Содержание

 

Введение

1     Геополитика как научное направление

1.1  Понятие, объект и предмет геополитики

1.2  Методы и функции геополитики

1.3 Трансформация геополитической мысли на современном этапе

2 Современные геополитические теории и школы Запада

2.1 «Гуманизированная» геополитика силы в теории З. Бжезинского

2.2 Евразийская геополитика США

2.3 Неоатлантизм и мондиализм

2.4 Геополитические воззрения Г. Киссинджера

2.5 Немецкая геополитика

2.6 Контрглобализм – будущее Хартленда

2.7 Идея евразийства российской школы геополитической мысли

Заключение

Список использованных источников

Введение

 

К концу XX века земное пространство, охваченное многочисленными сетями коммуникаций, оказалось не только объектом, но и субъектом общественных и политических отношений. Человечество впервые осознало его как пространство геополитическое. Уже в XIX веке международные отношения стали восприниматься в Европе как своего рода пространственный спектакль, однако касалось это главным образом европейских дел и заморской политики европейских держав. В XX веке подобное восприятие сделалось доминирующим. В результате возникла геополитика как своего рода когнитивное “переживание” общества по поводу географического пространства.

Развитие этого направления связано с именами крупных политических деятелей, ученых с Древних времен до наших дней. Как уже известно, не случайно геополитика как направление научной мысли зародилась на немецкой земле. И сам термин – также немецкий (die Geopolitik), хотя в научный оборот его ввел швед-германофил Р.Челлен. Немецкие исследователи, последователи Ратцеля и Наумана, создали в начале XX века геополитическую школу, высшим выражением которой стало творчество Карла Хаусхофера. Германские специалисты по геополитике изобрели теорию «Срединной Европы» (Mitteleuropa), в основе которой лежит так называемое «германское ядро». Именно Германии, по их мнению, предстояло объединить Европу под своим культурным и экономическим крылом. Появление этой концепции совпало с популяризацией в Германии и Австрии еще более псевдонаучной – «нордической», или арийской теории.

Актуальность темы данной дипломной работы заключается в необходимости выявления современных геополитических идей и теорий стран Запада, а также ее значимости в условиях стремительного изменения геополитических реалий.

Предметом исследования дипломной работы является изучение и анализ имеющегося знания в области современных геополитических теорий Запада в контексте глобальных геополитических изменений.

Цель дипломной работы заключается в том, чтобы, используя методы исторического описания, компаративистики (сравнительного анализа), системного анализа, а также методов экстраполяции попытаться выявить причины зарождения геополитической мысли, его понятия, типологии, функций, а также трансформации этого направления на современном этапе.

Основными источниками, которые были использованы в дипломной работе, стали геополитические концепции западных ученых, таких как С.Хантингтон, Ф.Фукуяма, З.Бжезинский и др., а также труды отечественных государственных деятелей.

В последние годы термин геополитика стал одним из самых популярных в отечественном политическом лексиконе. Парадоксальность ситуации состояла в том, что вплоть до начала 1990-х годов геополитика, в отличие от политической науки и теории международных отношений, фактически находилась под запретом. Во многом это было связано с именами К.Хаусхофера, А.Грабовски, Э.Обста, О.Маулля, В.Зиверта, К.Вовинкеля и тем статусом, который приобрели их концепции в нацисткой Германии. В то же время такой запрет выражал отношение к геополитике как к роду идеологического дискурса, к «реакционной доктрине» империализма, призванной оправдать колониальную, экспансионистскую внешнюю политику стран Запада. В результате эта дисциплина оказалась как бы непричастной к разразившемуся на рубеже 1980-х – 1990-х годов кризису в осмыслении драматических изменений в мировой политике и системе международных отношений. Стараниями ряда отечественных авторов геополитика превратилась в некое сокровенное знание, дающее ключ к пониманию главных закономерностей, тенденций, факторов и движущих сил, которые привели к революционным переменам на международной арене. Фундаментом этого знания стала концепция контролируемого пространства как опоры мирового порядка.

Что же касается степени изученности темы, то в казахстанской, российской и зарубежной литературе можно отметить ряд работ, в которых показана роль геополитики, ее практической значимости, которая лежит в основе реалистической политике отдельного государства.

Но одновременно возникли проблемы, связанные с методологическим и содержательным развитием данной дисциплины. Главная из них – необходимость описания пространства, в котором происходят те или иные политические события, пространственными же средствами, т.е. как бы самим пространством. Иначе говоря, речь должна идти о политике самого пространства.

Уже в силу этого геополитика есть переход к принципиально иному пониманию и географического пространства, и политики. Переход, позволяющий осуществить невероятно большую экономию мысли в политике, политологии и географии.

Сейчас геополитическую терминологию охотно используют как представители оппозиции, так и властвующая элита. Геополитическая аргументация присутствует в объяснениях причин «включения» нашей страны в европейские институты, неизменно возникает при истолковании реальных противоречий в отношениях с США. Геополитические составляющие активно акцентируются при рассмотрении взаимоотношений России и НАТО, конфигурации и перспектив СНГ, проблем «многополярного мира» и т.д. Геополитические построения прямо или косвенно влияют на разработку, принятие и реализацию внешнеполитической стратегии. Кроме того, в последнее время все настойчивее постулируются синонимичность геополитики, геополитического анализа и реалистичного взгляда на контуры новой, трансформирующейся буквально на наших глазах системы международных отношений.

 Данная дипломная работа была апробирована на внутривузовской конференции кафедры международных отношений и социально-гуманитарных дисциплин Кокшетауского университета имени Абая Мырзахметова.

Практическая значимость для государства видна в расположении Казахстана в центре Евразийского континента, что обусловило его вовлеченность в важные геополитические процессы, развернувшиеся на континенте в последнее десятилетие, которое позволяет строить налаженную систему внешней политики Республики Казахстан в условиях геополитических реалий. Эффективная внешняя политика является непременным условием для решения задач стоящих перед Казахстаном, главным образом вхождение в 50-ку самых развитых стран мира. Значительные природные ресурсы, огромный потенциал развития межконтинентальной транспортно-коммуникационной системы и другие факторы позволили Казахстану уверенно войти в мировую систему геополитических координат и занять достойное место в мировом сообществе.

Сегодня Казахстан признан мировым сообществом, его имя стало узнаваемо. Руководство страны, благодаря прогрессивным либеральным политическим и экономическим реформам, заставило международное сообщество поверить в то, что государство Центральной Азии может стать полноправным членом цивилизационного международного сообщества и играть весомую роль в развитии международных процессов как полноправный партнер крупных политических центров силы – США, ЕС, Китай, Россия, страны Восточной Европы, стран Юго-Восточной Азии и др.

Более того, за страной признают лидирующую роль в экономическом развитии и интеграционных процессах не только на пространстве СНГ, но и в целом Евразийском контексте. Сегодня практически все основные геополитические игроки видят в Казахстане надежного партнера и фактор стабильности всего региона. Казахстан стал реальным центром политического и экономического тяготения на постсоветском пространстве.

Дипломная работа состоит из введения, двух глав, заключения, списка использованной литературы. Структура дипломной работы подчинена цели и поставленным задачам исследования.

1 Геополитика как научное направление

При рассмотрении истории геополитических теорий и идей можно выделить три этапа их развития.

1.  Предыстория геополитики: не существует отдельной геополитической отрасли знания, а ее идеи являются составной частью философских учений и исторических исследований.

2.  Классическая геополитика: конец XIX — начало XX в., когда  из отдельных идей и концепций сформировались основные геополитические теории и национальные школы геополитики.

3.  Современная геополитика: после второй мировой войны до наших дней (хотя некоторые теории и стратегии были сформулированы раньше).

Последний этап характеризуется существенным изменением геополитической структуры мира, пересмотром основных классических теорий геополитики, формированием новых геополитических школ, соответствующих новым акторам современной глобальной геополитики (американской, европейской, российской, включающей геополитику стран СНГ, новокитайской, новоиндийской и др.), новых направлений, таких как атлантизм, мондиализм, глобализм, и новых теорий.

Существенные отличия классической и современной геополитики диктуются технико-технологическим прогрессом и вызванными им изменениями в экономической и военной силе государств — основных действующих лиц на мировой геополитической сцене XXI в., изменением государственных, этнических, конфессиональных и цивилизационных границ. Поэтому классическую парадигму противостояния Суши и Моря заменила парадигма освоения новых пространств — физических (воздушное, подводное пространство, ближний и дальний космос) и культурных (радио-, телеэфир, Интернет, киноиндустрия, литература, искусство).

Вышесказанное обусловило деление учебного пособия на три части, представляющие три этапа исторического развития геополитического знания. Каждый из этих этапов включает в себя национальные школы, сыгравшие в свое время наибольшую роль в развитии мировой геополитической мысли. Их составляли и составляют ведущие ученые, политики, военачальники, внесшие наибольший вклад в развитие геополитической теории и практики.

1.1 Понятие, объект и предмет геополитики

Еще ученые Древнего мира заметили естественную связь политической деятельности (под которой они в первую очередь понимали деяния правителей) и пространства Земли, где эта деятельность разворачивалась. Действительно, разве можно планировать и тем более осуществлять политические мероприятия, не зная протяженности, площади, рельефа, растительности, климата, рек — как водных преград и путей сообщения, моря — как особого географического фактора в политике и т. д.? Возможно ли добиться победы в войне или даже в одном сражении, не зная и не используя хотя бы основные характеристики пространственного фактора и конкретной местности, на которой будут сражаться противостоящие армии, не владея информацией об экономической мощи страны и военной силе армии? Тем более нельзя рассчитывать удержать за собой захваченную территорию, не имея представления о ее населении — каковы его количество, плотность, другие демографические характеристики, о свойствах национального характера.

Таким образом, геополитика как детерминация успешности политической деятельности (мирной и военной) географическими, историческими, социально-психологическими, этнографическими, экономическими факторами, как взаимосвязь политического и пространственно-социального существует давно. Собственно термин состоит из двух частей: «гео» означает географическое вообще, т. е. влияние географических факторов в самом широком смысле этого слова на политику государства. Основными среди этих факторов считаются:

- территория;

- географическое положение, т. е. расположение государства на континенте;

- протяженность границ, их положение на естественных или искусственных рубежах;

- наличие рек как водных преград и путей сообщения;

- положение страны по отношению к морю, протяженность береговой линии и условия для судоходства;

- климат (холодный, умеренный, жаркий, засушливый и т. д.);

- почвы (насколько они благоприятствуют развитию сельского хозяйства, инфраструктуры, промышленности);

- недра, их богатства, способность обеспечивать экономический рост и социальные запросы населения;

- население, его численность, плотность, социальный состав и другие характеристики.

В конце XX — начале XXI в. корень «гео» приобрел и второй смысл. Теперь его все чаще трактуют как «планетарное», «глобальное» измерение политики, характеризуя взаимоотношения супердержав или военных блоков (США и СССР, НАТО и Варшавского договора), как «столкновение цивилизаций» (А. Тойнби, С. Хантингтон) или как изменение общей конфигурации мировой системы, например с биполярной на моно- или полицентрическую.

Вторая часть термина — «политика» — в данном контексте означает осуществление господства, завоевание власти, пространства и его освоение. В последнее время и она претерпевает существенные изменения в том смысле, что современные акторы геополитики не столько жаждут завоевать и освоить новые территории, сколько стремятся контролировать максимально возможные пространства, причем — и в этом тоже состоит особенность современной геополитики — контролировать не территории в целом, а по большей части линии коммуникаций этих территорий и потоки (финансовые, товарные, рабочей силы и т. д.), поддерживая тем самым наиболее благоприятные условия для собственного развития и процветания.

В классический период развития дисциплины (конец XIX — начало XX в.), когда она приобретала характерные черты науки, упор делался на познание государства как живого организма, воплощенного в пространстве (Ф. Ратцель, Р. Челлен). Современная геополитика продолжает изучение государств как акторов геополитического процесса, но с учетом снижения роли государственных органов в современных международных отношениях и повышения значения ООН, военно-политических блоков, региональных международных организаций, экономических и культурных международных структур. Современная геополитика включает и геополитическую статику (мировая иерархия, статусы и роли субъектов мировой политики), и геополитическую динамику (геополитические процессы, изменение положения акторов геополитики на мировой «шахматной доске»).

В период становления геополитики как самостоятельной отрасли знания не существовало единого мнения о том, является ли она наукой или только методом, способом познания взаимоотношений государств в процессе их пространственного роста. Например, Р. Челлен, автор термина «геополитика», определял ее как «науку о государстве как географическом организме, воплощенном в пространстве». Противоположную позицию занимал видный представитель немецкой классической школы А. Грабовски, который называл геополитику «средством познания», «методом», но никак не наукой, имеющей свой предмет, законы и собственное место в системе наук. Даже признанный глава немецкой школы К. Хаусхофер колебался в решении этой проблемы, называя геополитику то одной из «наук о государстве», то «не наукой, а подходом, путем к познанию».

Тем не менее на рубеже XIX и XX столетий геополитики обозначили объект (государство как живой организм в единстве и взаимодействии с природной средой) и предмет (законы пространственного роста государств) своих исследований. Тогда же были выделены теоретический и прикладной аспекты новой науки. В манифесте Мюнхенской школы К. Хаусхофер определил геополитику и как «учение о связях политических процессов с землей», и как «искусство, способное руководить практической политикой». Он призывал геополитиков научить народ «геополитически мыслить», а политиков — «геополитически действовать».

Американские ученые, известные прагматическим взглядом на любую науку, стали трактовать геополитику как «доктрину и основанную на ней практику» и как «школу стратегии», выполняющую задачу политически нацеливать военную машину на захваты пространства, имеющего жизненно важное значение для нации. Аналогичную точку зрения высказал французский геополитик Ж. Готтманн, назвавший в 1947 г. геополитику «географической интерпретацией истории, адаптированной к потребностям пангерманизма».

Таким образом, в классический период в развитии термина и дефиниции геополитики можно выделить следующие контроверзы:

- наука, имеющая собственный предмет исследования, закономерности, понятия, занимающая определенное место в системе наук, или метод познания политики через географические факторы;

- объективная научная дисциплина или субъективная идеологизированная псевдонаука, оправдывающая националистическую политику захватов «жизненного пространства». В послевоенный период геополитика в основном сумела преодолеть навязанную ей роль служанки агрессивной идеологии и политики, выйти из-под сомнительной опеки одиозных диктатур и если не стать самостоятельной наукой, то хотя бы оказаться в одном ряду с другими политологическими дисциплинами.

О том, что такое геополитика, спорят много и давно. Поэтому сразу хотелось бы четко обозначить разницу между геополитикой как наукой – теориями геополитики и геополитикой, как прикладной основой при разработке и реализации внешней политики отдельного государства или государственного альянса – геополитической стратегией, или геостратегией.

Гораздо сложнее разобраться с самим определением геополитики. Но при всей неоднозначности оценок, при всей многовариантности предлагаемых трактовок ее подходы и принципы широко используются при разработке и осуществлении реальной политики.

Вот одно из формальных определений: геополитика – это отрасль знаний, изучающая закономерности взаимодействия политики с системой неполитических факторов, формирующих географическую среду (место и характер расположения, рельеф, климат, ландшафт, стратификацию, военную мощь и т.д.). Есть и менее формальные: геополитика – это наука, рассматривающая государство как географический механизм или феномен в пространстве; геополитика – это мировоззрение власти, наука о власти и для власти; геополитика – это географический разум государства, философия его внешней политики. Геополитика есть гео[историо]политика, где страна географически складывается в прошлом, народ живет в историческом настоящем, государство – политически работает на будущее; три модуса исторического времени пребывает здесь в неразрывном единстве; ресурсы территории являются источником сил народа и средств – для работы государства. Наиболее убедительным представляется такое определение геополитики то, что геополитика как теория – это совокупность знаний о взаимодействий и взаимовлияний пространства и политики, своеобразное руководство по разработке и формированию как внешней политики отдельного государства, так и взаимодействию субъектов в действующей системе международных отношений. Практическая же реализация этой теории, то есть уже конкретные действия, определяются как геостратегия.

Итак, если подытожить, то геополитика как теория – это совокупность знаний о взаимодействий и взаимовлияний пространства и политики, своеобразное руководство по разработке и формированию как внешней политики отдельного государства, так и взаимодействию субъектов в действующей системе международных отношений. Практическая же реализация этой теории, то есть уже конкретные действия, определяются как геостратегия.

1.2 Методы и функции геополитики

Для понимания методологических оснований любой когнитивной деятельности необходима интерпретация не на уровне методов, но на уровне смысла. Требуется поместить предмет исследования в некое более широкое исследовательское (когнитивное) поле, иначе говоря — в более широкий контекст, а также определить законы развития и границы выбранного контекста, рассматриваемого как содержательный. Можно сказать, что это — способ выявления или «замерения» уровня содержательности основных посылок предмета исследования. Наиболее интересны здесь степень, характер и специфические параметры этой содержательности.

Переходя к методологическим основаниям геополитики, попытаемся выделить главные из них. Таковых, как представляется, три.

Первое: географическое пространство само по себе способно быть активным элементом политической системы, важным фактором политического развития. В базисном методологическом понимании географического пространства «генетически» заложена возможность его продуктивной политизации. Собственно, в этом и заключается получаемая в итоге экономия политической или политологической мысли. Никакая конкретная политика немыслима вне ее определения в конкретном географическом пространстве. Невозможна она и без геопространственной самоидентификации.

Второе (как логическое продолжение первого): геополитика в своем концептуальном развитии опирается, прежде всего, на классическую географическую карту в том виде, в каком она сложилась в Европе Нового времени. Классическая геополитическая мысль настолько «привязана» к ней, что фактически представляет собой географическую карту, максимально упрощенную в политически-проектном смысле. Геополитические тексты часто играют роль картушей или рисунков и надписей на старинных картах — в тех их частях, где локализуются Terra Incognita либо белые пятна. Они являются когнитивным эквивалентом изображений фантастических людей, животных и растений, которыми уснащались многие карты Средневековья и начала Нового времени. Благодаря этому, геополитика способствует максимальному разрастанию и культивированию географических образов, да и сама, в методологическом отношении, может рассматриваться как особый политически ориентированный географический/картографический образ. Можно сказать, что она рационализирует неизвестное и неизведанное в политике с помощью картографической/геопространственной «релаксации».

Мы наблюдаем здесь реакцию европейского Нового времени на Великие географические открытия, выразившуюся в стремлении поместить образ вновь открываемого мира в уютный, знакомый и домашний образ Европы, т.е. своего рода «доместикацию» образа Нового мира.

Третье: геополитика есть проектная деятельность и моделирование простых по структуре географических образов, которые обычно служат базой для научной, политической, государственной и общественной деятельности. Она сознательно ориентируется на простейшие и общеизвестные когнитивные процедуры и операции, содержательно наполняя само понятие проекта. По сути, она осуществляет унификацию целенаправленной ментальной деятельности, вводя в нее наиболее естественные для данного общества образы земного пространства. Следует отметить, что значение данного методологического основания выходит за рамки собственно геополитики, ибо последняя берет на себя важнейшую функцию культуры: дистанцирование от объекта, создание и закрепление его образа.

С начала своего самостоятельного существования геополитика вырабатывала собственные категории и концепции. Важнейшей из них является понятие государства как живого организма: «...государство есть организм, — писал Ф. Ратцель, — в составе которого известная часть земной поверхности играет настолько существенную роль, что все свойства государства определяются свойствами народа и его территории». В свою очередь, концепция государства вытекает у Ратцеля из представления о единстве Земли как планеты, земной природы и человечества. Государство, по мнению ученого, есть как бы продолжение человеческого общества, оно обладает двумя главными функциями — ростом и развитием. Последнее, являясь экспансией против других, более слабых государственных организмов, вызывается жизненной энергией (одно из основных понятий Ратцеля) растущего государственного организма. Для описания этой экспансии Ратцель вводит понятие «жизненное пространство».

Из концепции ратцелевского государства К. Хаусхофер выводит категорию границы, трактуя это понятие очень широко. Это и линия раздела между государствами, и природный рубеж, разделяющий климатические зоны, и линия побережья, и разграничение этносов, конфессий, цивилизаций: «Любая полезная и стабильная граница — это не только политическая граница, но и граница многих жизненных явлений, и она сама по себе становится еще одной жизненной формой...». Акцентируя внимание на государственных границах, он делал упор на их разделяющую функцию. Современные геополитики более, лояльно и прагматично исследуют границы государств, например, московский геополитик В. А. Колосов отмечает, что «любая географическая граница выполняет контактные и барьерные функции, вопрос только в их соотношении». Кроме того, современные государственные границы обладают избирательной проницаемостью: для одних потоков (товаров, финансовых средств, категорий людей) они вполне прозрачны, для других — непроходимы.

Важнейшей категорией современной геополитики стала геостратегия, чье содержание также вытекает из хаусхоферовского представления о геополитическом мышлении и геополитическом действии. При этом его абстрактно-теоретический аспект сохранил свое название геополитика, а практическо-деятельный в наше время чаще называется геостратегией.

Функциями геополитики — геополитической теории — стали: осмысление меняющихся политических картин мира, взаимоотношений акторов мировой политики, генерирование новых или трансформация известных геополитических идей, построение геополитических концепций и теорий. Геостратегия выполняет функции воплощения в жизнь геополитических теорий, принимающих форму доктрин, программ, концепций (внешней политики, национальной безопасности и т. д.), развития двух- и многосторонних отношений между странами, играющими ведущую роль на континенте или в мире. Под геостратегией иногда понимают определенные направления развития политических, экономических, культурных отношений (например, дальневосточная геостратегия России, тихоокеанская геостратегия США) или решение наиболее важных внешнеполитических задач (например, ближневосточная геостратегия ЕС с целью урегулирования конфликта между Израилем и палестинцами, вьетнамская геостратегия США в 1964-1975 гг.).

 Не менее важными для современной геополитики являются понятия геополитических (геостратегических) регионов, они связаны с хаусхоферовскими панидеями, делящими мир на зоны влияния. Примерами осуществления панидей Хаусхофер считал создание Панамериканского и Пантихоокеанского союзов, Второго и Третьего Интернационалов, шаги к воплощению плана «Пан-Европы». Современные геополитики (3. Бжезинский, С. Коэн, В. Жириновский), разделяя мир на зоны влияния (часто употребляемое понятие геополитики), предпочитают использовать вышеназванные понятия для разграничения зон влияния различных «игроков» на глобальной «шахматной доске».

По масштабности исследуемых процессов и явлений, по геополитическому статусу акторов геополитику подразделяют на глобальную, регионально-континентальную и регионально-локальную. В первом случае рассматривается всемирный уровень взаимоотношений супердержав, или мировых акторов геополитики; что касается регионально-континентальной геополитики, то она исследует ситуации и процессы в регионах континентального масштаба, выделяя в каждой части света собственных лидеров и континентальные акторы. Наконец, регионально-локальная геополитика занимается проблемами регионов каждой страны в отдельности.

1.3 Трансформация геополитической мысли на современном этапе

Современная геополитика ведет свой отсчет с окончания Второй мировой войны и послевоенного переустройства мира. Эти исторические события не только послужили коренной перестройке мира и геополитической парадигмы, но и совпали с изобретением оружия огромной разрушительной силы — атомной бомбы, которое вместе с созданным несколько позднее ракетным носителем стало играть не только военно-стратегическую, но и геостратегическую роль.

Современные политологи не отрицают связи политики с самыми разнообразными пространственными факторами. Речь идет в первую очередь о природно-физическом, географическом пространстве, которое, как заметил еще Ратцель, состоит из трех сфер: геосферы (суши), гидросферы (воды), атмосферы (воздуха). Эти сферы на обитаемой поверхности Земли (ойкумене) пересекаются и взаимодействуют самым разнообразным и причудливым образом. Действительно, суша различными способами соединяется с водой, образуя берега рек, озер, болот, морей, океанов, а также острова, полуострова, мысы, бухты, заливы, проливы, материки. Воздушная среда в зависимости от широты, солнечной активности, рельефа местности создает благоприятный или неблагоприятный для человеческой деятельности климат: пассатные и муссонные ветры с проливными дождями или знойный сирокко из Сахары, пресыщение воздуха кислородом в местах буйной растительности и его недостаток в арктической и антарктической областях, умеренный прогрев или опасная для жизни человека температура на экваторе.

Кроме того, каждая из трех сфер, в которых происходит жизнедеятельность человека, должна рассматриваться во всей своей совокупности и сложности. Это означает, что суша как геополитический фактор включает в себя:

- размеры, площади территорий государств; «> их соотношение и

взаимодействие с морем;

- климат (температуры, количество осадков, сезонность, другие характеристики);

- состояние почв с точки зрения их плодородности, произрастания тех или иных культур;

- природные ископаемые;

- запасы пресной воды;

- наличие рек как источников гидроэлектроэнергии, водных артерий как сил, поддерживающих природное равновесие. Водная среда как вторая составляющая географического фактора политики:

- образует во взаимодействии с сушей определенные формы и очертания континентов, островов, побережий, придавая им геополитические выгоды или неудобства;

- включает в себя подводную среду с ее подводным миром, полезными

ископаемыми, возможностями их освоения;

- создает удобство для рыболовства и рыбоводства, добычи и разведения морского зверя, моллюсков, жемчуга и др.;

- дает возможность судоходства, торговли, перевозки пассажиров, туризма и т. д.;

- ускоряет развитие так называемых «морских» наций.

Воздушная среда осваивалась человечеством в третью очередь, после освоения суши и моря. Она дает возможность:

- избегать препятствий в виде неровностей земной поверхности;

- быстро преодолевать морские просторы;

- резко увеличить скорость передвижения;

- достигать недостижимых мест земной поверхности;

- почти всегда прокладывать курс по прямой;

- повысить эффективность изучения земной поверхности с недостижимых ранее высот;

- резко увеличить эффективность боевых действий путем массированных бомбардировок и качественной воздушной разведки;

-     наладить быстрые пассажироперевозки, а также перевозки с политическими целями (официальные визиты государственных деятелей, обмен делегациями парламентариев, государственных и общественных организаций и т. д.).

В ходе завоевания воздушной среды человек поднимался «все выше и выше», проник в верхние слои атмосферы, приближая освоение следующей, космической среды.

Таким образом, связь политики с физическим миром, с географией за последние два века (в течение которых эта связь пристально изучается географами, политологами, геополитиками) не только не ослабла, а более того, заметно усилилась. Если политики Древнего мира говорили о борьбе Суши и Моря, а геополитики классического периода включали в этот ансамбль еще и воздушную среду, то теперь следует добавить туда космическое пространство. Освоение космической среды позволило «космическим» державам:

- усилить и качественно улучшить контроль земного пространства, сделав его поистине глобальным;

- повысить возможности и эффективность изучения и дальнейшего освоения поверхности, глубин и недр Земли;

- создать новое, более мощное и эффективное лазерное оружие и космические ракеты, используемые как носители ядерного оружия;

- создать новые, космические отрасли науки и техники;

- создать плацдарм для освоения Луны и планет Солнечной системы.

Каждая сфера этого физико-космического фактора геополитики значительно расширилась и углубилась. Расширение указанных сфер произошло за счет:

- освоения всей территории ойкумены и перенесения ее границ практически до северного и южного полюсов;

- заселения почти всех более или менее пригодных для жизни островов, подключения к цивилизованной жизни их населения;

- освоения практически всей акватории Мирового океана с помощью современных судов, другой техники;

- освоения воздушного океана пассажирскими лайнерами, исследовательскими и военными летательными аппаратами.

Значительное углубление исследования и использования сухопутной, океанской, воздушной и космической сфер произошло в результате:

- дальнейшего проникновения человека в земную кору с целью добычи необходимых подземных ресурсов и дальнейшего исследования подземного

мира;

- погружения человека на все большие глубины океана с мирными и военными целями;

- штурма верхних слоев атмосферы, что привело к стиранию границ между воздушной и космической средой и изобретению таких аппаратов, как

«Шаттл» и «Буран» для полетов в обеих средах;

- постепенного движения человечества от освоения околоземного космического пространства через освоение планет Солнечной системы к выходу в безбрежие Космоса.

Мы говорили о влиянии геокосмического, физического, ощущаемого фактора на политику. Но последняя в не меньшей степени зависит и от нефизических, негеографических и неощущаемых непосредственно органами чувств действующих сил. Речь идет о связи политики с социальными фактами, т. е. такими явлениями и процессами, которые генерируются внутри общества, которые рождаются через взаимодействие людей, социальных групп или социумов. Действительно, взаимоотношения государств в значительной степени детерминированы (и об этом писали классики геополитики) такими демографическими показателями, как:

- количество и плотность населения;

- принадлежность к данной территории (автохтоны, пришельцы в составе племени, современные мигранты).

К этому с точки зрения современной демографии следует добавить такие проблемы, как:

- увеличение (снижение) продолжительности жизни;

- изменение соотношения мужского и женского населения, пожилых и молодых;

- необходимость повышения образовательного уровня, особенно молодежи;

- соотношение городского и сельского населения;

- уровень потребления алкоголя, табака, наркотиков;

- рост количества техногенных аварий с человеческими жертвами.

Другим «не явно видимым», но вполне материальным и существенным является психический фактор геополитики, который заключается в непосредственной связи принятия геополитических решений с такими психическими детерминантами, как:

- психологическое состояние лидеров стран, работников их аппарата, а также геополитиков, создававших геополитические концепции;

- психологический микроклимат, установившийся в верхних эшелонах власти;

- психологическое состояние управляемого большинства; психологическая обстановка в данной стране, в мире в целом и др. Точно так же мы можем проследить связь политики с этнографией и этнологией нации, т. е. с расселением ее на определенной территории, формированием определенных черт национального характера, прохождением ею определенного этапа этногенеза, другими этнопроцессами, имеющими влияние как на проводимую политику, так и на дальнейшую судьбу нации.

Определенное влияние на геополитику оказывает идеологический фактор. Политика вообще сильно зависит, а подчас умело искажается, преображается идеологией. Позиция наблюдателя одну и ту же политическую ситуацию может окрасить в любые цвета идеологической радуги. Идеологическая сфера представляет собой множество «магнитных аномалий», число которых соответствует количеству мировых идеологий или числу ведущих партий данной страны.

Геополитические концепции, затрагивающие самые глубинные связи нации с землей, подчас ощущают на себе воздействие тех или иных национальных интересов. На той или иной национальной почве одна и та же геополитическая проблема приобретает характерную, национальную окраску. Возьмем проблему Эльзаса и Лотарингии. С точки зрения немецкой геополитической школы эти земли - неотъемлемая часть Германии и Срединной Европы, а французская школа геополитики считает их принадлежностью французского пространства, а что касается культуры и языка, то их трансформация зависит от свободного выбора людей, живущих в этом пространстве. После Первой мировой войны немецкую геополитику долго обвиняли в обслуживании фашизма, в одностороннем (с точки зрения интересов только немецкой нации) подходе к трактовке геополитической картины мира. Но ведь и современные американские геополитики, например С. Хантингтон, 3. Бжезинский, начинают свои сочинения констатацией мировой иерархии держав во главе с США, а заканчивают практическими рекомендациями, как это положение закрепить. Итак, пока геополитика обслуживает интересы определенной державы, она будет иметь точку зрения соответствующей позиции этой державы.

Расширение исследовательского поля современной геополитики идет в последнее время и за счет других субдисциплин, прежде всего через включение геоэкологических, геокультурных и т.п. сюжетов. Казалось бы, на фоне изменений в определении предмета геополитики и переопределения, базовых ее понятий и терминов есть все основания говорить о создании «комплексной дисциплины», способной отслеживать современные тенденции международного развития. Однако именно это ставит перед геополитикой дополнительные проблемы. Согласно теории систем, по достижении системой определенного уровня сложности она не поддается всестороннему анализу и перед исследователем встает выбор: либо принимать в расчет только некоторые факторы и величины, намеренно сужая «горизонт» видения реальных феноменов, либо наращивать комплексность за счет размывания дисциплинарных границ, и значит — потери убедительности, а то и обоснованности выводов. Научная дисциплина, по Р.Гудину и Х.-Д.Клингеману, представляет собой классический пример механизма самоограничения, и это «дисциплинирование» дисциплины, в конечном счете, существенно повышает эффективность деятельности ученого. Поэтому погоня за комплексностью и «осовремениванием» предмета геополитики выглядит далеко не однозначно. Известно, что картина нового миропорядка мозаична: конфликты и противоречия сосуществуют там с координацией действий и сотрудничеством, противостояние — с совпадением позиций и интересов. Однако по сей день отнюдь не очевидно, что пересмотра требует принципиальный тезис геополитики о «глубоко разделенном мире, для которого постоянные изменения и конфликты более, характерны, чем стабильность и сотрудничество». Речь идет не столько об опасности превращения геополитики в некий «когнитивный конгломерат» (каждая из социальных наук на современном этапе по-своему конгломеративна), а о том, что вторжение в поле этнополитики, политологии, теории международных отношений не обогащает ее инструментарий, а скорее перегружает дисциплину не свойственными ей проблемами. При этом геополитика фактически утрачивает онтологический статус научной дисциплины и трансформируется в разновидность политической философии (если угодно, философии международных отношений или внешней политики). Она либо превращается в перегруженную нормативными суждениями «комплексную дисциплину о современной и перспективной многослойной и многоуровневой глобальной политике, многомерном и многополярном мире», либо несет на себе печать «наивного макиавеллизма» (в более традиционных вариантах).

Пожалуй, наиболее уязвимым местом геополитического анализа современных конфликтов является его государствоцентризм. Государство по-прежнему фигурирует в качестве единственного на мировой арене легитимного политического актора, обладающего всей полнотой суверенитета. Между тем с появлением работ Дж.Ная и Р.Кохейна стало общепризнанным, что урбанизация и модернизация политических сообществ, развитие коммуникаций способствуют существенному перераспределению полномочий от правительств к частным субъектам. Причем, как это ни парадоксально, поддерживать данную тенденцию может и демодернизация.

С окончанием процесса деколонизации и особенно с распадом СССР и ряда стран восточного блока система межгосударственных отношений заметно изменилась. В нее оказались включены слабо структурированные и непрочные образования («несостоявшиеся» и «новые» независимые государства), чей суверенитет проблематичен, территориальные границы либо не делимитированы, либо активно оспариваются соседями, а «мощь» распределена между конкурирующими кланами или частными субъектами. В результате геополитический подход тормозит там, где всегда претендовал на свою значимость — при изучении конфликтов современного мира. Действия акторов без суверенитета, всевозможных национальных и международных организаций, ассоциаций, фирм, трансграничных группировок невозможно адекватно оценить в рамках доминирующей парадигмы. За спиной этих акторов всегда ведется поиск некоего «центра силы» или государственного образования, заинтересованного в таком, а не ином исходе конфликта. И дело здесь не в идеологизированности авторов, а в общих методологических изъянах, присущих геополитическому анализу ситуации.

Неадекватность концентрации внимания только на государстве подтверждает и геоэкономика. Ряд отечественных и зарубежных авторов считает, что глобализация финансов и информационная революция способствуют выделению геоэкономики в особую, едва ли не самую значимую отрасль геополитического проектирования. Геоэкономика изучает различные ресурсные потоки, стремясь обеспечить их регулирование и управляемость. В рамках геоэкономики существенное внимание уделяется формированию интернационализированного воспроизводственного ядра (ИВЯ) мирового хозяйства, взаимозависимости стран и центров силы (а также тому, как манипулировать асимметричной взаимозависимостью для достижения поставленных целей). Однако на практике геоэкономический подход сводится к выработке стратегии обеспечения национальных интересов государства в условиях хозяйственной глобализации. Вместе с тем сложные ситуации (например, США лоббируют интересы японских компаний в Европе, поскольку те производят свои автомобили на заводах в Аме- рике), как и возникающие при этом коллизии и конфликты практически остаются вне сферы геоэкономического анализа.

Проблема усугубляется тем, что геополитика никогда и нигде не существовала в рамках чистой теории. Геополитики, вне зависимости от исторического контекста, неизменно претендовали на выработку стратегии поведения государства на международной арене. В нынешней ситуации, по-видимому, следовало бы отказаться от попыток создания эффектных «геостратегических» конструкций и попытаться разобраться, что же такое геополитика: система приемов и методов анализа борьбы держав за власть и влияние в мире (либо на региональном уровне); род философского дискурса, призванный обосновать представления о существующем или становящемся миропорядке и месте в нем того или иного государства, или что-то иное.

В последнем случае необходимо особенно четко задать границы применимости геополитического анализа, сам предмет и методы геополитики. Подспорьем здесь могут стать исследования «конкретных случаев» современных конфликтов. Переход от общих рассуждений на тему глобального противостояния или умозрительных построений (поиски оптимальной геостратегии для США, Китая или России) к изучению конкретных конфликтных ситуаций, их микрогеополитический анализ, возможно, позволил бы определиться с дисциплинарными рамками.

В последнее десятилетие на Западе активно развивается такое направление исследований, как «критическая геополитика». Собственно, суть критики состоит в том, что в эпоху «общества риска», описанного У.Веком, Э.Гидденсом, М.Кастельсом и др., традиционные геополитические схемы работают на «силы регресса» — фундаменталистов, авторитарные клики и т.п. Однако при всей остроте критики основной вектор ревизии «геополитического наследия» в рамках критического направления определить довольно сложно.

Интересно было бы также попытаться аналитически «расчленить» геополитическую ситуацию на несколько относительно независимых элементов, а затем рассмотреть распределение сил в рамках каждого из них. Так, по заключению В.Цымбурского, современный миропорядок отличается от идеала классической геополитики в основном тем, что в силу исторических причин в северном полушарии сложился не единый, а «многосоставный» баланс мощи и влияния. К концу XX в. возникли и оформились два относительно независимых друг от друга расклада силы — военно-политический и хозяйственный. Северная Атлантика со Средиземноморьем, будучи единым оборонным пространством под эгидой НАТО, разделено геоэкономическими барьерами, отграждающими ЕС от зоны НАФТА. На Тихом океане интегрированное, пусть еще в недостаточной степени, кольцо экономик стран АТР разобщено в военно-силовом плане: американо-японский военно-политический союз уравновешивает потенциал КНР, а в перспективе — «Большого Китая». При этом геоэкономическое и военно-политическое пространства воздействуют друг на друга, а подвижки в каждом из них способствуют возникновению эффекта «рикошета». Так, Балканская кампания НАТО оказала влияние на курс евро и косвенно на геоэкономический расклад сил в Атлантическом регионе — совершенно новая ситуация, вообще не предусмотренная традиционной геополитикой.

Надо сказать, что исследования региональной геополитической проблематики уже ведутся, однако методологические аспекты геополитического анализа пока не артикулированы. Вместе с тем возможно, что именно благодаря альтернативному — по отношению к принятому ныне - типу теоретизирования (от частного к общему, а не наоборот) у дисциплины, которую многие уже списали со счета как «геополитическую идеологию», появится новая перспектива.

2 Современные геополитические теории и школы Запада

 

2.1 «Гуманизированная» геополитика силы в теории З. Бжезинского

 

Мондиалистский проект, разрабатываемый и проводимый в период холодной войны, не был однороден. Существовали две его основные версии, которые, различаясь по методам, должны были теоретически привести к одной и той же цели.

Первая, наиболее пацифистская и «примиренческая» версия мондиализма, известна как «теория конвергенции». Разработанная в 70-е гг. в недрах «Совета по международным отношениям» (Council on Foreign Relations, C.F.R.) группой «левых» аналитиков под руководством Збигнева Бжезинского. Эта теория предполагала возможность преодоления идеологического и геополитического дуализма холодной войны через создание нового культурно-идеологического типа цивилизации, который был бы промежуточным между социализмом и капитализмом, между чистым атлантизмом и чистым континентализмом.

Известнейший социолог, политолог и геополитик, профессор Колумбийского университета, советник Центра стратегических и международных исследований Джорджтаунского университета (Вашингтон) Збигнев Бжезинский, бывший в 1977—1981 гг. помощником президента США по национальной безопасности, в своей книге «План игры. Геостратегическая структура ведения борьбы между США и СССР» (Нью-Йорк, 1986) доказывает исторически закономерный и глобальный характер противостояния между СССР и США. Однако еще в работе «Кризис мировой системы» Бжезинский развивает идею необходимости создания универсальной мировой системы под эгидой США. Советский марксизм рассматривался как преграда, которую можно преодолеть, перейдя к его умеренной, социал-демократической, ревизионистской версии — через отказ от тезисов «диктатуры пролетариата», «классовой борьбы», «национализации средств производства» и «отмены частной собственности». В свою очередь, капиталистический Запад должен был бы ограничить свободу рынка, ввести частичное государственное регулирование экономики и т.д. Общность же культурной ориентации могла бы быть найдена в традициях Просвещения и гуманизма, к которым возводимы и западные демократические режимы, и социальная этика коммунизма (в его смягченных социал-демократических версиях).

«Мировое правительство», которое могло бы появиться на основе теории конвергенции, мыслилось как допущение Москвы до атлантического управления планетой совместно с Вашингтоном. В этом случае начиналась эпоха всеобщего мира, холодная война заканчивалась, народы сбрасывали тяжесть геополитического напряжения. Здесь важно провести параллель с переходом технологических систем от талассократии к эфирократии: мондиалистские политики начинали смотреть на планету не глазами обитателей западного континента, окруженного морем (как традиционные атлантисты), но глазами «астронавтов на космической орбите». В таком случае их взгляду представал действительно единый мир.

В книге «Великая шахматная доска» Збигнев Бжезинский с особой откровенностью пишет о евразийской геополитике Соединенных Штатов. Настолько откровенно, что американский философ и экономист Джон Сигерсон не исключает, что после чтения популярного в некоторых странах политолога его образ мыслей мог спровоцировать желание совершить атаку на Америку.

По аналогии с претендующим в прошлом на мировое господство Римской и Китайской империями культурное превосходство играет для Соединенных Штатов важную цементирующую роль. Опирающаяся на военные завоевания Монгольская империя Чингисхана сравнительно быстро установила политический контроль над евразийской степью, выступающей точкой опорой для мирового господства. Отсутствие культурного превосходства привело к адаптации и ассимиляции монголов к местным условиям и распадам крупнейшей сухопутной мировой империи. В отличие от монголов западно-европейские государства достигли с помощью морской мощи настоящего, но коллективного, мирового господства, опираясь на географические открытия, колонизацию новых земель, торговлю и культурное самоутверждение. Но Соединенные Штаты по масштабам и влиянию стали уникальной мировой державой, способной контролировать не только все моря и океаны, но и с помощью берегового контроля силами десанта осуществлять власть на суше с большими политическими последствиями. Несомненно, Россия, Китай и другие преимущественно незападные страны болезненно воспринимают гегемонию Америки, однако жесткая правда заключается в том, что в самоубийственной ядерной войне они неспособны победить. Американское могущество в Евразии должно положить конец амбициям других стран в отношении мирового господства.

Как пишет Бжезинский, Евразия – геополитический приз для Америки. Евразийский континент занимает осевое геополитическое положение в мире. Здесь находятся основные претенденты на региональную гегемонию и глобальное влияние, потенциально способные сделать вызов американскому преобладанию. Но Евразия слишком велика и немонолитна в политическом отношении, представляет собой шахматную доску, на которой одновременно несколько игроков ведут борьбу за глобальное господство. На западной периферии Евразии в качестве главного игрока выступает Запад во главе с США, на востоке – Китай, на юге – Индия, представляющие, соответственно, три цивилизации. В срединной Евразии, или, по образному выражению Бжезинского, - «черной дыре», лежит «политически анархический, но богатый энергетическими ресурсами регион», потенциально представляющий большую важность для Запада и Востока. Здесь расположена Россия, претендующая на региональную гегемонию.

Величина территории, огромное население и разнообразие культур Евразии ограничивают глубину американского влияния, поэтому, как в шахматах, возможны следующие комбинации. Если Запад во главе с Америкой включит Россию в «Европейский дом от Лондона до Владивостока», на юге не возобладает Индия, а на востоке – Китай, то Америка одержит победу в Евразии. Но если Срединная Евразия во главе с Россией даст отпор Западу, станет единым геополитическим и геоэкономическим пространством или образует союз с Китаем, то американское присутствие на континенте значительно сузится.

В шахматной игре правила должны быть для всех одинаковые, включая взаимоуважение соперников. Вряд ли кому хочется оказаться в качестве, пусть даже и геополитического приза в чужой игре. Таким призом американский политолог считает пространство «черной дыры», куда входит Россия, Украина и Белоруссия, а точнее – восточнославянский мир. Если что «черная дыра» поглощающая окружающую материю, то почему Америка стремиться ее контролировать, опасаясь оказаться в ней самой?

Чтобы сохранить мировое господство, требуется не допустить появление соперничающей сверхдержавы. На более откровенной древнекитайской терминологии, имперская геостратегия заключается в предотвращении сговора между вассалами и сохранении их зависимости и недопущения объединения варваров. Если перейти с эзопова языка на современный, это означает, например, геостратегическую задачу недопущения тесного сотрудничества России и Украины, сохранение в Восточной Европе расколотого геопространства и элементов конфронтации между «братьями славянами».

Китай реально стал региональной державой и не забывает о традиционном представлении о Поднебесной как центре мира. Экономический рост способствует усилению геополитического влияния Китая в Азии. Воскрешение «великого Китая» неизбежно повлияет на американские позиции на Дальнем Востоке.

После второй мировой войны Западная Европа и Япония находятся под протекцией США. Соединенные Штаты оказывают им покровительство, политическую, военную и экономическую поддержку. Перефразируя известное выражение, можно сказать: всякая протекция развращает, но абсолютная протекция развращает абсолютно. Америка сделала своих стратегических союзников зависимыми от ее военной мощи, и они постепенно не только свыклись, но и считают это само собой разумеющимися. Поэтому жесткий прагматик Збигнев Бжезинский выносит следующий приговор: «Горький факт заключается в том, что Западная Европа, а также все больше и Центральная Европа остаются в значительной степени американским протекторатом, при этом союзные государства напоминают древних вассалов и подчиненных. Такое положение не является нормальным как для Америки, так и для европейских государств».

После краха Советского Союза в одночасье в «сердце» Евразии образовался геополитический вакуум. Ухудшилось геополитическое положение России. От Адриатики до Желтого моря вместо огромного просоветского военно-политического блока вдоль оси Югославия – Россия – Китай остались геополитические «осколки». Распались Российская и Югославская «империи». Одна из двух мировых сверхдержав превратилась на международной арене в региональную державу «третьего мира» с устаревшим ядерным арсеналом и непредсказуемым будущим. Здесь центральным геополитическим событием стала потеря Украины, без которой Россия неспособна воссоздать евразийскую империю. Россия стала стратегическим партнером США. Но прислушаемся к мнению Бжезинского на этот счет: «Хотя концепция зрелого стратегического партнерства» и ласкает взор и слух, она обманчива. Америка никогда не намеревалась делить власть на земном шаре с Россией, да и не могла делать этого, даже если бы и хотела. Новая Россия была просто слишком слабой, слишком отсталой социально, чтобы быть реальным партнером Америки в мире… Мания получить одинаковый с Америкой статус в мире затруднила политической элите отказ от идеи привилегированного геополитического положения России не только на территории бывшего Советского Союза, но и в отношении бывших стран – сателлитов Центральной Европы».

«Наполеоновские» планы евразийской геостратегии США сильно преувеличены из-за типичной мании величия сверхдержавы. Государство, занимающее малую долю в 3% от численности населения Земли, никогда «не переварит» Евразию в американский протекторат. Не восстановит контроля над Хартлендом и Россия, ослабленная не только экономически, но и облученная радиацией воинствующего атеизма и рыночного фундаментализма. Россия болезненно реагирует на резкие высказывания и прогнозы западных политологов о ее дальнейшей дезинтеграции.

Наиболее реальным претендентом на геополитический контроль над великой Евразийской степью от Владивостока до Одессы является Китай. Вполне вероятно, что в начале XXI в. это пространство станет экономическим протекторатом Поднебесной. Эта уверенность усиливается благодаря тому, что официальный Китай об этих планах не заявляет, следуя древней традиции: «черное постепенно переходит в белое и наоборот». Процесс идет самим собой. Чем быстрее понижается уровень жизни, тем выше становится невидимая и непреодолимая стена, отделяющая Россию, Украину и Белоруссию от Запада. И настанет время, когда «варвары» сами потянутся по Великому Шелковому пути в Поднебесную. Если возобладает природа «крови и почвы», то Китай возвратит контроль над маньчжурскими землями по Амуру и Уссури. Юг российского Дальнего Востока станет китайской провинцией «Старая граница», названной в противоположность Синьцзяну (Новой границе). Курильские острова и Сахалин отойдут к Японии, а Северо-восток – к США.

Горизонты Нового Средневековья проявляются в противоречивых тенденциях глобализации и в многочисленных региональных конфликтах. Как это не звучит парадоксально, событие 11 сентября 2001 г. Подтолкнули Соединенные Штаты к реализации «гуманизированной» геополитики на евразийском континенте. И хотя Америка не сможет превратить Евразию в свой протекторат, но способна взорвать евразийский мир. Главная опасность исходит от самой благополучной и богатой страны, где у современных конквистадоров появился соблазн «подарить» миру американские демократические ценности с помощью самых «справедливых» бомб и ракет. В результате может быть разрушен многовековой опыт межцивилизованного диалога, что грозит миру непоправимой бедой.

Геополитическое будущее ЕВРАМАРа (маргинальные рубежи евразийских цивилизаций, контактная зона диалога культур) видится в необходимости расширения его контактных коммуникационных функций на основе создания современной инфраструктуры, использования социокультурных и геоэкономических рубежей как главного стратегического ресурса развития. Формирование на рубежах евразийских цивилизаций коммуникационных узлов с преференциальным режимом будет способствовать экономическому росту, установлению социально-психологического комфорта и межэтнической терпимости.

2.2 Евразийская геополитика США

Неточности относительно геополитики и ее критериев приводит к утверждениям о безусловной, едва ли не онтологической гегемонии США в мире уже с 1945 г. Достаточно ли для этого оснований? Их попросту нет, если принять во внимание длительное по времени противостояние двух систем и трех миров до 1991 г. Но есть ли геополитическое основание считать США безусловным гегемоном теперь? Их глобальные претензии опираются на локальную территориальную базу при дефиците ключевых ресурсов (в первую очередь – от зависимости нефтегазового импорта и внерегиональных коммуникаций); их военная мощь опирается на рассеянные по всему миру базы, сами по себе уязвимые; иными словами, автаркия – ключевой фактор геополитической субъектности у США отсутствует. Важно при этом учесть, что и компактной базой в Старом Свете (наподобие Британской Индии) Америка тоже не располагает. Давно стало ясно, что геополитическая мощь Старого Света несомненно превосходит мощь Нового: Евразия плюс Африка даже в понятиях «морской» геополитики – «Мировой остров», а все прочее, включая обе Америки – не более чем архипелаги «внешнего полумесяца» (наподобие новой Зеландии).

Именно поэтому глобальный имперский путь США пролегал, как правило, в направлении Евразии с намерением в ней закрепиться. Никакие метаморфозы ХХ в. Не сумели геополитически заменить «Мировой остров» Америкой (штаб-квартира НАТО – Северо-Атлантического блока не случайно дислоцирована в Брюсселе). США не позволяют признать их «среднеазиатской державой» - особенно если ядро евразийской системы безопасности составляют Организация Договора коллективной безопасности (ОДКБ) и Шанхайская Организация Сотрудничества (ШОС), тогда как НАТО – всего лишь ее внешняя скорлупа. Евразийская внешняя политика США несомненна, но ее причины отнюдь не «случайны» и без событий 11 сентября.

Суть среднеазиатского вопроса в прошлом, настоящем (и надо полагать, в будущем) много шире территориально-политического разграничения региона даже в целях глобального соперничества великих держав, которое требует контроля над «Сердцем Земли» (Хартлендом) – ключевым пространством Евразии между бассейнами Волги и Лены, Ледовитого и Индийского океанов. Этот огромный треугольник, сужающийся к югу, наполовину занят Россией; в ее «мягком подбрюшье» расположены Казахстан и др. центральноазиатские страны; Китай, в центре Азии владея Синьцзяном и Тибетом, является, таким образом, державой Восточной, Центральной и Южной Азии (отчасти и Среднего Востока).

В центре Азии США стремятся не столько прорваться к подчас виртуальным источникам нефти и газа (хотя так привыкли считать), а с целью закрепиться в регионе и, в частности окружить Иран. По этой причине интересна мысль, что для США Средняя Азия – не более чем промежуточный аэродром для действий против Афганистана или Ирана в регионе, который контролировать проблематично.

При всем том Средняя Азия – важный объект американской геополитики, что проясняется тремя взаимополагающими характеристиками. Так, американский ученый Н.Левайн определяет геополитику США как «новое сдерживание» России после холодной войны; контроль нефтегазоместорождений лишь одно из средств этого глобального сдерживания. Эксперт фонда Эберта В.Шнайдер-Петерс подчеркивает, что борьба с международным терроризмом – лишь предлог для проникновения США в центр Азии; фантом Бен Ладена здесь ни при чем. Иранский автор М.Матини разъясняет, что «новая игра США в Афганистане» преследует 3 цели: укрощение Ирана, обуздание России, утверждение в Южной Азии с целью контролировать Индию, Пакистан и Китай.

Начиная с 2001 г. США стремятся превратить регион центральной Евразии в площадку своего агрессивного миротворчества. Каждому элементу гуманитарной агрессии действительно могут быть противопоставлены контрмеры; их эффективность возрастает при системном, а не разрозненном применении. Таким образом, превосходство стратегии США может быть обеспечено лишь неумелостью противника. Цели американского военно-политического присутствия в Средней Азии диктуются приоритетами утверждения в центре Евразии принципов «Pax Americanа» средсвами гуманитарной интервенции, агрессивного «миротворчества». Данный курс неизбежно требует прогрессирующей дестабилизации региона – так называемого управляемого хаоса.

Нынешние Соединенные Штаты откровенно цинично претендуют на роль новой сверхдержавы Евразии, создающей новую глобальную систему. 3. Бжезинский, один из ведущих политологов США, советник Центра по изучению стратегических и международных проблем, профессор кафедры внешней политики в школе по изучению международных проблем при Университете Джона Хопкинса, выдвигает такую идею: «Роль Америки как единственной сверхдержавы мирового масштаба диктует сейчас необходимость выработать целостную и ясную стратегию в отношении Евразии».

Автор прекрасно понимает, что Евразия — суперконтинент земного шара, играющий, по словам Макиндера, роль оси. Та держава, что станет доминировать на суперконтиненте, будет оказывать решающее влияние в двух из трех наиболее развитых в экономическом отношении регионах планеты: Западной Европе и Восточной Азии, а также на Ближнем Востоке и в Африке.

Сначала США, по мысли Бжезинского, должны закрепить в Евразии геополитический плюрализм. Для этого приоритет должен быть отдан политическому маневрированию и дипломатическим манипуляциям. Они должны исключить возможность образования враждебных США коалиций. Но у любого государства, существующего на карте Евразии, по расчетам автора, нет для этого реальных возможностей. На втором этапе американизации Евразии должны появиться стратегически приемлемые партнеры, которые могут создать (под американским руководством) трансевразийскую систему безопасности. А в долгосрочном плане все это может стать основой системы подлинной политической ответственности в глобальном масштабе.

На западном фланге Евразии решающую роль в решении поставленной Бжезинским задачи будут играть Франция и Германия. Америка же продолжит расширение европейского демократического плацдарма. На Дальнем Востоке, небезосновательно полагает политолог из США, ключевая роль Китая будет возрастать, и у американцев не будет стратегии в Евразии до тех пор, пока не будет достигнут политический консенсус между Вашингтоном и Пекином. Россия должна заявить о себе как о постимперском государстве, т.е. как о государстве, имеющем региональное значение и не имеющем решающего влияния в Евразии.

Решающая роль отводится автором Америке, так как вряд ли какое-либо государство может сравниться с Соединенными Штатами в четырех ключевых областях — военной, экономической, технической и культурной, придающих стране глобальный политический вес. Европу американцы намерены усиленно подталкивать к исполнению отведенной ей роли. Но тем не менее у политолога есть опасения, что в силу ряда причин (роста безработицы, национализма и т.д.) французские и германские политики могут склониться в сторону экстремизма.

Ну а какова же судьба России в геополитическом пасьянсе Бжезинского? По этому поводу он пишет: «Будущее России менее определенно, и перспективы ее эволюции в позитивном плане не так уж и велики. Поэтому Америка должна создать такие политические условия, которые способствовали бы привлечению России к работе в широких рамках европейского сотрудничества и в то же время укрепляли бы независимость новых суверенных соседних государств». В связи с этим Вашингтону рекомендуется оказывать поддержку Украине и Узбекистану по национальной консолидации, иначе их судьба в долгосрочной перспективе окажется неясной (вдруг они вновь уйдут под крыло России, как это было в историческом прошлом). Итак, в размышлениях геостратега отчетливо просматривается древняя, как мир, идея: разделяй и властвуй.

Эту идею относительно не только Евразии, а конкретно России американские геополитики вынашивают около 20 лет, во всяком случае, говорят об этом. Есть несколько вариантов расчленения России. Одни из них были озвучены бывшим президентом США Рейганом (уничтожить империю зла), Бжезинский или Тэлботт предлагают поделить Россию на три республики: Дальневосточную, Сибирскую и Центральную. Их беспокоит то, что «в каких формах Россия определит свою государственность. Будет ли эта идея государства основываться на принципах обособленности и полной самобытности России?». А далее Тэлботт выдает главное, что беспокоит Америку: будет ли Россия отдавать приоритет своим национальным интересам или работать на реализацию интересов США, которые дипломат пытается выдать за «общепризнанные». Тэлботт констатирует тот факт, что когда-то СССР был сверхдержавой, а сейчас он называет Россию «региональной державой третьего мира» и предлагает разрушить Россию.

Ту же идею фанатично отстаивает и Бжезинский, поддерживая дрейф Украины в ЕС, в НАТО. Он особо подчеркивает: «Без 50-миллионного славянского государства Россия оказалась бы более азиатской и удаленной от Европы. Украина способна стать частью Европы и без России. Москва же может сделать это только через Украину, что определяет значимость этой страны в формировании новой Европы». «В геополитическом смысле —это означает установление гегемонии США над ключевым регионом мира: Евразия — это суперконтинент земного шара, играющий роль своего рода оси. Так держава, которая на нем доминирует, будет оказывать решающее влияние... в Западной Европе и Восточной Азии».

2.3 Неоатлантизм и мондиализм

Победа над СССР означала вступление в радикально новую эпоху, которая требовала оригинальных геополитических моделей. Геополитический статус всех традиционных территорий, регионов, государств и союзов резко менялся. Осмысление планетарной реальности после окончания холодной войны привело атлантистских геополитиков к двум принципиальным схемам. Одна из них может быть названа пессимистической (для атлантизма). Она наследует традиционную для атлантизма линию конфронтации с хартлендом, которая считается не законченной и не снятой с повестки дня вместе с падением СССР, и предрекает образование новых евразийских блоков, основанных на цивилизационных традициях и устойчивых этнических архетипах. Этот вариант можно назвать «неоатлантизм», его сущность сводится в конечном итоге к продолжению рассмотрения геополитической картины мира в ракурсе основополагающего дуализма, что лишь нюансируется выделением дополнительных геополитических зон (кроме Евразии), которые также могут стать очагами противостояния с Западом. Вторая схема, основанная на той же изначальной геополитической картине, напротив, оптимистична (для атлантизма) в том смысле, что рассматривает ситуацию, сложившуюся в результате победы Запада в холодной войне, как окончательную и бесповоротную. На этом строится теория мондиализма, концепция конца истории и единого мира, которая утверждает, что все формы геополитической дифференциации — культурные, национальные, религиозные, идеологические, государственные и т.д. — вот-вот будут окончательно преодолены и наступит эра единой общечеловеческой цивилизации, основанной на принципах либеральной демократии. История закончится вместе с геополитическим противостоянием, дававшим изначально главный импульс истории.

Атлантизм, являясь геополитикой моря, не был чужд и новым идеям, связанным с научно-техническим прогрессом, научно-технической революцией в военной сфере. Появление новых типов вооружений — сперва стратегических бомбардировщиков (первые из них сбросили атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки), а затем межконтинентальных, крылатых и других ракет поколебали приоритет Моря над Сушей. Потребовались новые доктрины, которые вместо двух важнейших элементов геополитики (Моря и Суши) должны были учитывать воздушное и космическое пространство, где предполагалось применение не только ядерного, но и плазменного, лазерного оружия. Эти новые элементы получили название аэрократии и эфирократии. Освоение данных двух сред, па которые совершенно не обращали внимания основатели геополитики, оказалось, тем не менее, продолжением талассократических теорий, но на более высоком уровне.

История показала, что атлантизм более динамично, наступательно использовал все среды, базирующиеся на номосе (закон, порядок) Моря. Геополитика атлантистов оказалась наступательной, а геополитика Евразии пребывала в состоянии пассивной обороны. В сфере аэрократии СССР добился относительного паритета, но в «звездных войнах» не смог устоять против блефа, что во многом привело к поражению в «холодной войне», к развалу содружества стран Варшавского договора, а впоследствии и СССР.

С окончанием «холодной войны» геополитическая мысль на Западе разделилась на два течения: «неоатлантизм» С. Хантингтона и «мондиализм» Ф. Фукуямы. Самуил Хантингтон, пребывая на посту директора Института стратегических исследований при Гарвардском университете, изложил свою доктрину неоатлантизма в статье «Столкновение цивилизаций». В центре доктрины стоит проблема дальнейших отношений Моря и Суши, Запада и Востока. По мнению Хантингтона стратегическая победа атлантистов над евразийцами не есть победа цивилизационная. Запад и Восток по-прежнему цивилизационно стоят далеко друг от друга. Западные ценности — это рынок, либерал-демократия, индивидуализм, права человекам т.д., восточные ценности — коллективизм, традиционализм, соборность, патернализм и т.д. Хантингтон утверждает, что западная идеология восторжествовала временно, что ее торжество поднимет на поверхность глубинные культурные слои Востока: усилится влияние религиозных факторов, в частности ислама и православия, синтоизма и буддизма, конфуцианства и индуизма.

В недалеком будущем, по его мнению, заявят о себе славяно-православная, конфуцианская (китайская), японская, исламская, индуистская, латиноамериканская и, возможно, африканская цивилизации. Этот фактор вновь создаст условия для противостояния Запада и Востока. И наибольшую опасность будут представлять линии вооруженных конфликтов, совпадающие с линиями разломов между цивилизациями. Хантингтон определяет цивилизации как социокультурные общности самого высшего ранга и как самый широкий уровень культурной идентичности людей. Для каждой цивилизации характерно наличие некоторых объективных признаков: общности истории, религии, языка, обычаев, особенностей функционирования социальных институтов, а также субъективной самоидентификации человека. С его точки зрения, цивилизационный фактор в международных отношениях будет постоянно усиливаться. Этот вывод обосновывается таким образом.

Во-первых, различия между цивилизациями, основу которых составляют религии, наиболее существенны, эти различия складывались столетиями и они сильнее, нежели между политическими режимами.

Во-вторых, усиливается взаимодействие между народами разной цивилизационной принадлежности, что ведет как к росту самосознания, так и к пониманию единичного и общего в рамках своей цивилизации.

В-третьих, возрастает роль религии, причем последняя проявляется нередко в форме фундаменталистских движений.

В-четвертых, ослабевает влияние Запада в незападных странах, что находит выражение в процессах девестернизации местных элит и усиленном поиске собственных цивилизационных корней.

В-пятых, культурные различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, и, следовательно, менее способствуют компромиссным решениям.

В-шестых, политолог отмечает усиление экономического регионализма, неразрывно связанного с цивилизационным фактором — культурно-религиозная схожесть лежит в основе многих экономических организаций и интеграционных группировок.

Воздействие цивилизационного фактора на мировую политику после окончания «холодной войны» С. Хантингтон видит в появлении синдрома «братских стран». Этот синдром заключается в ориентации государств во взаимоотношениях между собой уже не на общность идеологии и политической системы, а на цивилизационную близость. Кроме того, в качестве примера реальности цивилизационных различий он указывает на то, что основные конфликты последних лет происходят на линиях разлома между цивилизациями — там, где проходит граница соприкосновения цивилизационных полей (Балканы, Кавказ, Ближний Восток).

Прогнозируя будущее, С. Хантингтон приходит к выводу о неизбежности конфликта между западной и незападными цивилизациями, причем главную опасность для Запада может представлять конфуцианско-исламский блок— гипотетическая коалиция Китая с Ираном и рядом арабских и иных исламских государств.

Политолог предлагает меры, которые, по его мнению, должны укрепить Запад перед новой нависшей над ним опасностью. Среди прочего он призывает обратить внимание на так называемые «расколотые страны», где правительства имеют прозападную ориентацию, но традиции, культура и история этих стран ничего общего с Западом не имеют. К таким странам С. Хантингтон относит Турцию, Мексику и Россию. От внешнеполитической ориентации последней в значительной степени будет зависеть характер международных отношений обозримого будущего, поэтому интересы Запада требуют расширения и поддержания сотрудничества с Россией.

Хантингтон считает, что атлантисты должны всемерно укреплять стратегические позиции своей собственной цивилизации, готовится к противостоянию, консолидировать стратегические усилия, сдерживать антиатлантические тенденции в других геополитических образованиях, не допускать их соединения в опасный для Запада континентальный альянс. Для этого Западу следует:

- более тесно сотрудничать, обеспечивая единство между США и Европой;

- интегрировать в западную цивилизацию те общества в Восточной Европе и Латинской Америке, чьи культуры близки к ней;

- предотвратить перерастание локальных конфликтов между цивилизациями в глобальные войны;

- ограничить военную экспансию конфуцианских и исламских государств;

приостановить свертывание западной военной мощи и обеспечить военное превосходство на Дальнем Востоке и в Юго-Западной Азии;

- использовать трудности и конфликты во взаимоотношениях исламских и конфуцианских стран;

- поддерживать группы, ориентирующиеся на западные ценности и интересы в других цивилизациях;

- усилить международные институты, отражающие западные интересы и ценности и узаконивающие их, обеспечить вовлечение не-западных государств в эти институты.

Действительно ли грядущий конфликт между цивилизациями — завершающая стадия той эволюции, которую претерпели глобальные конфликты в современном мире? На протяжении полутора веков после Вестфальского мира, который оформил современную международную систему, в западном ареале конфликты разворачивались главным образом между государями — королями, императорами, абсолютными конституционными монархами, стремящимися расширить свой бюрократический аппарат, увеличить армии, укрепить экономическую мощь, а главное — присоединить новые земли к своим владениям. Этот процесс породил нации-государства. Начиная с Французской революции, основные линии конфликтов стали пролегать не столько между правителями, сколько между нациями.

Хантингтон полагает, что данная модель сохранялась в течение всего XIX века. Конец ей положила первая мировая война. А затем в результате русской революции и ответной реакции на нее конфликт наций уступил место конфликту идеологий. Сторонами такого конфликта в соответствии с концепцией Хантингтона были вначале коммунизм, нацизм и либеральная демократия. Во время холодной войны этот конфликт воплотился в борьбу двух сверхдержав, ни одна из которых не была нацией-государством в классическом европейском смысле. Их самоидентификация формулировалась в идеологических категориях.

Конфликты между правителями, нациями-государствами и идеологиями были главным образом конфликтами западной цивилизации. Это столь же справедливо в отношении холодной войны, как и в отношении мировых войн, а также войн XVII, XVIII, XIX столетий. С окончанием холодной войны подходит к концу и западная фаза развития международной политики. В центр выдвигается взаимодействие между Западом и незападными цивилизациями. На этом новом этапе народы и правительства незападных цивилизаций уже не выступают как объекты истории — мишень западной колониальной политики, а наряду с Западом начинают сами двигать и творить историю. Идентичность на уровне цивилизации, по мнению Хантингтона, будет становиться все более важной, и облик мира будет в значительной мере формироваться в ходе взаимодействия семи-восьми крупных цивилизаций. Что же из этого следует? Во-первых, различия между цивилизациями не просто реальны. Они наиболее существенны. Цивилизации несхожи по своей истории, языку, культуре, традициям и религии. Люди разных цивилизаций по-разному смотрят на отношения между Богом и человеком, индивидом и обществом, гражданином и государством, родителями и детьми, мужем и женой, имеют разные представления о соотносительной значимости прав и обязанностей, свободы и принуждения, равенства и иерархии. Они более фундаментальны, чем различия между политическими идеологиями и политическими режимами. Конечно, различия не обязательно предполагают конфликт, а конфликт не обязательно предполагает насилие. Однако в течение столетий самые затяжные и кровопролитные конфликты порождались именно различиями между цивилизациями.

Во-вторых, мир становится более тесным. Взаимодействие между народами разных цивилизаций усиливается. Это ведет к росту цивилизационного самосознания, к тому, что глубоко осознаются различия между цивилизациями и то, что их объединяет. Североафриканская иммиграция во Францию вызвала у французов враждебное отношение и в то же время укрепила доброжелательность к другим иммигрантам — «добропорядочным католикам и европейцам из Польши». Американцы гораздо болезненнее реагируют на японские капиталовложения, чем на куда более крупные инвестиции из европейских стран. Взаимодействие между цивилизациями укрепляет их цивилизационное самосознание, а это, в свою очередь, обостряет уходящие в глубь истории или, по крайней мере, воспринимаемые таким образом разногласия и враждебность.

В-третьих, процессы экономической модернизации и политических изменений во всем мире размывают традиционную идентификацию людей с местом жительства, одновременно ослабевает и роль нации-государства как источника идентификации. Образовавшиеся в результате лакуны по большей части заполняются религией, нередко в форме фундаменталистских движений. Подобные движения сложились не только в исламе, но и в западном христианстве, иудаизме, буддизме, индуизме. В большинстве стран и конфессий фундаментализм поддерживают образованные молодые люди, высококвалифицированные специалисты из средних классов, лига свободных профессий, бизнесмены. Как заметил американский религиовед Г.Вейгель: «десекуляризация мира — одно из доминирующих социальных явлений конца XX в.». Возрождение религии, или, говоря словами другого теолога Ж. Кепеля, «реванш Бога», создает основу для идентификации и сопричастности с общностью, выходящей за рамки национальных границ, для объединения цивилизаций.

В-четвертых, рост цивилизационного самосознания диктуется раздвоением роли Запада. С одной стороны, Запад находится на вершине своего могущества, а с другой — происходит возврат к собственным корням. Все чаще приходится слышать о «возврате в Азию» Японии, о конце влияния идей Неру и «индуизации Индии», о провале западных идей социализма и национализма и «реисламизации» Ближнего Востока. На вершине своего могущества Запад сталкивается с незападными странами, у которых достаточно стремления, воли и ресурсов, чтобы придать миру незападный облик. В прошлом элита незападных стран обычно состояла из людей, в наибольшей степени связанных с Западом, получивших образование в Оксфорде, Сорбонне или Сандхерсте и усвоивших западные ценности и стиль жизни. Население же этих стран, как правило, сохраняло неразрывную связь со своей исконной культурой. Но сейчас все переменилось. Во многих незападных странах идет интенсивный процесс девестернизации элиты и возврата к собственным культурным корням. И одновременно с этим западные, главным образом американские, обычаи, стиль жизни и культура приобретают популярность среди широких слоев населения.

В-пятых, культурные особенности и различия менее подвержены изменениям, чем экономические и политические, и вследствие этого основанные на них противоречия сложнее разрешить или свести к компромиссу. В бывшем Советском Союзе коммунисты могли стать демократами, богатые превратиться в бедных, а бедняки — в богачей, но русские при всем желании не смогут стать эстонцами, а азербайджанцы — армянами.

Судя по всему, роль региональных экономических связей будет усиливаться. С одной стороны, успех экономического регионализма укрепляет сознание принадлежности к одной цивилизации. А с другой — экономический регионализм может быть успешным, только если он коренится в общности цивилизации. Европейское сообщество покоится на основаниях европейской культуры и западного христианства. Успех НАФТА (Североамериканской зоны свободной торговли) зависит от продолжающегося сближения культур Мексики, Канады и США. А Япония, напротив, испытывает затруднения с созданием такого же экономического сообщества в Юго-Восточной Азии, так как Япония — это единственное в своем роде общество и уникальная цивилизация. Какими бы мощными ни были торговые, экономические и финансовые связи Японии с остальными странами Юго-Восточной Азии, культурные различия между ними метают продвижению по пути региональной экономической интеграции по образцу Западной Европы или Северной Америки. Общность культур, напротив, явно способствует стремительному росту экономических связей между Китайской Народной Республикой, с одной стороны, и Гонконгом, Тайванем, Сингапуром и заморскими китайскими общинами в разных странах мира — с другой. С окончанием холодной войны общность культуры быстро вытесняет идеологические различия.

Своей концепцией «столкновения цивилизаций» Хантингтон бросил вызов многим устоявшимся представлениям о характере происходящих и потенциальных глобальных противостояний, а также предложил новую парадигму для теоретического исследования и прогнозирования миропорядка на рубеже XX и XXI веков. Отдельные аспекты концепции Хантингтона вызывают критические вопросы. Цивилизации существуют испокон века. Почему же только сейчас они бросают вызов мировому порядку? Хотя их роль и влияние действительно меняются, но оценка этих изменений зависит от позиции исследователя. Поэтому цель цивилизационной модели — прежде всего, привлечь внимание западной общественности к тому, как все это воспринимается в мире. Отечественные оппоненты Хантингтона (А.С. Панарин, Е.Б. Рашковский) отмечают, что тезис о грядущем конфликте цивилизаций скорее постулируется, нежели обосновывается. Возникает вопрос: почему же цивилизационные конфронтации не имели места, допустим, пятьдесят или сто лет назад? Речь может идти о возрастающем значении мировых цивилизаций в продолжающемся и чрезвычайно неравномерном всемирном процессе модернизации.

Теория международных отношений как раздел современной политической науки сформировалась и развивалась в условиях биполярного мира. Это не могло не отразиться на концептуальных подходах и проблематике международно-политических исследований. Все сколько-нибудь значительные прогнозы развития международных отношений предполагали и в будущем сохранение примерно той же ситуации, которая существовала четыре десятилетия после окончания Второй мировой войны. Хотя некоторые политологи предсказывали вероятность изменений в системе международных отношений, её эволюцию в сторону многополярности, но и они исходили из того, что обе сверхдержавы – США и СССР – по-прежнему будут играть наиважнейшую роль.

Реальные сдвиги в мировой политике, происшедшие после окончания холодной войны, оказались сколь радикальными, столь и неожиданными для большинства исследователей международных отношений. В одночасье рухнули многие теоретические концепции, казавшиеся незыблемыми и едва ли не вечными. Политическая картина мира не меняется столь стремительно, что научная мысль не всегда за ней успевает. Среди политологов, специализирующихся на исследовании проблем мировой политики и международных отношений, наблюдается, с одной стороны, некоторая растерянность, а с другой – стремление объяснить новые мировые реалии и спрогнозировать динамику дальнейших изменений в мире.

Становление США сверхдержавой и выход на последний этап, предшествующий окончательной «планетарной гегемонии талассократии», заставил американских геополитиков рассматривать совершенно новую геополитическую модель мира. Существовало два варианта развития событий — либо окончательный выигрыш Западом геополитической дуэли с Востоком, либо конвергенция двух идеологических лагерей в нечто единое и установление «мирового правительства» (этот проект получил название «мондиализм» — от французского monde — мир). В обоих случаях требовалось новое геополитическое осмысление этого возможного исхода истории. Такая ситуация вызвала к жизни особое направление в геополитике — геополитику мондиализма. Иначе эта теория известна как доктрина «нового мирового порядка». Начиная с 70-х гг., она разрабатывалась американскими геополитиками, а впервые во всеуслышание о ней было заявлено президентом США Джорджем Бушем во время войны в Персидском заливе в 1991 г.

Концепция мондиализма возникла задолго до окончательной победы Запада в холодной войне. Смысл мондиализма сводится к постулированию неизбежности полной планетарной интеграции, перехода от множественности государств, народов, наций и культур к «униформному миру». Истоки этой идеи можно разглядеть в некоторых утопических и хилиастических движениях, восходящих к средневековью и далее к глубокой древности. В ее основе лежит представление, что в какой-то кульминационный момент истории все народы земли соберутся в едином Царстве, которое не будет более знать противоречий, трагедий, конфликтов и проблем, свойственных обычной земной истории. Помимо чисто мистической версии мондиалистской утопии существовали и ее рационалистические версии, одной из которых можно считать учение о «Третьей эре» позитивиста Огюста Копта (1798—1857) или гуманистическую эсхатологию Готхольда Эфраи-ма Лессинга (1729—1781).

Мондиалистские идеи были свойственны чаще всего умеренным европейским и особенно английским социалистам (некоторые из них были объединены в «Фабианское общество»). О едином мировом государстве говорили и коммунисты. С другой стороны, аналогичные мондиалистские организации создавались, начиная с конца XIX века и крупными фигурами в мировом бизнесе — например, сэром Сесилом Роудсом, организовавшим группу «Круглый Стол», члены которой должны были «способствовать установлению системы беспрепятственной торговли во всем мире и созданию единого Мирового Правительства». «Часто социалистические мотивы переплетались с либерал-капиталистическими, и коммунисты соседствовали в этих организациях с представителями крупнейшего финансового капитала. Всех объединяла вера в утопическую идею объединения планеты».

Показательно, что такие известные организации, как Лига Наций, позже ООН и ЮНЕСКО, были продолжением именно мондиалистских кругов, имевших большое влияние на мировую политику. В течение XX века эти мондиалистские организации, избегавшие излишней рекламы и часто даже носившие секретный характер, переменяли много названий. Существовало «Универсальное движение за мировую конфедерацию» Гарри Дэвиса, «Федеральный Союз» и даже «Крестовый поход за Мировое Правительство» (организованный английским парламентарием Генри Асборном в 1946 г.).

По мере сосредоточения всей концептуальной и стратегической власти над Западом в США именно это государство стало главным штабом мондиализма, представители которого образовали параллельную власти структуру, состоящую из советников, аналитиков, центров стратегических исследований.

Так сложились три основные мондиалистские организации, о самом существовании которых общественность Запада узнала лишь относительно недавно. В отличие от официальных структур эти группы пользовались значительно большей свободой проектирования и исследований, так как они были освобождены от фиксированных и формальных процедур, регламентирующих деятельность комиссий ООН и т.д. Первая структура — «Совет по международным отношениям» (Council on Foreign Relations, C.F.R.). Ее создателем был крупнейший американский банкир Морган. Эта неофициальная организация занималась выработкой американской стратегии в планетарном масштабе, причем конечной целью считалась полная унификация планеты и создание «мирового правительства». Эта организация возникла еще в 1921 г. как филиация «Фонда Карнеги за вселенский мир», и все состоявшие в ней высокопоставленные политики приобщались мондиалистским взглядам на будущее планеты. Так как большинство членов C.F.R. были одновременно и высокопоставленными дигнитариями шотландского масонства, то можно предположить, что их геополитические проекты имели и какое-то гуманистически-мистическое измерение.

В 1954 г. была создана вторая мондиалистская структура — Бильдербергский клуб, или Бильдербергская группа. Она объединяла уже не только американских аналитиков, политиков, финансистов и интеллектуалов, но и их европейских коллег. С американской стороны она была представлена исключительно членами C.F.R. и рассматривалась как ее международное продолжение.

В 1973 г. активистами Бильдербергской группы была создана третья важнейшая мондиалистская структура — «Трехсторонняя комиссия», или «Трилатераль» (Trilateral). Она возглавлялась американцами, входящими в состав C.F.R. и Бильдербергской группы, и имела помимо США, где расположена ее штаб-квартира (Нью-Йорк), еще две штаб-квартиры — в Европе и Японии. «Трехсторонней» комиссия названа по фундаментальным геополитическим основаниям. Она призвана объединять под эгидой атлантизма и США три «Больших пространства», лидирующих в техническом развитии и рыночной экономике:

1. Американское пространство, включающее в себя Северную и Южную Америку.

2. Европейское пространство.

3. Тихоокеанское пространство, контролируемое Японией.

Главой важнейших мондиалистских групп — Бильдерберга и Трилатераля — является высокопоставленный член C.F.R., крупнейший банкир Дэвид Рокфеллер, владелец «Чэйз Манхэттен бэнк». Кроме него в самом центре всех мондиалистских проектов стоят неизменные аналитики, геополитики и стратеги атлантизма Збигнев Бжезинский и Генри Киссинджер. Туда же входит и знаменитый Джордж Болл.

Основная линия всех мондиалистских проектов заключалась в переходе к единой мировой системе, под стратегической доминацией Запада и «прогрессивных», «гуманистических», «демократических» ценностей. Для этого вырабатывались параллельные структуры, состоящие из политиков, журналистов, интеллектуалов, финансистов, аналитиков и т.д., которые должны были подготовить почву для широкого обнародования этого мондиалистского проекта «мирового правительства», так как без подготовки он натолкнулся бы на мощное психологическое сопротивление народов и государств, не желающих растворять свою самобытность в планетарном melting pot.

После распада СССР и победы Запада, атлантизма мондиалистские проекты должны были либо отмереть, либо изменить свою логику. Новой версией мондиализма в постсоветскую эпоху стала доктрина Фрэнсиса Фукуямы, опубликовавшего в начале 90-х программную статью — «Конец истории». Ее можно рассматривать как идейную базу неомондиализма. Фукуяма предлагает следующую версию исторического процесса. Человечество от темной эпохи «закона силы», «мракобесия» и «нерационального менеджирования социальной реальности» двигалось к наиболее разумному строю, воплотившемуся в капитализме, современной западной цивилизации, рыночной экономике и либерально-демократической идеологии. История и ее развитие длились только за счет нерациональных факторов, которые мало-помалу уступали место законам разума, общего денежного эквивалента всех ценностей и т.д. Падение СССР знаменует собой падение последнего бастиона иррационализма. С этим связано окончание истории и начало особого планетарного существования, которое будет проходить под знаком рынка и демократии, которые объединят мир в слаженную рационально функционирующую систему. Такой новый порядок, хотя и основанный на универсализации чисто атлантической системы, выходит за рамки атлантизма, и все регионы мира начинают переорганизовываться по новой модели, вокруг его наиболее экономически развитых центров.

2.4 Геополитические воззрения Г.Киссинджера

Международная политика уходит своими корнями в глубокую древность. В ней всегда причудливо сочетались сиюминутные интересы жестоких завоевателей и непреходящие идеалы социальных мыслителей. Соединяя и соподчиняя интересы суверенных государств, интересы всего человечества и отдельных его частей, внешняя политика была и остается весьма двойственной; в ней находят свое отражение и идеалистические представления о справедливом устройстве мира, и жесткий практический расчет властных элит, отличающих потребности своих стран, порождаемые складывающейся ситуацией, от перспективных целей преобразования мирового порядка.

В последнем труде Генри Киссинджера насущно раскрыта новая и вразумительная внешняя политика, и какими должны быть ее цели после окончания эры холодной войны и начала глобализации. Сам образ этого выдающегося государственного деятеля, на протяжении нескольких десятилетий в той или иной мере определявшего внешнюю политику одной из самых мощных держав современного мира, располагает к восприятию его точки зрения как, безусловно, разумной и основательной. Однако даже впечатляющие заслуги патриарха американской дипломатии, его, несомненно, важная роль в таких воистину исторических прорывах, как подписание Московского договора 1972 года между СССР и США, вывод американских войск из Вьетнама и установление дипломатических отношений между Соединенными Штатами и коммунистическим Китаем, не гарантируют непогрешимости предпринимаемого им анализа мировых процессов. И дело здесь не в том, что, как сегодня утверждают, 56-й государственный секретарь Соединенных Штатов сыграл далеко не самую благовидную роль в ряде иных рубежных событий новейшей истории, а в том, что процессы тридцатилетней давности, сколь бы совершенным образом они ни были поняты и проанализированы, далеко не всегда могут служить ключом к объяснению картины международных отношений нашего времени. История дает людям уроки, а не рецепты, и поэтому консерватизм во внешней политике, которому привержен доктор Киссинджер, одновременно и необходим, и опасен.

Появление новой книги известного дипломата совпало с окончанием той эпохи, которая во всем мире связывается с именем президента Клинтона; в ней, по существу, сделана попытка подвести итоги 90-х годов, которые «оставили нам парадоксальное наследие доминирующее положение сочетается с реальной возможностью оказаться в стороне от многих тенденций, влияющих на мировой порядок и, в конечном счете, преобразующих его». Оглядываясь назад, можно лишь удивляться тому, как точно совпали основные акценты, расставленные в книге с реальными изменениями в американской внешней политике, последовавшими за террористическими атаками на Нью-Йорк и Вашингтон. В нынешней ситуации практически всеми ответственными политиками признано, что недостаточное внимание к международным проблемам, которым грешила администрация Клинтона, должно быть преодолено, а значение этого вектора американской политики - восстановлено. Таким образом, работа Г.Киссинджера оказывается не только увлекательным и глубоким исследованием международной жизни; она, прежде всего, отвечает реальным потребностям Соединенных Штатов и отчасти даже определяет систему внешнеполитических ориентиров для действующей администрации Джорджа У. Буша. Однако сразу следует отметить, что Г.Киссинджер исходит из ряда предпосылок, которые на первый взгляд кажутся вполне убедительными, но на которых, при ближайшем их рассмотрении, вряд ли возможно выстроить непротиворечивую систему аргументов, обосновывающих эффективность предлагаемых в книге подходов.

Первая из этих предпосылок состоит в том, что в 90-е годы «впечатляющие экономические успехи давали политическим лидерам соблазн смешивать стратегическое мышление с экономическим». По мнению автора, это приводило к тому, что внешнеполитические цели определялись если и не на основе целей внутриполитических, то, по крайней мере, в русле подходов к решению экономических и социальных проблем, актуальных для самих Соединенных Штатов. Однако, несмотря на то, что «современное восприятие отражает приоритет, придаваемый экономике над политикой», даже сегодня «экономический глобализм не заменяет собой мирового порядка, хотя и может быть его существенным компонентом»; «в отличие от экономики, - пишет он, - политика делит мир на национальные элементы», и это делает некорректным применение принципов внутренней политики к внешней. Подобные утверждения, однако, нуждаются в серьезной конкретизации; не случайно сам Г.Киссинджер признает, что разъединенные во второй половине XX столетия военные, политические и экономические факторы сплетаются ныне вновь; следовательно, один из его исходных тезисов оказывается не вполне убедительным.

Второй шаткой предпосылкой является бесспорная для каждого американца мысль об исключительности США, обусловленной специфическим характером американской системы ценностей, уникальностью американской истории и особым положением Соединенных Штатов в современном мире. Г.Киссинджер подробно описывает как исключительность нынешнего положения США, так и особенности американского мировоззрения и истории страны. Однако это не означает ни того, что даже после завершения «холодной войны» с этим положением готовы согласиться и остальные страны, ни того, что доминирование США, даже если оно и отражает одни лишь позитивные черты американского опыта, не будет воспринято в мире как новая гегемония. Автор признает этот факт, отмечая в заключении, что Америке «надо осознать свое превосходство, но при этом вести политику так, как если бы в мире существовало много иных центров силы», «внедрять, а не навязывать свои ценности».

Третьим важнейшим моментом, наложившим досадный отпечаток на всю концепцию автора, является явное противопоставление Соединенных Штатов европейским странам. Создается впечатление, что даже столь опытному государственному деятелю, как Г.Киссинджер, трудно смириться с возросшей ролью Европы в современном мире, с некоторым пренебрежением американскими интересами со стороны европейских стран, обязанных Соединенным Штатам как восстановлением единства Европы после Первой и Второй мировых войн, так и защитой от советской угрозы в послевоенные годы. Реально существующие разногласия по проблемам текущей жизни в целом ряде случаев как бы заслоняют для автора и фактическое единство европейской и американской культур, и несомненную необходимость консолидации западного мира, причем консолидации, не ограничивающейся одной только глобальной антитеррористической операцией.

Г.Киссинджер, великолепный знаток политической истории, применяет для описания проблем, существующих сегодня в различных регионах мира, метод аналогии, соотнося эти проблемы с отдельными этапами развития западной цивилизации. Во-первых, он выделяет те страны, в отношениях между которыми «в значительной мере реализуются американские исторические идеалы»; сюда автор относит отношения между европейскими государствами, между ними и США, а также между США и государствами Латинской Америки. «Все эти государства демократичны; - пишет он, - их экономика рыночно ориентирована; войны исключены, они могут разгореться разве что на периферии, где их источником способны стать этнические конфликты». Во-вторых, это регионы, которые, «подобно Европе XIX века, могут переживать длительный мирный период... однако принцип баланса сил сохраняет здесь решающую роль»; к таким регионам Г.Киссинджер относит Азию, где существует несколько крупных держав, таких, как Япония, Китай, Россия и Индия, а также ряд других, каждая из которых с недоверием относится к соседям и стремится не допустить доминирования кого-либо из потенциальных соперников. В-третьих, это ближневосточный регион, проблемы которого напоминают противоречия Европы XVII века: «Их корни лежат не в экономической сфере, как в странах атлантического бассейна и Западного полушария, и не в стратегической, как в Азии, а в сфере идеологии и религии»; эти противоречия не только трудноразрешимы, но трудны даже для адекватного осмысления западными политиками. Наконец, к четвертой группе стран Г.Киссинджер относит Африку - «континент, к истории которого невозможно подобрать европейских примеров».

В соответствии с избранным методом автор относительно автономно рассматривает все четыре региона; при этом, однако, трудно избавиться от впечатления, что наибольшие сложности вызывает у него осмысление взаимоотношений не с Азией, Ближним Востоком или Африкой, а со странами, отнесенными к первой группе - к той, где наиболее «убедительно демонстрирует себя идеалистическое представление о мире, основанном на принципах демократии и экономического прогресса». На наш взгляд, это зримо свидетельствует о некоторой ограниченности представлений Г.Киссинджера о закономерностях развития современного глобализированного мира.

Хотя Г.Киссинджер и признает европейскую интеграцию впечатляющим политическим опытом, он считает ее проявлением тенденции, в русле которой «исторически сформировавшиеся национальные государства, сознающие, что их масштаб не позволяет им играть роль мировых лидеров, стремятся к интеграции в более крупные образования». В данном случае, однако, автор невольно (или умышленно) уклоняется от оценки более глубинных источников европейского единства - исторических, культурных и интеллектуальных. Возникает впечатление будто европейская интеграция есть реакция на расширение влияния США, статус которых как «доминирующей державы автоматически порождает в других странах стремление к большей независимости в сфере принятия решений и желание ослабить ее позицию».

В книге отмечается, что между двумя сторонами Атлантического океана обнаружились настолько серьезные разногласия в экономической сфере, а ослабление человеческих контактов стало столь значительным, что «сегодня под вопрос поставлено само понятие совместной безопасности и даже общих целей». Иными словами, Г.Киссинджер признает, что не борьба за политическое влияние (что было бы понятно, если бы европейская интеграция была реакцией на американскую гегемонию) становится причиной утраты культурной и человеческой близости двух составных элементов западного мира, а наоборот. Во-вторых, из рассуждений автора более или менее явно следует, что политические союзы, единожды заключенные, должны существовать если не вечно, то неопределенно долго. С иных позиций трудно объяснить его недоумение по поводу того, что, будучи обязанной Америке своим спасением - сначала от экономического краха посредством плана Маршалла, а затем и от советской опасности путем заключения Североатлантического договора, Европа оставляет в прошлом то время, когда «Соединенные Штаты взаимодействовали с каждой из европейских стран в отдельности, а мнение США учитывалось до принятия решений», и сегодня «в отношениях с Европейским Союзом США, напротив, исключены из процесса принятия решений и могут вмешиваться лишь post factum». В-третьих, несмотря на произошедшие за последние десятилетия фундаментальные изменения в мировой экономике и политике, автор по существу отказывается признать Европейский Союз равным Соединенным Штатам по экономическому и политическому потенциалу.

Иная картина открывается перед читателем, как только автор переходит к анализу ситуации в Азии, на Ближнем Востоке и в Африке - в регионах, где политические противоречия напоминают проблемы западной цивилизации в прошлые столетия. В данном случае задачи, намечаемые бывшим государственным секретарем, оказываются диаметрально противоположными тем, что стоят перед американской дипломатией в Европе и Латинской Америке: если здесь, как мы видели, Г.Киссинджер считает необходимым добиваться максимально возможного сплочения демократических стран вокруг США, то в Азии целью Соединенных Штатов оказывается, скорее, разделение государств региона; «геополитической целью Америки должно оставаться предотвращение объединения азиатских государств в недружественный США блок, которое может оказаться весьма вероятным, если этот процесс возглавит одна из ведущих держав региона». На Ближнем Востоке ситуация еще более драматична: там религиозные и идеологические противоречия приводят к возникновению «огромной прямой угрозы безопасности Америки и ее благополучию», исходящей не столько от блоков и союзов государств, сколько от малопредсказуемых политических режимов. Однако, несмотря на все отличия Восточной и Южной Азии от региона Персидского залива, любое развитие событий на этих пространствах планеты может вылиться для Соединенных Штатов лишь в очередную проблему безопасности, но не в вызов доминирующему положению Америки в мире. Парадокс современной ситуации, не отмечаемый Г.Киссинджером непосредственно, но неявно присутствующий в его книге, заключается в том, что в XXI столетии лишь развитые демократические государства, прежде считавшиеся естественными союзниками Соединенных Штатов, одни только и могут оспорить американскую гегемонию.

Поэтому предлагаемый автором анализ ситуации в Азии представляется гораздо менее спорным, нежели его оценка отношений США со странами Европы и Латинской Америки. Большинство выдвигаемых им тезисов способно существенно обогатить наши представления о сути и формах азиатской политики. Хотя эта политика и основана, как отмечает доктор Киссинджер, на традиционной концепции силового баланса, она гораздо более комплексна, чем, например, европейская политика XIX века, причем по ряду причин. Во-первых, «в Азии не существует единого для континента равновесия... сами роли, которые играют азиатские государства, непрерывно меняются» в силу разных темпов экономического развития и эволюции различных внутриполитических моделей. Во-вторых, «страны Азии никогда не приходили к осознанию общей для них всех опасности, обладая разными представлениями о потенциальных угрозах»; поэтому союзы и коалиции в регионе кратковременны, легко возникают и столь же быстро распадаются. И, наконец, в-третьих, «в региональных спорах страны Азии обнаруживают намного большую готовность прибегнуть к силе, чем европейцы, отрезвленные опытом двух мировых войн»; поэтому политика Соединенных Штатов, как и политика других великих держав в этом регионе, должна отличаться особой ответственностью.

В частности, политика США в Азии должна, по мнению автора, предполагать активное взаимодействие практически со всеми готовыми к этому странами, но в условиях отсутствия четко формализованных принципов такого взаимодействия. Следует признать, что Соединенные Штаты демонстрируют эффективное использование подобной стратегии; так, договор о взаимной безопасности между США и Японией, на протяжении более чем полувека являющийся важным элементом стабильности в Азии, не имеет никаких формальных механизмов исполнения; США долгое время имели военные базы на Филиппинах в отсутствие формального соглашения с этой страной, что позволяло филиппинскому правительству, например, активно участвовать в Движении неприсоединения; Соединенные Штаты позволяют себе выдвигать боевые корабли в Тайваньский пролив в ответ на демарши КНР несмотря на то, что они признают пекинское руководство законным правительством единого Китая, составной частью которого считается и Тайвань. Таким образом, задачей США было и остается присутствовать в азиатской политике и давать почувствовать это присутствие азиатским странам. Такой подход основывается на том, что баланс сил в Азии окончательно не сложился, а «в геополитическом плане для каждой крупной азиатской державы ... проблема состоит не столько в том, чтобы завоевать соседей, сколько в том, как помешать, соседям объединиться против нее».

Особое внимание уделяет автор двум обстоятельствам, принципиально важным для его анализа ситуации в Азии.

С одной стороны, это необходимость выступать в этом регионе, как и повсюду в мире, не только доминирующей геополитической силой, но и носителем американских ценностей, важнейшей из которых является приверженность соблюдению прав человека. Данный тезис звучит в книге предельно определенно и жестко. «Ни один серьезный диалог с азиатскими странами, пишет Г.Киссинджер, - не может не затрагивать проблему прав человека. Даже самая "реалистичная" американская администрация должна преследовать подобные цели, причем не для того, чтобы раздражать противоположную сторону, но в силу того, что такой подход отражает важнейшие нравственные ценности и устои Америки. Ни одна администрация, отказавшаяся учитывать этот фактор, не сможет рассчитывать на общественную поддержку ... Поэтому ни одно азиатское государство, которое понимает американские интересы, не должно свысока относиться к этой проблеме». Автор подчеркивает, что внимание к проблемам прав человека, было, есть и будет неотъемлемой частью американской политики; анализируя, в частности, обострение отношений с Китаем после подавления его властями народных выступлений на площади Тяньаньмынь, он указывает, что в этот момент «все остальные вопросы американо-китайских отношений отошли на второй план, уступив место обеспокоенности внутренними порядками Китая, поскольку разногласия, которые прежде считались обычными издержками отношений между великими державами, стали рассматриваться большей частью американского общества как продукт противостояния тоталитарному злу».

С другой стороны, американское присутствие в Азии не должно быть только латентным; поэтому непереоценима роль военного контингента, расположенного в Южной Корее, а следовательно, и корейской проблемы как таковой, коль скоро она вызвала размещение этих войск вдоль знаменитой 38-й параллели. Автор последовательно подчеркивает, что появление американцев в Корее было обусловлено тем, что США и их союзники стремились предотвратить захват южной части полуострова северокорейскими коммунистами, действуя при этом на основании резолюций ООН. Сегодня, когда «Северная Корея превратилась в карикатурное сталинистское государство, став, по-видимому, наиболее полицейским государством в мире» и «шантажирует Америку, Японию и Южную Корею возможностью распространения имеющихся у нее технологий создания ядерного оружия и ракет дальнего радиуса действия», Соединенные Штаты оказались в весьма щекотливом положении, так как, хотя у них «нет причин препятствовать воссоединению Кореи и есть веские основания его поддерживать,., в данном случае для Америки на карту ставится гораздо больше, чем судьба Кореи, ибо будущее всей Азии во многом зависит от того, что случится с американскими вооруженными силами, расположенными вдоль 38-й параллели». При этом уверен Г.Киссинджер, «с уходом этих войск окажется неопределенным будущее американских баз в Японии, а если американские войска оставят всю эту часть Азии, на континенте в целом возникнет новая система безопасности и, более того, новая политическая ситуация».

Таким образом, политика США в Азии отличается некоторой двойственностью: стремясь укреплять ценности демократии, Соединенные Штаты вынуждены балансировать между интересами отдельных стран, порой предпочитая ориентироваться на сотрудничество с теми из них, которые никак не могут быть отнесены к категории демократических; будучи привержены сохранению мира и стабильности в регионе, американцы, тем не менее, серьезно опасаются исчезновения наиболее опасного очага противостояния, помня о том, насколько ослабли их позиции в Европе после достижения, казалось бы, самой заветной цели - победы в «холодной войне». «Соединенные Штаты, - отмечает автор, - должны присутствовать в Азии, но не создавать впечатления доминирования; им надлежит играть решающую роль в преодолении различных опасностей, не ставя себя в центр каждого возникающего конфликта». Тем не менее, подчеркнем еще раз, американская политика в Азии относительно легко прогнозируема и преследует вполне достижимые цели.

Работа Г.Киссинджера четко отражает сдвиги во внешнеполитическом курсе Соединенных Штатов, представляя взгляды вернувшейся к власти политической элиты. Постановка острых вопросов и пересмотр многих элементов клинтоновской внешней политики может действительно оказаться актуальным и необходимым. В конце концов, демократическая смена либеральных периодов истории США консервативными отражает не недостатки политической системы, а ее достоинства. Проблема, однако, заключается в том, что если и следует возвращаться к традиционной внешней политике, то скорее к ее духу, чем к ее формам. Надо не реставрировать старое, а искать и создавать новое. Величие Америки в восприятии ее граждан всегда базировалось на естественно складывавшемся в американском обществе духе сплоченности и солидарности. Нередко доводится слышать об иллюзорном характере этого духа, о том, что он искусственным образом поддерживается средствами внутренней политики; это не имеет значения, пока на данной основе достигаются впечатляющие результаты. Это же можно утверждать, говоря о величии Америки на международной арене. Обеспечение сплоченности и солидарности мира демократий является сегодня наиболее важной задачей, особенно на фоне той сегментированности современной цивилизации, которая столь ясно и убедительно представлена в книге Г.Киссинджера. И если Соединенные Штаты окажутся неспособными справиться с этой задачей, то, как подчеркивает и сам автор, «очевидно проявляющееся намерение доминировать постепенно объединит мир против США и заставит их ограничить свои претензии, что в конечном итоге приведет их к изоляции и истощению».

 

2.5 Немецкая геополитика

В первые послевоенные годы развитие геополитической науки в Германии, потерпевшей сокрушительное поражение, было серьезно затруднено: геополитика как часть официальной идеологии Третьего рейха относилась к идеологическим инструментам тоталитарной государственной машины. Многие геополитики после войны подпали под действие закона о денацификации, запрещавший им занятие научной деятельностью. Их главные усилия были направлены отчасти на собственную реабилитацию, отчасти же на восстановление доброго имени геополитики и превращение ее вновь в академическую науку. Работа К. Хаусхофера «Апология немецкой геополитики» полностью отвечала задачам реанимации этого научного направления и освобождения его от нацистского клейма. Главный акцент этой работы заключается в обосновании важности применения геополитики для выработки внешнеполитической стратегии США и использовании полезного опыта немецкой научной школы.

В защиту «истинной» немецкой геополитики и ее теоретических основ выступили в то время такие американские геополитики, как Николас Спикмен, Эдмунд Уолш, Страус-Хюпе, Томас Гринвуд и др. Многие из них отстаивали основные положения немецкой геополитики, высказывали о заслугах немцев в развитии геополитических идей, считая тем самым, что именно немцы впервые открыли и научно разработали формы географического детерминизма и геополитики, которые лежат в основе реалистической политики государства.

Первый этап возрождения немецкой геополитики после Второй мировой войны, продолжавшийся практически до образования Федеративной республики Германии в 1949 году, был периодом глубокого кризиса немецкой геополитики и характеризовался проамериканской ориентацией со стремлением всячески отмежеваться от нацизма. Причем, если первая особенность данного периода через некоторое время претерпела существенное изменение, то стремление немецких геополитиков доказать непричастность к своим предшественникам продолжает и сейчас занимать центральное положение во многих современных геополитических теориях.

Немецкая геополитика уделяет особое место в возведении чисто географического фактора, то есть территориального расположения Германии в центре Европы, в «философско-историческую концепцию», на основании которой делались экономические и военно-стратегические выводы, занимают немецкие геополитики Фридрих Ратцель и Карл Хаусхофер и их геополитические теории о так называемом «континентальном» и «островном» принципах государственного мышления. В последствии эти теории были детально разработаны такими ведущими представителями немецкого историзма нового времени, как Эрнст Трельч, Фридрих Майнике и прежде всего Герхард Риттер.

При ближайшем же рассмотрении данной теории не трудно заметить, что своими корнями она уходит в теорию географического «раздвоения мира». Существо данной теории сводилось в то время к тому, что Германия находится «на рубеже двух миров», т.е. между «сухопутной силой» (Евразией, куда главным образом относили СССР и дружественные с ним страны) и «морской милой» (США, Англия). Такое географическое положение Германии обуславливало и оправдывало якобы ее внутреннюю и прежде всего внешнюю политику. Фашистские идеологи пытались этим чисто географическим дуализмом «суши» и «моря» объяснить сущность «исторической структуры напряженности», т.е. существование двух мировых систем, и представить Германию как одну из основных сил, от которой полностью зависит результат их борьбы. О «миссии» Германии тогда писали как о главном «рычаге» исторического развития.

Одним из выдающихся геополитиков, продолжавших развитие идей Хаусхофера, является Йордис фон Лохаузен. В своем труде «Мужество властвовать. Мыслить континентами» считает, что политическая власть только тогда имеет шансы стать долговечной и устойчивой, когда властители мыслят не сиюминутными и локальными категориями, но «тысячелетиями и континентами». Глобальные территориальные, цивилизационные, культурные и социальные процессы, по мнению Лохаузена, становятся понятными только в том, случае если они видятся в «дальнозоркой» перспективе, которую он противопоставляет исторической «близорукости». Власть в человеческом обществе, от которой зависит выбор исторического пути и важнейшего решения, должна руководствовать очень общими схемами, позволяющими найти место тому или иному государству или народу в огромной исторической перспективе. Поэтому основной дисциплиной, необходимой для определения стратегии власти, является геополитика в ее традиционном смысле.

Лохаузен отделяет судьбу Европы от судьбы Запада, считая Европу континентальным образованием, временно подпавшим под контроль талассократии. Но для политического освобождения Европе необходим пространственный минимум. Такой минимум обретается только через объединение и интеграционные процессы в Европе, и дальнейшее складывание европейских держав в новы самостоятельный блок, независимый от атлантизма.

Объединение Германии явилось бесспорным фактором ускорения интеграционного процесса и создания Европейского Союза, в котором с тех пор наблюдаются решающие сдвиги. В течении 90-х гг. в политических и научных трудах встает вопрос о конечной цели интеграции, ее будущем, широко дискутируемый на различных уровнях. Данный вопрос тесно связан с размышлениями о роли Германии в Европе и о будущем внешней политике «Берлинской Республики». В цикле публичных лекций за 1997-1998 года ведущие геополитики Германии – Й.Фишер, К.Кинкель, В.Шойбле, Р.Шарпинг, Г.Солмс и др. расширили тематику, предложенную исследовательским институтом Германского общества внешней политики (DGAP). Многие из их имели настолько широкий резонанс в Германии и Европе, что несколько позже их концептуализация легла в основу немецких предложений относительно европейского конституционного проекта. Карл Кайзер, ведущий немецкий политолог, выпустил специальный сборник выступлений под названием «Речи о внешней политике Берлинской Республики», ставшей основой современной концепции внешней политики Германии.

В основе анализа высказываний немецких политиков лежит разнообразие партийных представлений о будущем Европы, своего рода современной политико-партийный ландшафт немецкой «идеи Европы». Вольфганг Шойбле, председатель фракции ХДС/ХСС Бундестага, указывая на глобализацию как «знаковые явления» современности: на динамику развития технологий и экономики, перешагнувшие национальные границы и финансовые рынки как «сейсмографы политического развития», - выступает за активизацию внешней политики как единой целой – ФРГ и ЕС. Будущее Европы Шойбле видит в гражданах, но никак не в институтах, который, по его мнению, не могут быть «самоцелью». Европейский Союз в условиях глобализации может быть дееспособным, если он будет базироваться на идее субсидиарности.

Среди внутренних побудительных причин немецкие политики однозначно отмечали происходившие тогда в Европе успешные процессы – введение единой валюты евро, начало расширение ЕС на Восток, разработка общей для ЕС внешней политики и политики в сфере безопасности, строительство общей обороны, а также проблемы: кризис Комиссии ЕС 1999г., малая популярность Европарламента и европейских выборов, войны и конфликты на Балканах и др.

Таким образом, как внешние, так и внутренние причины заставляли европолитиков интенсивнее браться за проблемы, касающиеся реформирования Сообщества в целом, его политик, организационных начал.

Й.Фишер представил необходимость преобразования Европейского Союза в Европейскую федерацию. С учетом культурно-исторических условий Европы в проекте политического союза предусмотрено многообразие проживающих на европейском континенте народов со своей культурой, языком и историей, также множество национальных государств. Немецкая сторона считает, что попытка завершить политическую интеграцию вопреки существующим национальным институтам и традициям, а не с их участием, стала бы непоправимой конструктивной ошибкой и обречена на неудачу. Только если европейская интеграция объединит национальные государства в подобную федерацию, если их учреждения не исчезнут и не обесценятся, такой проект, по его мнению, несмотря на все огромные сложности, станет реальным.

Последним завершающим шагом в процессе интеграции станет создание Европейской Федерации. Метод усиленного сотрудничества сам по себе не ведет к созданию федерации – все равно, будь-то в форме центра тяготения ил же сразу со всеми или большинством членов Союза. Й.Фишер уверен, будущее Европы в осознанных действиях всеми членами ЕС через усиленные сотрудничество к общеевропейскому конституционному договору и осуществлению идей Р.Шумана о Европейской Федерации. Немецкий ракурс в этом плане особенно интересен, т.к. он доказывает, чем Германия на самом деле обязана идее мыслителей и политиков о единстве Европы и ее проведению в жизнь.

Немецкая концепция новой Европы стимулировала динамизм новых идей и способствовала уходу от евроскептицизма, преобладавшему в европейских кругах. Германия перестала быть, как выразился однажды немецкий политолог Р.Хрбек, «толерантным ожидающим», терпеливо ожидавшая конкретных результатов с тем, чтобы эффективней подключиться к интеграционным мероприятиям. Инициативы германской стороны, последовавшие с конца 90-х годов, показали ее способность быть инициирующей силой, глубоко включенной в интеграционный процесс, а отнюдь не подключенной к нему. Одновременно Европа перешла к более интенсивному обсуждению своего политического устройства и своих конституционных основ на федеративной основе. Европейский Союз приступил к разработке и обсуждению своей конституции.

2.6 Контрглобализм – будущее Хартленда

Как уже отмечалось, с разрушением СССР и Варшавского блока изменилось геополитическое равновесие на планете. Бывшие восточные страны социалистической системы исчезли: часть их вошла на правах бедных родственников в первый мир — в систему развитых капиталистических государств, часть пополнила страны третьего мира — традиционных поставщиков сырья и дешевой рабочей силы. При этом и те и другие, как правило, растеряли былой политический и экономический вес. Данный вывод в полной мере относится и к России. Третий мир потерял возможность маневрировать между двумя блоками, двумя сверхдержавами — антагонистами, получая в былые годы экономическую, военную, техническую поддержку то в одном блоке, то в другом.

В последние десятилетия XX в. политический язык межгосударственного общения постепенно менялся в сторону резкого ужесточения. Язык дипломатии стал предваряться языком пушек, ракетных залпов. Во всех военных стычках с трагической очевидностью была видна, предопределена развязка: будь то операция «Буря в пустыне» или Косовская операция. Предшествующие им локальные войны (в Корее, Вьетнаме, в Эфиопии и в других странах) были конфликтами двух глобальных систем. Окончание войн не было окончательным выяснением расстановки геополитических сил. В последнем десятилетии XX в. войны с участием США и их союзников по НАТО приобрели разбойничий характер, носили однозначную, предопределенную развязку, напоминая по формату полноценную современную войну.

Такой метод самоутверждения в межгосударственных, геополитических отношениях США и их западные партнеры позволяют себе в отношении стран-изгоев. С ними нет необходимости договариваться как с равным противником, и все возникающие противоречия можно решить относительно кратковременной войсковой операцией. Расходы на такую операцию оплатит проигравший войну, а лидеры этой страны будут представлены в глазах мирового общественного мнения как диктаторы, узурпаторы демократии, прав и свобод человека, и потребуют, чтобы они предстали перед марионеточным Международным трибуналом в Гааге.

По воле сверхдержавы США и их сателлитов страной-изгоем может быть названа любая страна мира. В начале 90-х гг. это был Ирак, в конце 90-х гг. — Югославия, Иран. В недалекой перспективе по воле США ею может стать Россия. Главный критерий для отнесения страны в число изгоев — несовпадение ее государственных интересов с интересами атлантистской, мондиалистской структур.

У России, как и других странах бывшего Советского Союза очень мало возможностей противостоять этим структурам. США в первой четверти XXI в. в состоянии создать глобальную систему контроля над планетой. Но ни Россия, ни Китай, ни Индия, а тем более Иран и Ирак не самостоятельны в той степени, какая требуется для формирования такого блока, участия в нем. Россия экономически, технологически, в еще большей степени финансово зависит от Запада. Китай в силу специфики своей юго-восточной политики вынужден тщательно продумывать свои дипломатические, военные, геополитические решения с учетом позиции США. Слишком много получает Китай от Вашингтона, чтобы решиться на резкие шаги по отношению к Америке. Хотя случай с самолетом-шпионом говорит о том, что КНР выходит из ряда региональной державы в державу «номер два». Индия по традиции находится в зоне британского контроля. Иран и Ирак числятся в списках государств-изгоев. Кроме того, Китай и Индия, Иран и Ирак имеют между собой много нерешенных проблем, прежде всего территориальных, являются конкурентами в сфере азиатского и ближневосточного влияния.

Потенциально реализуется другой антиглобалистский проект — союз России и исламского мира. Либеральное лобби в Москве упорно видело Россию исключительно как часть западного мира. Оно было готово заплатить любую цену за то, чтобы втащить ее за волосы в Европу. О несовместимости ценностей, исповедуемых в Европе и России, писал еще во второй половине XIX в. русский мыслитель Данилевский, а о различной, несовпадающей комплиментарности — в конце XX в. Гумилев. А проблемы, с которыми столкнулась Россия в финале XX в., и проблемы стран исламской цивилизации имеют общую природу.

Исламские страны готовы многим поступиться «ради создания действенной силы, способной представлять их политические интересы». И проект создания новой геополитической структуры Россия — Казахстан — Таджикистан — Иран — Ирак с перспективой присоединения к ней со временем Афганистана и других исламских государств предпочтительнее, нежели формирование оси Москва — Пекин — Дели. В подобном предложении есть большая привлекательность для российских политиков. Если рассматривать проект с точки зрения престижности, Россия, бесспорно, будет играть в этом союзе первую роль. Кроме того, такой союз при условии заключения военного соглашения позволил бы контролировать евразийское пространство. Далее, единая экономическая политика огромного «евразийско-ближневосточного» региона, располагающего гигантскими сырьевыми ресурсами, прежде всего мировыми запасами энергоносителей, положила бы конец хождению по всему миру необеспеченного доллара США.

Но для того чтобы успешно реализовать этот проект, необходима политическая воля, желание поставить во главу угла государственные интересы, а не интересы либерально-демократического крыла политической элиты РФ, фактически продолжающей печально знаменитую козыревско-ельцинскую линию уступок Западу. Здесь должны объединить свои усилия все субъекты политической элиты России; речь, безусловно, идет о политиках-государственниках, представляющих все спектры политической системы общества. Проект очень велик и реализовывать его отдельной группе сторонников просто не под силу, поэтому для «поддержки контрглобалистского союза необходимо новое структурирование партийного пространства России, должна сформироваться новая массовая политическая партия, которая осознает будущее России как часть единого евразийского будущего».

Для создания евразийского будущего союза в противовес Атлантическому союзу, блоку НАТО есть все предпосылки: политические, военные, экономические, в том числе связи с бывшими союзными республиками, входящими в Таможенный союз, представляющий, по сути, Евразийский экономический союз. Кроме того, Иран и Ирак кровно заинтересованы прорвать блокаду США, отбросить отношение к ним как странам-изгоям. Далее, этот контрглобалистский союз должен взять за основу, а затем расширить рамки Договора о коллективной безопасности, подписанный пока большинством среднеазиатских республик и Россией. Расширенный вариант Договора (вплоть до договора о совместных военных действиях в случае нападения на одного из участников и создания единого командования) готовы подписать Иран и Ирак.

Есть и другая точка зрения на новое мироустройство. В XXI в. в качестве геополитического противовеса может выступить Китай. Для такого подхода есть много «за»: стремительный экономический рост КНР, огромная территория, не уступающая территории США, большой демографический потенциал, превосходящий более чем в 4 раза потенциал США, активная динамичная внешняя политика, мощные быстро модернизирующиеся вооруженные силы и т.п. Но Китай на практике балансирует между атлантизмом и евразийством. И эта политика, по-видимому, будет продолжаться и в первое десятилетие XXI в.

В научной литературе можно встретить еще одну точку зрения относительно судеб мира. Идея евразийского геополитического "треугольника" — России, Индии и Китая, выдвинутая Е.М. Примаковым в 1998 г., долгое время считалась утопической ввиду определенных противоречий между этими государствами, а также противодействия США таким начинаниям. Однако в период после 11 сентября 2001 г. и появления войск НАТО в Афганистане и Средней Азии усилилась геополитическая роль ранее чисто региональной "Шанхайской пятерки"; она преобразовалась в Шанхайскую организацию сотрудничества (ШОС). На правах наблюдателей началось присоединение к ней государств не только сопредельных России или Китаю (Монголия), но и не сопредельных им (Узбекистан или Индия, находящиеся по разные стороны Афганистана).

Теме сближения России, Китая и Индии в единый геополитический "треугольник" были посвящены семинары в Пекине и Дели, за которыми последовала трехсторонняя научная конференция в Москве 5-6 сентября 2001 г. Здесь - за неделю до 11 сентября - были обобщены пять важнейших предпосылок сближения трех крупнейших государств мира:

- ответственность за судьбы мирового развития;

- сходство задач внутреннего развития реформы с целью выхода на

современный цивилизационный уровень;

- необходимость противостоять угрозам этносепаратизма и религиозного экстремизма, подпитываемых извне;

- взаимопересекающиеся интересы региональной стабильности в Центральной Азии;

- высокий уровень двусторонних российско-китайских и российско- индийских отношений, что позволяет двусторонним связям стать прочной основой трехстороннего сотрудничества.

Сближение трех держав облегчается и участием их в смежных международных организациях: Россия - член СНГ, ЕврАзЭС и ШОС, Россия и Китай - члены АТЭС и ШОС, Китай -активный участник диалога АСЕАН + 3 (КНР, Япония, Южная Корея), Индия - член региональной Ассоциации сотрудничества Южной Азии (SAARC). По мнению китайской стороны, хотя три державы Азии существенно уступают государствам Запада в экономическом и военном плане, несомненны их совокупные геополитические, ресурсные и чисто военные преимущества. Три пары двусторонних отношений между ними являются прочной основой трехсторонних отношений. Трехстороннее сотрудничество великих держав Азии стимулируется сходством их жизненно важных интересов прежде всего именно в Центральной Азии. По этой самой причине, как отмечает индийский автор Г.П. Дешпанде, страны региона "медленно, но верно начинают играть все более заметную роль в международных делах".

На этом фоне роль американского фактора в Центральной Азии не может и не должна преувеличиваться. Конечно, в своих глобальных претензиях США делают ставку на так называемый управляемый кризис геополитических пространств Евразии. Но неустойчивость американских же позиций в регионе объясняется не только неуспехами США в Афганистане и затем в Ираке (по Клаузевицу, в стратегии котируется не военная победа, а конечный политический успех), но и причинами куда более фундаментальными.

По этой и многим другим причинам заявления о "конце Евразии" считаются даже на Западе, по меньшей мере, преждевременными. Напротив, признается ключевая роль центральной Евразии в лице государств ШОС в глобальной расстановке сил. Трудно согласиться и с тем, что США расширяют и укрепляют свой "плацдарм в центре Азии", если Китай способен контратаковать Америку как минимум в Восточной Азии посредством своего влияния в АСЕАН. В свою очередь, западные специалисты предвидят достаточно скорый закат США — при возвышении Китая. В этом контексте вступление Индии в ШОС делает последнюю крупнейшей межгосударственной организацией мира, охватывающей Евразию от центра Европы, Северной Атлантики и Ледовитого океана до Индийского и Тихого океанов. Соперничать с такой организацией на пространстве меж четырех океанов достаточно сложно даже для НАТО и США. Последние хорошо понимают, что именно Центральная Азия - связующее звено ШОС, и делают все возможное для ее дестабилизации. Можно сказать, что регион стал последней исторической ставкой США: здесь оживают хотя и иллюзорные, однако надежды стимулировать "глобальные тенденции—2015" в виде распада России на европейскую "Московию" до Волги, Заволжье—Урал—Сибирь и Дальний Восток. Ставка делается на "Сердце Земли", север которого составляют именно Заволжье, Урал и Сибирь, центральную часть - Средняя Азия и Синьцзян (Туркестан Западный и Восточный), а также Тибет, южную — Афганистан, Северный Пакистан, Северная Индия, а также Иран в части, не прилегающей к океану.

Нельзя не признать, что события текущего 2006 г., как и всего начала XXI в., делают планы США достаточно иллюзорными. Организационное укрепление и расширение связей ШОС в совокупности со стабилизацией Узбекистана, исход президентских выборов в Иране срывают осуществление негласного проекта "ислам против Китая" (аналогичного — против России); более того, ухудшают положение США при любой попытке изменить ситуацию в свою пользу. Во взаимодействии с ШОС в Средней Азии активизируется роль Организации договора коллективной безопасности (ОДКБ) во главе с Россией и участием не только республик Средней Азии, но также Белоруссии и Армении.

В данной связи представляется весьма логичным предположение, что пресловутый среднеазиатский "плацдарм" нужен США для отступления из центра назревающего регионального конфликта. Напротив, ШОС вполне по силам такого конфликта не допустить, для чего желательно добиться ухода США из региона как можно скорее (меры к этому уже принимаются). Опыт Афганистана подтверждает, что Америка вовсе не стремится к искоренению наркомафии и бандитизма, поскольку в том мало заинтересована. Нестабильность в этой стране вмешательством США не только не устранена, но, напротив, усугубляется. "Афганизация" Средней Азии под влиянием США представляется опасной и неприемлемой как самим региональным государствам, так и континентальным соседям (той же Индии).

Глобальный геополитический "треугольник" России, Китая и Индии реализуется несмотря на сомнения и скептицизм. Основных причин тому три — все они объективно-исторически обусловлены:

- три державы смыкаются своими границами;

- их рубежи: сходятся в Центральной Азии — глобальном и весьма

нестабильном регионе, где сходятся жизненно важные интересы трех держав;

- Центральная Азия - срединная часть "Сердца Земли" – огромного континентального треугольника между Ледовитым океаном, Волгой, Леной и бассейном Индийского океана.

Можно сказать, что исторически "треугольник" держав обусловлен и сформирован именно этим внутриконтинентальным макрорегионом с его проблемами и запутанными взаимосвязями. Судя по всему, он объект не просто Большой игры великих держав, но главный театр мирового противоборства XXI в.

Снесаревская теория гео[историо]политики как высшей стратегии позволяет не просто разобраться с прошлым и текущим историческим процессом в регионе Средней Азии и мира в целом, но и что самое важное - практически делать историю, управлять ее ходом. Эта теория в целом (как и понятие континентального "Сердца Земли", в частности) позволяют верно, оценить роль и значение Средней Азии в глобальных процессах XXI в., сформировать на ее основе устойчивый треугольник великих держав Евразии.

2.7 Идея евразийства российской школы геополитической мысли

Современная Евразия, как и прежде, находиться в центре геополитических и геоэкономических интересов. Однако Россия в этих планах теперь выступает не равноправной державой, как это было во времена сотрудничества Рейгана, Буша с Горбачевым, а «нормальной» страной, какими для США являются Великобритания, Германия, Япония, не помышляющие об отходе от американского геополитического кода.

Есть довольно устойчивое мнение, что ответом на вызовы глобализации является концепция современного евразийства и формирование единого евразийского экономического пространства.

Евразийская идея появилась в 70-е годы XIX в. в послереформенный период. Русская интеллигенция пыталась найти прочную и жизнеспособную основу, опираясь на которую Россия могла бы уверенно идти в будущее и знать, каков должен быть образ этого будущего. С новой силой евразийская мысль вспыхнула в 20-е годы XX столетия - во время революций, великого перелома, крушения старого мира. Евразийство стало оформляться как мощное социально-философское движение русской эмиграции. В последнее десятилетие XX в. наступил третий период евразийства. Поиск пути к. достойному существованию для народов когда-то единой страны - главная цель евразийства. Таким образом, евразийская идея возрождается в критические, переломные для страны эпохи.

Нынешняя Евразийская концепция направлена на развенчание существующего и доныне предрассудка о том, что культура только одна (непрерывно развивающаяся), что все прежние культуры являются не чем иным, как ступенями единой лестницы, вершина которой — западная (европейская или ее модификация — американская) цивилизация, и что стремление приблизиться к ней есть задача всего человечества.

Александр Дугин - один из самых известных представителей евразийства в современной России, придавший евразийской идее имперское звучание. Подходы А. Дугина к специфике геополитики как особой сфере знания и к методологическим проблемам геополитики не отличаются последовательностью и строгой логикой мысли. Так, в нашумевшем учебнике "Основы геополитики" он определяет политику как мировоззрение власти, науку о власти и для власти, т. е. как дисциплину политических элит. Далее, он отмечает, что политика - это мировоззрение, и ее лучше сравнивать не с науками, а с системами наук, со способами интерпретации общества и истории, какими являются, к примеру, марксизм и либерализм.

По мнению А. Дугина, что геополитика - это "...методология, которая балансирует между чистой наукой и мировоззрением". Вполне возможно, что автор выразился не вполне удачно и корректно, но в любом случае нельзя отождествлять науку методологию той или иной науки. Далее, в учебнике сказано о том, что геополитика - дисциплина синтетическая, использующая данные различных наук, и потому говорить о какой-то строгости и однозначности в политике не приходится. Не претендуя на научную строгость, геополитика сама определяет, что обладает ценностью, а что - нет.

А. Дугин немало трудов отвел основоположникам евразийства и их идеям. Теперь же, без ложной скромности, автор заявляет, что евразийцы были эмигрантами и оказали на российскую науку мало влияния. По мнению А. Дугина, геополитические тенденции «явно просматриваются в творчестве Льва Гумилева, но у него методология остается за кадром, в основном - это этнополитика». Заметим, что именно Л.Гумилев испытал сильнейшее влияние евразийцев, и что основные труды Л. Гумилева содержат изложение основ новой методологии. Другое дело - как понимать эту методологию и как ее использовать. В любом случае, она выходит далеко за рамки этнополитики и позволяет достаточно последовательно интерпретировать многие исторические факты и события, а также решать труднейшие проблемы культурологии, геополитики, исторической географии и т. д.

А. Дугин констатирует, что геополитика, будучи светской наукой, сохранила в себе наибольшую связь с традицией и с традиционными науками. Иначе говоря, современная геополитика есть продукт секуляризации другой традиционной науки - сакральной географии. По мнению А. Дугина, суть геополитики сводится к тому, что утверждается противоречие между двумя типами цивилизаций: между морской, или торговой, и сухопутной, или консервативной. Конфликт между сушей и морем, между атлантикой и евразийством служит на самом деле «как бы методологией». Существуют и спорные, береговые территории, в которых существуют и атлантические, и сухопутные тенденции (например, Китай). Границы между евразийством и атлантизмом размыты и могут не совпадать с географическими: «Так же Латинская Америка - в принципе, это проекция континентальной Испании на тот материк, в то время как США - проекция атлантической островной Англии. Здесь действуют не географические понятия, а методологические, сверхгеографические понятия».

Особое влияние на взгляды А. Дугина и его методологические подходы оказали классики немецкой геополитики, в том числе - Карл Шмидт с его рассуждениями о «номосе моря» и «номосе земли», о стихии огня, о новой фигуре истории - фигуре «партизма». Анализируя труды К. Шмидта, А. Дугин отмечает: «Мы, русские, должны научиться с тевтонской жесткостью отливать наши бездонные сверхценные интуиции в четкие интеллектуальные формы, в ясные идеологические проекты, в убедительные и неотразимые теории».

А. Дугин широко известен как автор одного из проектов для России XXI в. Этот проект базируется на анализе причин и геополитических последствий распада СССР.

А. Дугин отмечает, что причины распада СССР и крах Советской империи нуждаются в объективном анализе, который ни в коем случае не может быть сведен к выявлению внешнего (враждебного) и внутреннего (подрывного) влияния, т. е. «теории заговора».

А. Дугин считает возможным выявить четыре важнейших фактора, приведших Советский Союз к геополитическому и социально-экономическому краху.

Во-первых, на идеологическом уровне сугубо национальные, традиционные, духовные элементы так и не были введены в общий комплекс коммунистической идеологии, что подтачивало ясность и осознанность в осуществлении геополитических и социально-политических проектов.

Во-вторых, на геополитическом и стратегическом уровне СССР был не конкурентоспособен в долгой перспективе для сопротивления атлантическому Западному блоку. СССР был стратегически уязвим на западных и восточных рубежах, при этом США, контролируя Rimland, оставались практически вне досягаемости для постоянных дестабилизационных акций Советского Союза. Военные, индустриальные и стратегические потенции СССР все больше изматывались, а помощь США все возрастала. Геополитическая модель Варшавского блока была обречена и ее возрождение бессмысленно.

В-третьих, административное устройство СССР основывалось на игнорировании региональных, этнических и религиозных особенностей внутренних территорий. Чрезмерная централизация и унификация стали порождать естественные протест и недовольство.

В-четвертых, экономическая система в СССР основывалась на таком «длинном» производственном цикле, что постепенно отдача общества конкретному человеку перестала ощущаться.

А. Дугин не отрицает, что имели место и внешнее давление на СССР либерально-демократического Запада, и деятельность подрывных элементов внутри страны, однако эти факторы стали решающими только в ситуации, когда созрели вышеназванные причины. А.Дугин рассматривает крушение СССР и Восточного блока и в контексте глобального изменения сил между талассократией и теллурократией и описывает это глобальное изменение в библейских терминах, подчеркивая, что распад СССР означает реальную глобализацию Моря, которое от роли судьи и контролера переходит к роли автократора (самодержца): «Это - мондиализм, цивилизованная интеграция планеты под эгидой Запада. В религиозном языке для этого события есть только одно название - Всемирный потоп, конец номоса Земли и универсальная доминация номоса Моря... Можно сказать, что это - начало «универсального мира». Левиафан побеждает Бегемота, Кит - Медведя. Триумф МобиДика над Русским Медведем».

Тезис о фактическом установлении Pax Americana комментируется А. Дугиным с позиции крайнего американизма. Нет сомнений, считает А. Дугин, что миром правит полноценная единственная сверхдержава - США. Америка - гегемон современного мира, гигантская геополитическая, стратегическая и экономическая империя, которая контролирует все важнейшие процессы на планете, причем не только как мощное государство, а как идеологическая модель, как путь развития, как судья и пастырь человечества, навязывающий ему определенную систему идеологических, мировоззренческих и политических ценностей.

Анализируя последствия распада СССР, А. Дугин обращает особое внимание на неопределенность современной геополитической роли Российской Федерации. В какой-то момент - это государство с претензией на особую роль в мировой политике, в другой - это второстепенная региональная держава, в третий - поле для сепаратистских экспериментов. Если одно и то же территориально-политическое образование выступает одновременно во всех этих ролях, очевидно, что речь идет о какой-то условной категории, о некоей переменной величине, а не о том завершенном и стабильном политическом феномене, который можно назвать государством в полном смысле этого слова. В этих условиях, по мнению А. Дугина, практически невозможно строить планы относительно «интересов государства». В то же время, уверен А.Дугин, многое может измениться, если Россия всерьез возьмет курс на создание многополярного мира. В свою очередь, многополярный мир станет возможным только в случае победы над атлантизмом. Для этого Россия просто обязана взять на себя функции создателя Новой империи. Ядром этой империи должна стать Россия, а ее ближайшими союзниками - Германия, Япония и Иран.

Для создания оси "Москва - Берлин" и умиротворения Германии А. Дугин предлагает вернуть последней Калининградскую область.

С целью сближения с Японией Россия, по мнению А. Дугина, должна вернуть ей Южные Курилы, а с целью сближения с Ираном было бы целесообразно скорректировать политику в отношении "Русского Юга". Напомним, что, с точки зрения А. Дугина, Средняя Азия, включая Казахстан, Киргизию и Таджикистан, входит в так называемый "Русский Юг" (в который входят также Балканы от Сербии, Молдавия, Южная и Восточная Украина, Кавказ, Туркмения и т. д.). Северный Казахстан - от Актюбинска до Семипалатинска, т. е. приблизительно по 50-й широте, А. Дугин включает в так называемый «внутренний российский Восток». Средняя Азия в широком смысле включает также Иран, Афганистан и даже Пакистан и Индию. По мнению А. Дугина, в отношении "Русского Юга" у России есть только один императив — геополитическая экспансия вплоть до берегов Индийского океана. Rimland должен быть сведен к нулю. Как пишет сам А. Дугин, континентальный стратегический контроль над большей частью "Русского Юга" установлен, но все его зоны должны рассматриваться «...как базы дальнейшей геополитической эксплуатации на юг, а не как "вечные" границы России».

В Средней Азии должен быть основан "новый евразийский порядок", который должен стянуть все эти пространства жесткой геополитической и стратегической осью и структурировать их исключительно в меридиональном направлении. Средняя Азия должна быть «растянута» по вертикали между русскими и персами, которым Москва должна делегировать право на установление «Pax Persica» на территории почти всей Средней Азии - кроме территорий, компактно населенных русскими.

При этом А. Дугин рекомендует «...всячески стремиться к тому, чтобы выделить во всем тюркском пространстве локальные автоматические культурные тенденции, поддержать регионалистские силы в автономных областях, усугубив трения между кланами, племенами, «улусами» и т. д. Повсюду в этой области следует стараться замкнуть территории, округа, промышленные комплексы, экономические циклы, стратегические объекты - на территории, расположенные вне тюркского ареала, либо в строго меридиональном направлении». Что же касается территорий, компактно населенных русскими, то они должны перейти под "прямую юрисдикцию Москвы". Территории, этнический состав которых спорен, получат особые права на основании русско-иранских проектов в пределах той или иной Империи. Ось Москва - Тегеран позволит получить доступ к теплым морям и обеспечить геополитические интересы Москвы. При этом интересы Турции на Кавказе и в Средней Азии в расчет приниматься не будут.

А. Дугин со скептицизмом смотрит на перспективы создания оси "Москва - Пекин". Он отмечает, что определенное сближение геополитических позиций между Россией и Китаем в последние годы действительно заметно, но это временный, а не долговечный альянс. Китай, по его мнению, не только хочет, но и может, как часть римленда, вписаться в мировой рынок, в атлантическую геополитическую систему. Он лишь настаивает на определенных льготных условиях, шантажируя своих западных партнеров перспективами более тесного союза с Москвой и возвратом к социализму. Именно Китай, а не Япония, по мнению А. Дугина, геополитически являлся важнейшей базой англосаксонских сил на евразийском континенте, тогда как Япония, напротив, поддерживала союз с центральноевропейскими странами противоположной ориентации. Китай никогда не участвовал в евразийском континентальном строительстве. Для него выгоднее контакты с Западом, нежели с Россией, которая не сможет способствовать технологическому прогрессу Поднебесной, и своей дружбой лишь свяжет свободу геополитических манипуляций Китая на Дальнем Востоке. Китай - опасен для России, делает вывод А. Дугин. Опасен как база атлантизма и как страна повышенной демографической плотности, находящаяся в поиске «ничейных пространств». Россия же при всем желании не может стать частью атлантического мира, и обречена, быть номосом евразийства по самой своей географии. Поэтому ось Москва - Пекин непрочна, условна, исторически случайна.

В этих рассуждениях А. Дугина есть определенный резон. Однако реализм покидает его, когда он начинает строить план Новой империи, предполагающей создание оси Москва - Токио, превращение Пекина в «Козла отпущения». Чтобы в длительной перспективе обезопасить себя от Китая, являющегося потенциальным противником России на Юге и на Востоке, Россия должна сделать подконтрольными себе Тибет, Синьцзян, Монголию - Манчжурию, составляющие пояс безопасности России. А. Дугин предполагает сделать это с помощью потенциальных геополитических союзников России - Индии и Японии, а также местного населения "пояса безопасности". Для Китая же эта территория является стратегическим плацдармом для "рывка на Север", в Казахстан и Сибирь. Поэтому, считает А. Дугин, «...Россия геополитически прямо заинтересована в активной поддержке сепаратизма в этих сферах и начале антикитайской национально-освободительной борьбы во всей этой области».

Таким образом, А. Дугин, по сути дела, предлагает бороться против потенциальной опасности средствами, которые могут обернуться реальной опасностью для самой России, подтачиваемой внутренним сепаратизмом. План А. Дугина по возрождению Империи, будь, предпринята попытка его реализации на практике, мог бы поставить под вопрос даже нынешнюю российскую государственность и сильно осложнить положение новых центральноазиатских государств.

С легкостью необыкновенной А. Дугин распоряжается и территорией России, и территорией Китая. В то же время, он не может смириться с фактом суверенности Украины и передачи ей Крыма. Практически все работы А. Дугина носят откровенно антиукраинский характер, он утверждает, что «Украина как государство не имеет никакого геополитического смысла. У нее нет ни особенной культурной вести универсального значения, ни географической уникальности, ни этнической исключительности». Безусловно, говорит он несколько ниже, украинские культура и язык своеобразны и уникальны, но какого бы то ни было универсального значения они лишены. Исторический смысл Украины, по его мнению, отражен в самом ее названии – «Украина», т. е. «окраина», «пограничные территории». Само существование Украины как самостоятельного государства для А. Дугина - это нонсенс, угрожающий России: «Сам факт существования «Суверенной Украины» является на геополитическом уровне объявлением России геополитической войны».

Таким образом, заключает А. Дугин, в случае создания Империи, в геополитическом выигрыше окажутся Россия, Германия, Япония и Иран. В проигрыше окажутся США, Великобритания, Турция и Китай.

Как излагалось выше, рецепты А. Дугина предусматривают следующее: разделять и властвовать, играть на внутренних противоречиях, реанимировать архаические черты обществ, провоцировать межэтнические трения и т. д. При этом интересы народов, населяющих постсоветское пространство, игнорируется начисто. В этом плане проект А. Дугина воспринимается как пародия, к сожалению, на не намного более желательный, но более реалистичный проект 3. Бжезинского, отводящий государствам Евразии и Центральной Азии роль разменных фигур в чужой шахматной партии, где на кон поставлено мировое господство. И тот, и другой проекты воспринимают Центральную Азию лишь как объект, как средство для достижения имперских целей. План А. Дугина носит фантастический, даже сюрреалистический характер и отдает явной авантюрой, учитывая состояние российской экономики и армии. Вместе с тем, он дает реальное представление о настроениях, характерных для отдельных слоев российского общества, воспринимающих ближнее зарубежье лишь как объект геополитики, который можно безнаказанно кроить и перекраивать по своему произволу, и жаждущих имперского реванша.

По иному евразийский дискурс звучит в Казахстане. По мнению одного из экспертов вопроса евразийства (в большей мере критического) Мерлин Ларюэль, наша страна должна одновременно выработать государственную идентичность, найти свое место в Центральной Азии и создать более широкое региональное объединение в масштабах континента. Евразийство — по крайней мере, идеологически — отвечает решению этих задач. В России сторонники евразийства не находятся у власти, казахское же евразийство — это в основном государственная идеология, проповедуемая Президентом Нурсултаном Назарбаевым. В том виде, в каком оно формируется в Казахстане, евразийство отличается от других его вариантов, прежде всего по форме. Евразийство в Казахстане, говорит М.Ларюэль, — почти полная противоположность евразийству в России. Оно подчеркивает европейские составляющие страны и уделяет сравнительно мало внимания исламу и Востоку. Чтобы имидж Казахстана не оказался слишком «тюркским» или «мусульманским», приходится разыгрывать карту национального многообразия, напоминать об аккультурации титульного казахского населения в ходе его соприкосновения с русским миром.

Не желая, чтобы страна затерялась в классическом мусульманском мире, в оседло-земледельческом мире Средней Азии, казахские руководители подчеркивают номадический, степной характер культуры Казахстана. Н.Назарбаев подходит к евразийству прагматически. Он надеется преодолеть последствия распада СССР посредством многосторонней экономической, а затем и политической интеграции постсоветского пространства. На саммите стран СНГ, состоявшемся в октябре 1994 года, он выдвинул проект «Евразийского Союза», который заложил бы основы нового сообщества. Мода на цивилизационный поход, приходит к заключению М.Ларюэль, широко распространена в современной России, Казахстане и вообще в постсоветском пространстве. Она тесно связана с развитием культурологии — (пост)советской научной дисциплины, которая после крушения марксистской философской системы претендует на новое объяснение мира во всей его полноте.

Однако евразийскую идею нельзя назвать надуманной, особенно на постсоветском пространстве, где от 60 до 75% населения бывшего Союза и более 80% казахстанцев с глубокой симпатией относятся к интеграционным идеям евразийства в области экономики, культуры, политики и международных отношений. Мы все неизбежно взаимосвязаны друг с другом многовековой историей, общим духовным, культурным и экономическим пространством и самое главное — хорошо понимаем друг друга.

Как отметил председатель Политсовета Общероссийского политического движения «Евразия» Александр Дугин, в наши дни евразийская идея переживает настоящий бум. «Президент Казахстана, — сказал он, — опередил время, выдвинув 29 марта 1994 года на встрече в МГУ идею Евразийского союза», и не случайно последняя работа Дугина называется «Евразийская миссия Нурсултана Назарбаева», где четко прослеживается, что многие казахстанские инициативы из идей теоретических переходят в плоскость практическую: сегодня сформированы или формируются такие интеграционные модели, как ЕврАзЭС, СВМДА, ШОС, ОДКБ, ЕЭП...

Заключение

 

Как уже было выше упомянуто то, что неожиданные перемены конца

1980-х – начала 1990-х годов, приведшие к крушению биполярности и ознаменовавшие переход к качественно новой системе международных отношений, вызвали одновременно и шок, в том числе в академических кругах Запада, и совершенно необоснованную эйфорию. Афористичный тезис Ф.Фукуямы, принесшего в мир «благую весть» о «конце истории», был подхвачен и исследователями, подвизающимися на ниве геополитического анализа. Коррелятом конца истории выступала здесь гегемония эталонной во всех отношениях демократической державы, обладавшей – на момент крушения биполярности – внушительным военно-силовым и экономическим превосходством. Высказыванием в этой связи было следующее: «Наиболее поразительной чертой мира после холодной войны стала его однополярность…В грядущие времена, возможно, и появятся державы, равные Соединенным Штатам, но не сейчас, не в ближайшее десятилетие». Этому вторил один из немногих западных исследователей, действительно мыслящих в категориях геополитики, - З.Бжезинский. Он делал акцент на уникальности современного положения США в мировой политике и экономике, указывая, что те «стали первой и единственной действительно мировой державой».

Мессианский запал западных аналитиков и эйфория от победы в холодной войне были столь велики, что на первых порах искушению дать ясное, но вместе с тем очевидно идеологизированное объяснение закономерности возникновения феномена однополярного мира, поддались не только либералы. С.Хантингтон, например, утверждал, что, поскольку США – «самая свободная, самая либеральная, самая демократическая страна в мире», увеличение их мощи и влияния на международной арене исторически прогресивно и , следовательно, абсолютно оправдано, ибо способствует утверждению свободы, плюрализма и демократии во всем мире. Более идеалистически настроенные наблюдатели видели главную задачу Америки в том, чтобы вести человечество к новой морали и политическому порядку, основанному на принципах справедливости и защиты прав человека, на поиске нового равновесия между национальным самоопределением и глобальной взаимозависимостью.

Изучив данную проблематику, мы считаем, что ответом на вызовы проамериканских идей является ядро евразийской системы безопасности, основу которой составляют ОДКБ и ШОС. Ведь возникновение в 1996 г. той же самой Шанхайской организации сотрудничества с сопредельными государствами центральной Евразии (включая Казахстан) выглядит более чем естественно и логично. Нельзя не согласиться, что американский фактор составляет для ШОС определенную проблему ввиду присутствия США в регионе и их особых отношений со среднеазиатским членами ШОС и Казахстаном. Что же касается попыток США – внерегиональной державы в каком-либо виде войти в ШОС, то здесь Китай безусловно против: он стремится, наоборот, создать в центре Азии «зону, свободную от американского влияния».

«Восточно-азиатский и российский векторы» внешней политики становится для Казахстана не менее важными, чем западный, европейский, Казахстан может и должен реализовать свое положение державы Хартленда («Сердца земли») в сотрудничестве с Россией и Китаем в рамках ШОС. Данная идея может и близка к абсурду в виде концепции балансирования Казахстана между глобальными центрами силы (США, Россия, Китай), но формулой безопасности центра Евразии по праву признана ШОС, где Казахстан – равноправный участник. Без Шанхайской организации сотрудничества Средняя Азия может быть лишь пресловутой «Балказией» - азиатскими макро Балканами.

Совместимость интересов стран-участников ШОС в центральной Евразии объясняется тем, что территории региона являются их неотъемлемыми компонентами, своего рода несущими конструкциями, а стабильность национальных территорий непосредственно зависит от стабильности сопредельных стран Азии. Напротив, Америка – страна иной части света – жизненно важных интересов в центре Евразии не имеет, не должна и не может иметь.

С развитием идей евразийства, можно сказать, что у евразийской интеграции, с каких позиций не понимать этот процесс, есть будущее. Об этом свидетельствует тот интерес, с которым проходит Евразийский саммит. Основной вывод, заключается в том, что на таких саммитах четко определяются проблемы, которые необходимо решить странам Евразии для успешного экономического развития. И проблемы эти не только и не столько находятся в чисто экономической сфере или диктуются факторами географическими и геополитическими, то есть категориями объективными и не зависящими от нашей воли, сколько касаются таких областей нашей жизни, как дебюрократизация, разумное налогообложение, четкое выполнение контрактов, обеспечение социальной стабильности и т.д., то есть максимальное снижение рисков. А это и есть центральный вопрос успешного экономического развития в рамках международной и мировой интеграции, для которой в последние годы выдумали модный термин – глобализация.

Таким образом, пред Евразией не стоит дилемма автаркии или интеграции, а дальнейшая перспектива развития лежит лишь в выборе оптимальных путей и поиске естественных партнеров для интеграции. Но интеграции такой, которая позволит Евразии остаться самой собой, то есть цельным геополитическим феноменом, а не аморфной конфигурацией изолированных друг от друга и зависящих от соседних, более успешных интеграционных союзов, регионов.

Список использованных источников

1. Бжезинский З. Великая шахматная доска. Господство Америки и её геостратегические императивы. Москва. Международные отношения. 1999.

2     Бжезинский З. Выбор. Глобальное господство или глобальное лидерство. Москва. Международные отношения. 2003.

3     Гаджиев К.С. Введение в геополитику. Москва. Логос. 2000.

4     Гаджиев К.С. Геополитика. Москва. Международные отношения. 1997.

5     Дергачёв В.А. Геополитика. Москва. Юнити. 2004.

6     Дугин А. Основы геополитики. Геополитическое будущее России. Москва. Арктогея. 1997.

7     Киссинджер Г. Дипломатия. Москва. Ладомир. 1997.

8     Киссинджер Г. Нужна ли Америке внешняя политика? Москва. Ладомир. 2002.

9     Лаумулин М. Центральная Азия в классической и прикладной геополитике // Евразийское сообщество. 2003. №3. с.5.

10   Лаумулин М. Новые сроки конца истории // Континент. 1999.

№5. с.49.

11   Лаумулин М. Начало геополитической эры// Континент. 2005. №9. с. 26-28.

12   Лаумулин М. Большие планы [Геополитика]//Континент. 2005. №1. с. 20-22.

13   Лаумулин М. Рецензия// Казахстан-спектр. 2005. №2. с. 104-109.

14   Зотов О.В. <Большая>Средняя Азия в геополитических реалиях XXI века. //Восток. 2005. №5. с. 211-221.

15   Курманов О. Глобализация и новый мировой порядок// Саясат-Policy. 2005. №1. с.8-13.

16   Кыстаубаев С. Казахстан: новый лидер в сердце Евразии//Известия. 2005. 30 июня. С.10.

17   Королев К. Классика геополитики, XXвек. Москва. АСТ. 2003

18   Дергачев В.А. Цивилизационная геополитика. Киев. Вира-Р. 2004

19   Чжен Кун Фу. Геополитика Казахстана. Алматы. Жеті жарғы. 1999.

20   Колосов В.А.Геополитика и политическая география. Москва. Аспект пресс. 2005.

21   Лебедева М.М. Мировая политика. Москва. Аспект пресс. 2004.

22   Панарин А.С. Философия политики.

23   Панарин А.С. Политология. Москва. Проспект. 1997.

24   Фукуяма Ф. Конец истории // Вопросы философии. 1990. №3.

25   Хантингтон С. Столкновение цивилизации // Полис. 1994. №1.

26   Хантингтон С. Столкновение цивилизации. Москва. АСТ. 2003.

Содержание Введение 1 Геополитика как научное направление 1.1 Понятие, объект и предмет геополитики 1.2 Методы и функции геополитики 1.3 Трансформация геополитической мысли на современном этапе 2 Современные геополитич

 

• 14:21 05 Июля 2016
  Российско-китайский медуниверситет откроет магистерскую программу по TCM
• 01:21 05 Июля 2016
  На форуме МГУ Россия и Китай обсудят научно-образовательное сотрудничество
• 11:00 04 Июля 2016
  Реморенко: "ЕГЭ-туризм" в России сходит на нет
• 10:52 04 Июля 2016
  Летняя российско-австрийская школа откроется в Москве
• 15:31 01 Июля 2016
  В СПбГУ могут воссоздать географический факультет

Заказать уникальную работу