый, воображаемый нами. Анализ показывает, что мир, воспринимаемый автором напрямую или “с помощью” повествователей, - это мир духа, а не тела, мир, продолжающий существовать после физической смерти тела.

Если “реальное” пространство человеческого существования – это протяженное, населенное другими пространство, где человек существует физически, то “воображаемое” пространство - это область представлений и фантазий, в котором его тело, как и всякое другое, - не что иное, как персонаж, объект наблюдения со стороны духа. В “воображаемом” пространстве царит хаос, можно существовать одновременно и здесь и где-то в другом месте, сейчас и когда-то еще.

Кроме “реального” и “воображаемого” пространств, существование персонажей Беккета происходит и в “символическом” пространстве порождаемого ими и порождающего их текста. Герои подвергаются нашествию знаков извне (речь других людей) и изнутри (внутренние голоса), кроме того, они сами производят это пространство, ведь текст – это не что иное, как пространство, наполненное знаками, смысл которых предстоит познать.

По словам Мориса Надо, действительность, которую писатель стремится показать, едва ли может быть выражена при помощи языка, в ней много смутного и неясного, много путаницы и неосознанной лжи. Герои Беккета не живы и не мертвы; они существуют лишь в “воображаемом” и “символическом” пространствах, порожденные неведомым им рассказчиком, которому неведома грань, разделяющая “реальное” пространство протяженного мира и “воображаемое” и “символическое” пространства создаваемого им и создающего его текста.

Во втором параграфе “Пространствование человека. Дуализм тела и духа. Самоидентификация” особое внимание уделяется тому, какое значение “реальное”, “воображаемое” и “символическое” пространства приобретают в жизни персонажей Беккета, в каких из них и почему они чувствуют себя более комфортно. Основная особенность романов Беккета – в том, что в центре внимания находятся не события “внешней” жизни, а внутренний мир человека. Герои его книг (в первую очередь это касается трилогии, романов “Уотт”, “Как есть”, “Никчемных текстов” и послевоенных рассказов) сталкиваются с проблемой самоидентификации.

Человек, по мнению Беккета, - не индивидуальность, а перетекание различных “я”, происходящее во времени и свидетельствующее о том, что этот человек еще жив, что время продолжает осуществлять свой разрушительный процесс, меняя как его физический облик, так и его место в существующем независимо от него и враждебном ему мире. Всякое “я”, как показывает Беккет в своих произведениях, - это множество “я”, всякий индивид – это последовательность индивидов, пытающихся внушить человеку, что он – это они. Всякий раз создаваемая повествователями индивидуальность грозит рассыпаться в другие местоимения (он, они, мы), из которых он создает свое “я”. Беккет наглядно показывает, что так называемая индивидуальность (или “я”) достается человеку от других, существующих вне и внутри его сознания и подсознания, и является на самом деле индивидуальностью воображаемого двойника. Герои романов Беккета стремятся подражать этому двойнику, установившему контроль над их сознанием, стремятся им стать, но никогда не становится, потому что всякий раз, когда они приближаются к своему подлинному “я”, оно удаляется, ускользает от них, становится другим. Повествователи романов Беккета (особенно отчетливо это прослеживается в трилогии) создают истории о себе как о ком-то другом, и о другом, как о себе. Они теряют индивидуальность, перестают отличать себя от других и, как люди, лишенные своего “я”, вынуждены создавать свое “я” как произведение искусства.

Третий параграф, озаглавленный “Я и Другие”, посвящен проблеме общения, в процессе которого происходит “скольжение” человеческого “я”. Каждый отдельный герой Беккета противопоставляет себя всем другим и всему другому.

• является ли то, о чем они пытаются рассказать существующим реально, вне их истории, и
• является ли повествующий голос их подлинным “я” или неким симулякром, пытающимся притвориться ими.

“Я” человека, по мнению писателя, постоянно меняется, “голоса извне и изнутри”, манипулирующие человеком, нашептывающие ему его желания, подчиняющие его своей воле, меняются, меняется и влияние этих голосов на сознание человека, модифицирующего под влиянием этих голосов представление о себе и обо всем Другом. “Я” существует, пока существуют другие, которым оно в ходе дискурса противопоставляет себя. Но другие, как демонстрирует Беккет, окружают “я” не только в “реальном” пространстве, но и в “воображаемом”. “Я” не однородно, его заполняют голоса других, из которых это “я” всякий раз воссоздает себя. Сознание и Бессознательное персонажей Беккета не однородны, “населены” голосами, борющимися за право говорить от первого лица, за право называть себя “я” и диктовать всем другим свою волю. “Я” существует, воспринимая себя как Другого по отношению ко всем Другим, и существует лишь постольку, поскольку “я” – это изначально Другой.

Воспринимая других, “я” вырабатывает к ним какое-то отношение: симпатию или антипатию, любовь или ненависть. Оно может и оставаться безучастным по отношению к другим, если оно не нуждается в них, и они ему не мешают. “Я” постоянно оценивает не только окружающих его живых существ, но и вещи. Воспринимая “реальное” пространство окружающего мира, персонажи Беккета вступают в общение как с живыми существами, так и с предметами, пытаются дать вещам имена, сосчитать их, предсказать их дальнейшую судьбу, открыть тайну их существования в ожидании того момента, когда эти вещи станут их собственностью, а, значит, и частью их тела.

Желание повествователей Беккета разобраться в себе и других, узнать себя и других заставляет их говорить и / или писать. Они убеждаются в том, что “я” - это один из персонажей “воображаемого” ими пространства, о котором они пытаются рассказать здесь и сейчас, поместив его в “символическое” пространство языка, доставшееся им от других. “Я” - это то, каким человек “здесь и сейчас” воображает себя, непостоянное и капризное создание, прислушивающееся к голосам вне и внутри себя и из этих голосов создающее свою собственную историю как историю кого-то Другого.

Беккет не пытается дать некую определенную интерпретацию человеческого существования вообще – он показывает бытие во всей сложности, многогранности, хаотичности, бессистемности, насколько позволяют возможности деконструируемого им языка.

Четвертый параграф “Пространство господства / подчинения” посвящен проблеме коммуникации, властных отношений, влияний извне, которые испытывает каждый индивид, и влияний “вовне”, которые он оказывает на окружающих.

Каждое тело означает что-то для другого тела: зависит от этого тела или влияет на него. Каждое тело занимает свое место в парадигме властных отношений и воспринимается другим телом, прежде всего, как желаемое им и / или желающее его.

Отношения господства / подчинения доминируют в поведении не только обитателей “реального” и “воображаемого” пространств рассказываемых повествователями Беккета историй, они превалируют и в “символическом” пространстве самого текста (власть повествователя над подчиненными ему в “символическом” пространстве персонажами).

Существовать в пространстве (занимать место) означает испытывать на себе влияние других и подчинять их своему влиянию. Если другие не желают участвовать в навязываемых героем отношениях господства / подчинения, то он, как, например, умирающий Мэлон, имеет возможность стать “господином” или “рабом” вещей. В этом случае вещи становятся как бы нерасторжимой частью тела, без них герой теряет ощущение целостности.

1. “Другие”, подчиняющие “Я”,
2. “Я”, подчиняющее “Других”,
3. “Я”, подчиняющееся “Другим”,
4. Господство / подчинение по отношению / со стороны вещей.

“Реальное” пространство существования героев Беккета организовано таким образом, что всегда они находятся под чьим-то надзором, всегда кто-то контролирует их, указывает им, что, где, когда и каким образом они должны совершить, что, впрочем, не означает отсутствия свободы. Только разве можно сопоставить узко ограниченный выбор возможностей существования в “реальном” пространстве с абсолютной свободой или произволом существования в “воображаемом” пространстве, в котором не ты подчиняешься другим, а другие - тебе, ты же волен поступить с ними, как тебе заблагорассудится.

Отношения господства / подчинения доминируют в поведении не только обитателей “реального” и “воображаемого” пространств рассказываемых историй, они превалируют и в “символическом” пространстве самого текста (власть повествователя над подчиненными ему в “символическом” пространстве персонажами).

Существовать (занимать место) в художественном пространстве Беккета означает испытывать на себе влияние других и подчинять их своему влиянию. Если другие не желают участвовать в навязываемых тобою отношениях господства / подчинения, то ты, подобно умирающему Мэлону, можешь стать “господином” или “рабом” вещей.

Вещи становятся как бы неотторжимой частью тела, ибо без них герои теряют ощущение целостности. Без палки они не могут двигаться или достать еду, без шляпы не могут думать. И все же наступает определенный момент, когда герои Беккета добровольно или по принуждению расстаются со старыми вещами ради новой или продолжают их держать при себе, если симпатия к ним оказывается достаточно устойчивой. Так старая, исчерпавшая свои возможности привязанность уступает дорогу новой. Персонажи страдают, когда их лишают привычной и провонявшей всяческими нечистотами одежды, выгоняют из дома, где их никто не любил, одевают в другую одежду, помещают в другой дом. Все это для них чужое и незнакомое. Они испытывают страх перед переменами, им хотелось бы, чтобы их жизнь остановилась, чтобы они вечно переживали одно и то же. Вот, наверное, почему их так притягивают привычные предметы быта, как необходимые для их существования, так и совершенно излишние.

Темы общения и воспитания имеют немаловажное значение в творчестве Беккета, причем последнее понимается как насилие над индивидом, вызванное желанием не передать какие-то знания, а “вдолбить” их, сделать так, чтобы все вели себя и думали одинаково.

В первом параграфе “Воспитание” в центре внимания оказывается проблема формирования “я”, которое происходит не произвольно, в силу накопления собственного жизненного опыта, а под воздействием со стороны Других: семьи, окружающих, наставников и общества в целом.

Персонажи Беккета, как мог бы сказать Мишель Фуко, обитают в различных пространствах (пространствах дома, школы, больницы), являющихся коррелятами вполне определенных процедур власти. Находясь в этих пространствах, они подвергаются воздействию Других. Это воздействие оказывается в форме непосредственного применения силы или власти, прямого убеждения, рассказывания историй, прочно укореняющихся в памяти и т. д.

Находясь среди других, “я” меняется, становится другим “я”. Это происходит по собственной воле или по принуждению. Человек, как констатируют повествователи Беккета, подвергается внушениям извне и изнутри, принимает или отвергает их, участвует в дискурсе с другими, узнает от других многие вещи, часть которых автоматически принимает на веру.

Система разрешений и запретов, существующая в “реальном” пространстве жизни и “символическом” пространстве языка, распространяется и на “воображаемое” пространство, пространство интерпретации воспринимаемых сообщений. Говоря на языке других, становишься таким, как они. Чтобы отстоять свое “я”, нужно, по мнению Беккета и его героев, выработать свой собственный язык, свою собственную систему оценки и интерпретации означаемого материала.

Во втором параграфе главы (“Психиатрия”) мы рассматриваем проблемы безумия или неупорядоченности, хаоса во внутреннем мире человека, отклонений от общепризнанных стандартов мышления и поведения.

Тема безумия в той или иной степени актуальна для всех романов Беккета. Безумие, как показывает Беккет, возникает из невозможности утвердить свое воображаемое “я” и желания во что бы то ни стало отстоять его в борьбе с реальностью, принуждающей согласиться с уготованной тебе участью.

Первый параграф главы “Сексуальность, секс, любовь… Место Эроса в существовании персонажей Беккета” посвящен роли сексуальности в существовании персонажей романов Беккета. Здесь же анализируется проявление сформулированного Фрейдом принципа удовольствия. В этой связи в центре нашего внимания становится восприятие героями Беккета своей и чужой сексуальности, их интерпретация любви и секса.

В начале параграфа мы останавливаемся на понятии сексуальности и, поскольку дать единственное точное определение сексуальности едва ли возможно, исходим из фрейдовского понимания сексуальности, изложенного в лекциях по общей теории неврозов 1916-1917гг.

Фрейд, хотя его имя нигде не упоминается, имплицитно присутствует в текстах Беккета, которые не столько демонстрируют правильность изложенного немецким психоаналитиком подхода, сколько полемизируют с ним, расшатывая фундамент и показывая как недостаточную основательность, так и надуманность (“фиктивность”) фрейдовского и всякого другого взгляда на сексуальность.

Беккет позволяет своим героям, основываясь не на фрейдовской концепции, а на собственном знании жизни и самих себя как субъектов мысли, самим интерпретировать свою сексуальность, которая может оказаться правдоподобной, лживой, противоречивой, сбивчивой – такой, какой она является в фазе своего становления, в фазе своего “домысливания”. Сексуальность, в ее широком значении понимаемая как существование, еще только складывается; она и есть только тогда, когда еще не сложилась, не воплотилась в слова, не стала объектом дискурса других людей.

Эрос с его одержимостью удовольствием и Танатос, влекущий к разрушению, в романах Беккета оказываются дискредитированными. Как счастье близости с другим, так и тотальное безмолвие небытия оказываются недостижимыми в “реальном” пространстве человеческого существования.

Наряду с разграничением любви по признаку наличия или отсутствия сексуальной практики (любовь-секс и бесполая любовь) Беккет дифференцирует любовь по признаку ее направленности (любовь, испытываемая мной по отношению к другим и любовь, испытываемая другим по отношению ко мне). Герои Беккета страдают не потому, что они “любят”, а потому, что “любят” их, нарушая их покой и “принуждая” заниматься сексом.

Сексуальная активность большинства персонажей зачастую сводится не к аллоэротизму (сексуальным отношениям с другими людьми), а к автоэротизму (мастурбации) и “игре-обманке”. Протагонистов романов Беккета притягивает все: живое и мертвое, органическое и неорганическое, реальное и виртуальное. Не находя удовольствия в “реальном” пространстве, персонажи Беккета вынуждены изобретать его в “воображаемом” и “символическом” пространствах собственного существования.

Во втором параграфе, озаглавленном “Танатос. Поиск героями Беккета выхода из “реального” пространства существования” речь идет о желании персонажей Беккета выбраться из навязанного им “реального” пространства существования, желании перестать быть или, на худой конец, забыть о существовании собственного тела, перестать быть собой, раствориться во Всем Другом.

Герои Беккета существуют, дают жизнь другим, не подозревая, что, получая удовольствие, они тем самым обрекают своих будущих детей на страдание, на невозможность быть собой, на вынужденное существование, в бесконечной истории, которую про них сочиняет с целью развлечь себя, забыть о собственном бессмысленном существовании некий неведомый повествователь.

Смерть для них – это свобода. Смерть освобождает от затянувшегося существования, опостылевшего за долгие годы терпения, но при этом ставит перед необходимостью выбора некоего нового существования, которое в силу привычки будет мало отличаться от прежнего и которое заставит заново придумывать себя как персонаж в новых, отличных от прежних, обстоятельствах. Существование героев Беккета не заканчивается смертью, а продолжается и после нее, так что желание героев, чтобы все поскорее закончилось, оказывается несбыточным.

Граница между жизнью и смертью настолько неопределенна, что невозможно понять, где начинается и где заканчивается существование, если оно вообще начинается и заканчивается. Многие герои Беккета не знают даже, живы они или мертвы.

Тяга героев к небытию свидетельствует о желании духа вырваться на свободу, освободиться от тела, освободиться от необходимости управлять этим телом, освободиться от необходимости при помощи этого тела рассказывать истории о себе. Но и после физической смерти духу не удается вырваться на свободу, ему мешает память, история происходившей когда-то жизни остается с ним, остается в нем, он по инерции продолжает историю, которая могла бы закончиться, если бы она всецело принадлежала ему, если бы эта история не обрела свое независимое от рассказчика существование в “символическом” пространстве созданной им истории.

Повествователи Беккета находятся на некой маргинальной территории, в промежуточном пространстве между страданием и удовольствием, жизнью и смертью, существуют, пока длится их история, пока в “символическом” пространстве истории есть кто-то другой, некий безвестный свидетель существования Белаквы, Мерфи, Уотта, Мерсье, Камье, Моллоя, Мэлона, безымянного и других подобных им существ, одержимых желанием удовольствия, желанием умереть и продолжить, желанием созидать и уничтожать, распоряжаться подчиняющимися им и подчиняющими их себе “воображаемым” и “символическим” пространствами.

Заключение содержит в себе наиболее важные выводы из проделанной работы.