База знаний студента. Реферат, курсовая, контрольная, диплом на заказ

История семьи - история России

Рассказ Вадима Кожинова об истории его семи

Более или менее общепризнанно, что семья представляет собой (либо по крайней мере, до сих пор представляла) исходный элемент общества, "клетку" социального "организма". Но только немногие осознают сегодня всю значимость и необходимость изучения истории семей - родословия, генеалогии, без которой невозможно полноценное развитие исторической науки; генеалогические изыскания нередко воспринимаются как чисто "любительское" занятие. Между тем история родов, история семей способна уловить и понять такие аспекты, грани, оттенки истории страны в целом, которые ускользают от внимания при изучении более "крупных" компонентов общества, - классов, сословий, этнических, конфессиональных, профессиональных и иных "групп" населения.

И, в конечном счете, тщательное изучение истории любого рода, любой семьи - то есть, иначе говоря, личной предыстории каждого из живущих ныне людей (в том числе и вас, вероятный читатель этих строк) - может раскрыть нечто общезначимое и существенное для понимания исторического развития России вообще.

В дальнейшем речь пойдет и об истории моей собственной семьи, и не исключено, что кто-либо воспримет это как своего рода "саморекламу". Однако, если вдуматься, подобное умозаключение едва ли правомерно. Во-первых, даже прямое превознесение, восхваление своих предков - а у меня, как станет ясно, нет ни оснований, ни желания это делать - отнюдь не способно "возвысить" потомка (в отличие, между прочим, от прославления своих детей и внуков, в чьих успехах присутствует - хотя и не всегда - доля усилий отца и деда). Во-вторых, в наше время (ранее дело обстояло по-иному, о чем я еще скажу) каждый человек не только имеет полную возможность изучать собственное родословие, но и - если, конечно, рассказ о его предках будет содержательным - рассчитывать на его опубликование, ибо интерес к генеалогии сегодня быстро и интенсивно растет.

Этот интерес был очень широким до 1917 года. Генеалогии посвящалось великое множество книг и статей и ряд специальных периодических изданий. Революция, отрицавшая, в сущности, все прошлое, кроме готовивших ее бунтовщиков и заговорщиков, убежденная в том, что подлинная история начинается с нее, отвергала родословие как ненужный или даже враждебный хлам. В результате люди попросту опасались говорить о своих предках.

Я столкнулся с этим даже во время "перестройки". Мне стало известно, что в Воронеже живет мой дальний родственник - уже престарелый, давно перешагнувший в девятое десятилетие человек. Он состоял в переписке с другим моим родственником, москвичом, и расспрашивал обо мне. И я отправил ему письмо, в котором, в частности, просил сообщить об одном из прадедов моих - священнике Илье Михайловиче Флерине (отце моей бабушки по материнской линии). Но мой двоюродный дядя воспринял эту просьбу не больше не меньше как провокацию и гневно написал московскому родственнику, что отказывается от всякого общения со мной.

Вполне закономерно, что только в последние годы стали публиковаться основательные сведения с генеалогии самого В.И. Ленина-Ульянова! И выяснилось, что история его рода весьма и весьма интересна и многозначительна.

Дед Владимира Ильича, Николай Васильевич Ульянов, был крепостным - "дворовым человеком" - помещика, корнета С.М. Брехова, владевшего большим селом Андросово в восточной части Нижегородской губернии. Он родился, по всей вероятности, в 1765 году (поскольку есть сведения, что он умер в 1836 году в возрасте 71 года). А в 1774 году именно в округе села Андросово вовсю разгулялась пугачевщина. Пушкин, изучавший ход бунта в годы, когда еще доживали свой век некоторые его участники, писал о вторжении этой вольницы в нижегородские пределы из Казанской губернии: "20 июля (1774 года. - В.К.) Пугачев под Курмышем (всего полсотни с небольшим верст от Андросова и сто - от пушкинского Болдина, которое тогда также взбунтовалось. - В.К.) переправился вплавь через Суру. Дворяне и чиновники бежали. Чернь встретила его на берегу с образами и хлебом". И "никогда мятеж не свирепствовал с такою силою (как в Нижегородском крае - В.К). Возмущение переходило от одной деревни к другой. Довольно было появления двух или трех злодеев, чтоб взбунтовать целые области. Составлялись отдельные шайки грабителей и бунтовщиков, и каждая имела у себя своего Пугачева."

Ленинский дед был тогда еще в отроческом возрасте, но естественно полагать, что пугачевщина оставила мощный след в его душе. Позднее, в 1791 году, помещик отпустил его на оброк, однако назад Николай Васильевич уже не вернулся. Отправившись вниз по Волге - как ранее пугачевцы - он добрался до Астрахани и к 1810-м годам сумел получить там статус "вольного" мещанина, купил дом и женился на крещеной калмычке Анне Смирновой.

А в это время в Петербурге жил французский мудрец, граф Жозеф де Местр, покинувший родину после революции 1789 года. Он пятнадцать лет пробыл в столице Российской империи, которая ранее сумела справиться с пугачевщиной. Но взгляд его был прозорливым и, уезжая в 1817 году из России, он, согласно преданию, изрек: "В этой стране еще явится Пугачев с университетским образованием.".

Н.В. Ульянов скончался, когда его сыну Илье было всего пять лет. Казалось бы, на что мог рассчитывать сирота беглого крепостного? Но его взял под свою опеку высокочтимый в Астрахани протоиерей Николай Ливанов, который в свое время приобщил Православию его мать-калмычку, а затем стал крестным отцом мальчика. Благодаря постоянному покровительству О. Николая Илья Ульянов окончил (разумеется, за казенный счет и даже получая денежное пособие) Астраханскую гимназию, а затем Казанский университет. И за свою не столь уж долгую жизнь (он скончался 54 лет) сын беглого дворового сумел достичь многого - должности директора народных училищ Симбирской губернии (в целом), чина действительного статского советника (то есть генеральского) и звания потомственного дворянина. Позднее, как мы еще увидим, подобная "карьера" отнюдь не являлась редкостью, но для человека, родившегося за тридцать лет до отмены крепостного права, она была, конечно, очень незаурядной.

Не менее примечательна судьба ленинских предков по материнской линии. Сейчас можно услышать разговоры о "сионистских корнях" Ленина. Но как раз о сионизме-то не может быть и речи. Давид Бланк, дед Марии Александровны, с которой в 1863 году обвенчался И.Н. Ульянов, действительно был житомирским евреем. Но ныне точно установлено, что в 1846 году он отправил "на высочайшее имя" проект незамедлительной и полной "денационализации" российских евреев, которая должна была начаться с их поголовного приобщения Христианству, для чего Давид Бланк разработал целую систему мероприятий. Тогдашний министр внутренних дел Л.А. Перовский (в прошлом - член декабристского "Союза Благоденствия" и приятель Пушкина) счел нужным доложить этот проект Николаю I, который, одобрительно отозвавшись о нем, все же воздержался от его реализации.

Сын Давида, то есть дед Ленина, естественно, был окрещен, приняв имя Александр Дмитриевич, окончил Императорскую медико-хирургическую академию, женился на девушке из давно обосновавшейся и преуспевшей в России немецко-шведской семьи, долго служил врачом на Урале, был удостоен дворянства и последние двадцать три года жизни провел - как типичный российский помещик - в купленном им приволжском имении, где и выросла будущая мать Ленина.

Столь многогранное (русско-монгольско-германско-еврейское) этническое происхождение Ленина может показаться чем-то исключительным, однако для России с ее евразийским размахом оно вовсе не было необычным. Так, например, широко известный (особенно как убийца Григория Распутина) современник Ленина, о котором еще пойдет речь, князь Ф.Ф. Юсупов (праправнук воспетого в знаменитом пушкинском стихотворений "К вельможе" Н.Б. Юсупова) имел и монгольских, и русских, и германских, и еврейских (семья известного дипломата П.П. Шафирова) предков, - что "не помешало" ему быть непреклонным монархистом и вступить в брак с племянницей Николая II великой княгиней Ириной Александровной.

Как уже сказано, после 1917 года полноценное развитие генеалогии надолго прервалось. Правда, отдельные люди продолжали генеалогические разыскания, делая это "нелегально" или хотя бы полулегально. Одного из таких людей, Ю.Б. Шмарова, я близко знал (он, кстати, в отроческие годы был учеником моего деда во Владимирской гимназии). Юрий Борисович являл собой истинного подвижника. В начале 1930-х его, как бывшего гвардейского офицера, отправили в ГУЛАГ (где он, между прочим, познакомился и сблизился с широко известным ныне Олегом Васильевичем Волковым), но, вернувшись в Москву в середине 1950-х, Ю.Б. Шмаров тут же возобновил прерванные не по его вине занятия, и ко времени его недавней кончины в его архиве хранились десятки тысяч составленных им генеалогических таблиц, которые, полагаю, еще будут "востребованы".

Следует оговорить, что и после 1917 года изредка под тем или иным предлогом, с той или иной "маскировкой" все же публиковались исследования, которые по существу были генеалогическими (например, ряд трудов виднейшего специалиста в этой области академика С.Б. Веселовского, также подвергавшегося репрессиям), однако официальная "реабилитация" родословия началась сравнительно недавно.

Но существенно и другое. Несмотря на то, что пока успехи генеалогии в целом, конечно, не достигли "дореволюционного уровня", на наших глазах совершается замечательное и плодотворное расширение ее внимания. До 1917 года она в сущности ограничивалась изучением истории дворянских и (в гораздо меньшей степени) знатнейших купеческих родов. Ныне же подобного ограничения нет, и нельзя не признать, что причина этого коренится в той же самой Революции, которая вроде бы уничтожила генеалогию.

В 1994 году в Брянске издано генеалогическое исследование, осуществленное человеком, принадлежащим, в сущности, к молодому поколению (он родился в 1953 году), Владимиром Петровичем Алексеевым. Заглавие книги - "Гранный дуб" (по прозванию уникального дерева около брянского селения Орменка).

Ранее В.П. Алексеев всесторонне изучил генеалогию своего земляка Тютчева, а в новой его книге прослежена история крестьянских семей, живших в четырех близко расположенных брянских деревнях с XVI века (!) и до наших дней, - в том числе и история семьи самого автора, уроженца деревни Ольховка. Сведения о "простых" крестьянах, сохранившиеся в архивах, весьма скудны, но не без волнения видишь, что судьба этих крестьян нераздельно вплетена в драматическую судьбу России.

Вот несколько лаконичных сведений из книги "Гранный дуб": "Федулин Егор Алексеевич, рекрут в 1812"; "Левшенков Николай Васильевич, в 1876 был призван в ополчение" (дело шло о войне с Турецкой империей); "Алексеев Константин Егорович, участник Брусиловского прорыва в дек. 1916" (это дальний родственник В.П. Алексеева); "Алексеев Тимофей Дмитриевич, в дек. 1941 погиб в селе Красная Поляна Московской обл." (родной дед автора; напомню, что село Красная Поляна расположено всего в 29 км даже не от границы Москвы, а от стены Кремля, и с этого рубежа началось наше контрнаступление).

Исследование В.П. Алексеева, как представляется, способно убедить самого скептического читателя в том, что родословная любого, каждого человека достойна пристального внимания и имеет общезначимый интерес.

Ко всему прочему, важно еще знать то, о чем мало кто задумывается: количество прямых предков каждого из нас поистине удивляюще возрастает по мере углубления в прошлое. В предшествующем - первом от нас - поколении их, понятно, всего двое - отец и мать, но уже в пятом - прапрапрадедовском - их 32. И несмотря на то, что в каждом предшествующем поколении количество прямых предков увеличивается всего лишь в два раза, многих, думаю поразит скачкообразный рост цифр: в десятом поколении прямых предков у каждого из нас окажется 1024, а в двадцатом - уже 1048576!

Следует, правда, сразу же сообщить, что речь идет только о потенциальном количестве предков; в действительности их имеется, как правило, меньше, ибо, например, наши отец и мать могут иметь многих единых, общих предков. Так, скажем, живший во второй половине XVII века Петр Петрович Пушкин является одновременно прадедом отца поэта, Сергея Львовича, и прапрадедом его матери Надежды Осиповны (ее мать, супруга Осипа Ганнибала, была ведь также урожденной Пушкиной), и, следовательно, мать Александра Сергеевича была четвероюродной племянницей его отца. И в четвертом по старшинству от поэта (считая по отцовской линии) поколении у него имелись не потенциальные 16, а только 15 прямых предков.

Однако и при учете этого "уменьшения" (особенно в дальних от нас поколениях) количество предков все же громадно. В 1980 году мне довелось держать речь по поводу 600-летия Куликовской битвы, и один из слушателей торжественно объявил, что, как ему совершенно точно известно, его прямой предок участвовал в этой битве. В ответ я сказал, что, поскольку нас отделяет от 1380 года примерно 20 поколений ("смена" поколений происходит в среднем через тридцать лет), у каждого из нас потенциально имелось тогда более миллиона предков, а население Руси насчитывало всего 5, максимум 10 миллионов человек, и потому у каждого из присутствующих здесь, вне всякого сомнения, есть прямой предок (и, скорее всего, не один), принимавший участие в великой битве.

Правда, наши предки могли быть среди воинов и Дмитрия Донского, и Мамая, ибо ведь потомки и тех и других давно уже оказались гражданами одной страны! Так, например, Иван Грозный был, по-видимому, потомком не только Дмитрия Донского (его прапраправнуком), но и Мамая, ибо его мать, вторая жена Василия III Елена, принадлежала к князьям Глинским, а есть сведения, что их родоначальником был сын Мамая, крестившийся с именем Александр, - о чем писал еще Карамзин (кстати, из этого следует, что Иван Грозный являлся потомком и самого Чингисхана, так как Мамай был женат на дочери чингизида хана Бердибека).

Впрочем, не будем погружаться в столь далекое прошлое, поскольку мало кто - кроме представителей знатных боярских и дворянских родов - может надеяться отыскать во мгле тех времен своих предков. Более или менее широкое изготовление и распространение всякого рода документации началось на рубеже XVI-XVII веков, и, как мы видели, сын крестьянина одной из брянских деревень В.П. Алексеев смог проследить свою родословную в глубь четырех столетий!

Еще в большей степени это относится к последующему периоду, начиная со времени Петра I. И каждый из нас может рассчитывать на "открытие" своих предков примерно до десятого колена. А так как у любого из нас в начале XIX века потенциально имелись десятки прямых предков мужского пола, а в начале XVIII - даже несколько сотен, в ходе генеалогических исследований с большой степенью вероятности может обнаружиться, что вы, мой читатель, - прямой потомок воина 1812 года и - это уж почти несомненно - участника Полтавской битвы 1709 года или иного сражения петровских времен.

Следует обратить внимание и на тот факт, что, помимо наших прямых предков, имелось поистине необозримое множество их (а значит, и наших) родственников - прежде всего братьев и сестер этих прямых предков в каждом их поколении. Поэтому никак нельзя сомневаться в том, что те или иные представители рода каждого из нас были причастны к тем или иным великим событиям и имели отношение к тем или иным выдающимся деятелям России, хотя современные люди об этом обычно не ведают.

Мой дед, сын псковского крестьянина Федор Яковлевич Кожинов (1869-1922), в какой-то мере интересовался своей родословной, и нет оснований усомниться в достоверности переданных им моему отцу сведений о том, что его дед, - то есть мой прямой предок в пятом поколении, отец супруги моего прапрадеда Анисима Фирсовича Кожинова (то есть отец моей прапрабабки), Федул Русаков сражался в качестве рядового гусара на Бородинском поле, и французская пуля прострелила его кивер.

Я считаю уместным излагать известные мне сведения о своем роде потому, что вижу в его судьбе прямое и яркое воплощение судьбы России XIX-XX веков. Разумеется, нельзя изучать историю страны в рамках истории одной семьи, однако в этой - имеющей вроде бы сугубо частный и "случайный" характер - сфере в самом деле нередко раскрывается весьма существенное содержание, которое невозможно уловить и понять на пути исследования истории страны "вообще".

Одной из главных (если не главной) причин Революции (прописная буква здесь означает, что речь идет обо всех переворотных событиях истории России в XX веке, начиная с 1905 года) было невероятно бурное и стремительное развитие страны, начавшееся примерно с 1880-х годов и особенно с 1890-х (я подробно говорю об этом в № 1 "Нашего современника" за 1994 год). Это с очевидностью выразилось, в частности, в области образования. Из содержательного исследования В.Р. Лейкиной-Свирской "Интеллигенция в России во второй половине XIX века" (М" 1971) можно узнать, что всего за 17 лет - с 1880 по 1897 год-количество (годовое) учащихся в гимназиях возросло с 75 до 220 тысяч, то есть почти в три раза; к концу века в России было уже более миллиона (!) людей с гимназическим образованием.

До сих пор распространено внедренное в чисто идеологических целях представление, согласно которому до 1917 и уж, конечно, до 1900 года гимназии и, тем более, высшие учебные заведения заполняли дети дворян. В книге же В.Р. Лейкиной-Свирской на основе документов показано, что даже и в 1880-е годы дворянские дети составляли значительно менее половины и гимназистов (не говоря уже о "реалистах" - воспитанниках "реальных училищ"), и студентов.

И вот как это выражалось в истории одной семьи. Мой прадед по материнской линии, Андрей Прохорович Пузицкий, был рядовым ремесленником - мещанином городка Белый Смоленской губернии (ныне - в Тверской области). Сохранился его фотоснимок, и поскольку тогда было принято фотографироваться в своей лучшей одежде, ясно, что перед нами - человек очень низкого социального статуса. Тем не менее его сын Василий Андреевич Пузицкий, родившийся в 1863 году, окончил в 1878 году Бельскую четырехклассную прогимназию (впоследствии в ней, между прочим, преподавал В.В. Розанов), а в 1885 - имевшую высокую репутацию Смоленскую гимназию (в обеих он, разумеется, учился на казенный счет) и в том же году поступил на историко-филологический факультет Московского университета, который окончил в 1889 году.

Дед мой умер за четыре года до моего рождения, и я получил определенное представление о нем лишь в шестнадцать лет, когда среди старых вещей обнаружил многостраничную записную книжку, подаренную ему "за отличные успехи и отличное поведение" при окончании Бельской прогимназии. Дед пользовался этой книжкой до окончания университета, и его многочисленные разнообразные записи так или иначе открыли передо мной его юность.

Уже в гимназии, как свидетельствуют записи, он давал уроки детям из привилегированных семей, а в университетские годы своим неустанным репетиторством не только целиком обеспечивал себя, но и фактически содержал оставшуюся в Белом семью. В один, как говорится, прекрасный день кто-то рекомендовал его очередному нанимателю, и появилась следующая запись: "С 22 августа 1887 года до 1 октября в селе Мураново Московской губернии и уезда у действительного статского советника Ивана Феодоровича Тютчева - 60 рублей в месяц, Ольга Николаевна (супруга И.Ф. Тютчева, урожденная Путята - В.К.), София Ивановна, Федя, Коля, Катя" (четверо детей И.Ф. Тютчева - внуков великого поэта).

Есть все основания полагать, что в Муранове, где мой дед был домашним учителем (и на следующее лето с 15 мая по 1 сентября, как явствует из другой записи), а затем постоянно поддерживал связь с его обитателями вплоть до своей кончины в 1926 году, Василий Андреевич не только учил, но и учился, - о чем еще пойдет речь.

Через много лет внук И.Ф. Тютчева Кирилл Васильевич Пигарев передал мне фотографию моего деда с такой надписью на обороте: "Дорогому Феде на память от В. Пузицкого. 21 сентября 1888 г. Мураново", а также любительский снимок, на обороте которого Н.И. Тютчев (Коля- в дедовой записи) впоследствии начертал: "Ф.И. Тютчев-младший [Федор Иванович был первым внуком поэта, ставшего его крестным отцом и с удовлетворением написавшего об его рождении: "Я уже не предпоследний" (то есть меня "продолжает" не только сын, но и внук).] (тот самый Федя - В.К.) и В.А. Пузицкий. Большая Молчановка, дом князя Оболенского" (тесен мир: я уже много лет живу на этой самой Молчановке, в двух шагах от места, где стоял дом Оболенских).

Окончив университет, дед мой преподавал в гимназиях различных городов - от Ломжи до Владимира, издал ряд учебных пособий, имевших широкое распространение, занимался общественной деятельностью. Вершиной его "карьеры" была должность инспектора достославной 2-й Московской гимназии на Разгуляе; к тому времени он дослужился до "генеральского" чина действительного статского советника. Достаточно просто сравнить его портрет с портретом его отца, чтобы увидеть, какое "превращение" могло свершиться тогда, в конце XIX - начале XX века.

Кто-либо воспримет это как некий исключительный случай, - и глубоко ошибется. Подобные "превращения" пережили в то время сотни тысяч людей (напомню, что более полумиллиона людей, имевших к концу XIX века гимназическое образование, не принадлежали к дворянству), и "карьера" моего деда совершенно незначительна, скажем, в сравнении с карьерой родившегося пятью годами ранее, в конце 1857, М.В. Алексеева, ибо этот сын простого солдата, окончив Тверскую гимназию, а затем Московское юнкерское училище, достиг высшего чина генерала от инфантерии и должности начальника штаба Верховного главнокомандующего во время войны 1914-1917 годов; после Февраля 1917 он сам стал Верховным главнокомандующим.

Но этот человек шел иной дорогой, чем мой дед. Как и резко возвысившиеся в Феврале 1917 более молодые генералы А.И. Деникин (он родился пятнадцатью годами позднее Алексеева, в семье крепостного крестьянина и затем солдата, который, в данном случае, уже сам совершил рывок вверх, став офицером) и Л.Г. Корнилов (сын казачьего хорунжего - то есть всего-навсего унтер-офицера), Михаил Васильевич Алексеев исповедовал сугубо либеральные убеждения, которые безусловно господствовали в среде выходцев из "низших" сословий, получивших в конце XIX - начале XX века солидное образование.

Упомянутая записная книжка моего деда свидетельствует, что в юные годы и он не был чужд либеральных веяний - вплоть до религиозных сомнений. Но длительное время, проведенное им в доме Ивана Федоровича Тютчева, явно оказало на него сильное воздействие. Общеизвестно, что отец Ивана Федоровича был убежденным консерватором. Но он, великий поэт и великий мыслитель (вторая сторона его творчества, к сожалению, известна до сих пор немногим), глубоко и объективно понимал реальный исторический путь России, и еще с 1850-х годов ясно предвидел неизбежность Революции (это показано в моей книге "Тютчев", изданной в 1988 и затем в 1994 году).

Между тем консерватизм его сына Ивана был, так сказать, прямолинейным и как бы не считающимся с реальностью. Иван Федорович, в частности, был слишком тесно связан с императорским двором, в котором он состоял в звании гофмейстера (что соответствовало чину тайного советника); позднее получили придворные звания и все его четверо детей - Федор и Николай, Софья и Екатерина.

Федор Тютчев-младший умер в 1931 году, а с другим внуком и внучками поэта я познакомился в 1946 году, когда, узнав из записной книжки деда о его пребывании шестью десятилетиями ранее в Муранове, не раз приезжал туда, чтобы отыскать какие-либо его следы. Впрочем, об этих поездках я рассказал на страницах журнала "Москва" (ноябрьский номер за 1993 год).

Василий Андреевич в зрелые свои годы предстает как последовательнейший монархист ("более роялист, чем сам король") и догматически церковный человек. Едва ли случайно, что вскоре после окончания университета он женился на дочери священника Ильи Михайловича Флерина, служившего в храме Дмитрия Солунского на углу Тверской и Тверского бульвара (на этом месте давно построен дом с известным в Москве магазином "Армения"); эта моя бабушка, Евгения Ильинична, до конца своих дней (она умерла в 1943 году) сохраняла глубочайшую религиозность.

Естественно, многое из того, что происходило в стране в 1900-1910-х годах, никак не устраивало Василия Андреевича. И дело кончилось тем, что после одной из его публичных речей, в которой он весьма резко критиковал Николая II за "либерализм", его уволили из 2-й Московской гимназии, и он вынужден был отправиться в городок Егорьевск (недалеко от Коломны) в качестве директора местной гимназии.

Его "реакционность" отозвалась и через много лет. В 1980 году известный исследователь "Слова о полку Игореве" В.И. Стеллецкий готовил к изданию его текст в сопровождении целого ряда переводов и переложений. Я предложил ему включить в книгу весьма удачный, на мой взгляд, перевод В.А. Пузицкого, вошедший в составленное им учебное пособие.

Стоит сообщить, что 2-я гимназия помещалась во дворце, построенном в свое время М.Ф. Казаковым для графа А.И. Мусина-Пушкина, открывшего "Слово о полку Игореве", рукопись которого, увы, и сгорела в этом самом дворце во время московского пожара 1812 года.

Но вернемся в наши дни. Познакомившись с переводом "Слова", сделанным В.А. Пузицким, В.И. Стеллецкий очень высоко его оценил, заметив, что превосходит этот перевод только один - сделанный им самим (Владимир Иванович, как говорится, знал себе цену), и включил его в свое издание. Однако книга вышла в свет в 1981 году все же без перевода моего деда, и Стеллецкий, принеся извинения, сказал мне, что Пузицкий, как ему стало известно, был ярый монархист, и воскрешение его имени могло вызвать страшный скандал.

Но прошло всего десятилетие с небольшим, и в 1994 году совершенно неожиданно для меня в Саратове переиздали (50-тысячным тиражом!) другое произведение В.А. Пузицкого - учебное пособие "Отечественная история" - под измененным названием Родная история". Эта книга выдержала в свое время 16 изданий (последнее - в 1916 году), но ее переиздание в наше время, признаюсь, не очень меня порадовало, ибо она представляет собой не столько воссоздание исторической жизни России, сколько благостное "житие"; учащиеся начала XX века, усвоившие это пособие, никак не могли бы на его основе вообразить себе, что в России возможна Революция (замечу в скобках, что в Муранове, тем не менее, как мне точно известно, знакомили с историей детей - уже правнуков поэта - именно по этой книге моего деда).

В.А. Пузицкий был - по крайней мере в своей среде - скорее исключительным, нежели типичным человеком. Преобладающее большинство образованных людей склонялось тогда к "прогрессивности" и либерализму, а многие - в той или иной степени к открытой революционности. Характерный факт: младшая сестра его жены, Софья Ильинична Флерина, вышла замуж за сына купца, к тому же учившегося в Коммерческом институте, Семена Ивановича Аралова (1880- 1969). Однако этот человек уже тогда состоял в РСДРП, правда, в ее меньшевистской фракции, а после 1917 стал большевиком и заведовал военным отделом ЦК РКП(б) (поскольку ранее служил в армии), был членом Реввоенсовета Республики (и тесно сблизился с Л.Д. Троцким), - а затем видным дипломатом (в частности, послом в Турции). Трудно представить себе, как общался Василий Андреевич с этим достаточно близким "свойственником".

И всецело закономерен семейный "крах" Василия Андреевича: он ни в коей мере не смог воспитать в своем духе любимого сына Сергея (брата моей матери). В Егорьевске юный Сергей сблизился с гимназистом Георгием Благонравовым (1896- 1938), который в Октябре 1917 стал комиссаром Петропавловской крепости и руководил обстрелом Зимнего дворца, ас 1918 года был видным деятелем ВЧК и затем ГПУ. И этот новый сотоварищ сумел вырвать Сергея из-под духовной власти отца, - о чем, между прочим, с одобрением рассказано в изданной в недавнее время книжке о Г.И. Благонравове. С 1921 года Сергей Васильевич, к ужасу своего отца, стал служить в ВЧК и затем ГПУ (правда, впоследствии он вместе со своим непосредственным начальником, знаменитым А.Х. Артузовым, перешел на службу в армейский "Разведупр").

С.В. Пузицкий (1896-1937), в частности, играл первостепенную роль в операциях по захвату широко известных "контрреволюционеров" - Б.В. Савинкова и генерала А.П. Куте-пова (еще раз скажу о том, как тесен мир: через много лет я нежданно встретился и сблизился с сыном Куте-пова, Павлом Александровичем, после долгих жизненных перипетий служившим в Московской патриархии). Два ордена Красного Знамени были получены за эти операции; любопытна сохранившаяся фотография - Ф.Э. Дзержинский (совсем незадолго до смерти) на отдыхе вместе с близкими соратниками; Сергей Васильевич сидит через два человека по правую руку Дзержинского. Впоследствии образ Пузицкого не раз появлялся на страницах романов о чекистах и на киноэкране.

Отец Сергея Васильевича скончался в 1926 году почти одновременно с Дзержинским (задача для проницательного писателя - как воспринял чекист это двойное осиротение). За несколько дней до смерти Василий Андреевич счел нужным написать послание своей семье: "Жду кончины с каждымъ днемъ. Простите меня и прощайте". Он высказался - в смиренном христианском духе - о каждом из своих четырех детей; о руководящем сотруднике ГПУ он написал: "Сережа добрый человекъ и скоро вернется на путь истины и тогда Господь благословить его на все доброе и пошлетъ ему благополучие во всемъ. А пока заблуждается во многомъ". И далее: "Похороните меня подальше отъ красныхъ."

Сергея Васильевича я помню, но очень смутно. Он иногда навещал свою мать - мою бабушку, однако мне было тогда не более шести лет, и меня больше интересовала автомашина, на которой он приезжал, ибо в нашем Новоконюшенном переулке около Пироговских клиник и Девичьего поля, которое, в сущности, было тогда окраиной (менее двух километров от границы города), автотранспорт появлялся очень редко. А в 1937 Сергея Васильевича расстреляли, - что для того времени закономерно (см. об этом мою статью "Загадка 1937 года" в "Нашем современнике" № 8 за 1996 год). И многие члены семей Пузицких и Кожиновых старались не вспоминать при посторонних ни о сыне (до 1956 года), ни об отце (до 1991 года).

Мне представляется несомненным, что глубокое и всестороннее осмысление судеб отца и сына Пузицких может чрезвычайно много дать для понимания судеб страны в целом. Путь, начатый отцом в мещанском домишке захолустного городка (кстати, в Белый и сейчас не ведет железная дорога!), привел его к чину штатского генерала. Сын воспитывался в гимназии, руководимой отцом; фотография запечатлела его десятилетним исправным учеником 2-й Московской классической гимназии (по правую руку от него - старший брат Николай, родившийся в год восшествия на престол последнего царя и названный в его честь; он погиб совсем юным от заражения крови). Всего через полтора десятилетия этот мальчик станет заместителем начальника контрразведки огромной страны, и при позднейшем восстановлении воинских званий он окажется комкором - что соответствовало нынешнему генерал-лейтенанту, - к тому же тогда людей со столь высокими званиями было неизмеримо меньше, чем теперь.

Но и отец, и, позднее, сын были, в сущности, раздавлены той самой Историей, которая дала им возможность высоко подняться.

В связи с этим обращусь еще раз к истории семьи Ленина. Истинный духовный облик его отца Ильи Николаевича явно искажен; этого человека представляют обычно как чуть ли не "ревдемократом". В действительности И.Н. Ульянов был - о чем, в частности, откровенно написала его старшая дочь Анна - истово религиозным человеком и, надо думать, монархистом; известно, что он с глубокой скорбью воспринял в 1881 году убийство Александра II. Из воспоминаний современников явствует, что Илья Николаевич был в самых добрых отношениях с одним из влиятельнейших и богатейших вельмож России - графом В.П. Орловым-Давыдовым (1809- 1882), имевшим поместье в Симбирской губернии, и его сыновьями-близнецами Владимиром (1837-1870), симбирским губернатором, и Анатолием (1837-1905), состоявшим при императорском дворе в высшем звании обер-шталмейстера. Недавно, в 1989 году, было установлено, что И.Н. Ульянов и старшие его дети, включая Владимира, являлись деятельными сочленами "Братства Преподобного Сергия" при Симбирской гимназии. И очень многозначительно сделанное в 1922 году признание В.И. Ленина - в заполненной им анкете - о том, что до 16 лет он был "православным верующим", - то есть он отошел от религии только после кончины отца. Поэтому уместно утверждать, что Илье Николаевичу "повезло" умереть вовремя, и он не узнал, по какому пути пошли пятеро его детей. Он успел только поволноваться из-за начавшихся религиозных сомнений старшего сына - Александра.

Итак, в истории семей явно проступает определенная историческая закономерность, которая, конечно, нуждается в специальном и сложном исследовании. Но об одной стороне дела я все же кратко скажу. Так или иначе считается, что после Революции люди из "низших" социальных слоев обрели возможность подняться "наверх". Но путь Истории сложнее.

Движение множества людей "вверх" (напомню об имевшемся уже к концу XIX века полмиллионе людей из "низших" сословий, получивших гимназическое - весьма высокое - образование) было существенной причиной Революции, а позднее, после 1917 - ее же следствием. То есть причины и следствия оказываются нераздельно взаимосвязанными, переходящими друг в друга. И, кстати сказать, именно российские власти начали во второй половине XIX века всемерно увеличивать количество той самой интеллигенции, которая явилась одной из необходимых сил Революции, ибо ведь и гимназии, и высшие учебные заведения создавались и расширялись по воле правительства, а не каких-либо энтузиастов просвещения (хотя и они играли определенную роль).

Не исключено, что кто-нибудь усомнится в "представительности" моих размышлений о судьбе рода Пузицких; речь идет, могут возразить мне, об одной семье, и уместно ли строить какие-либо обобщения на таком единичном "материале"?

Однако и другая, отцовская, ветвь, в сущности, демонстрирует то же самое, - хотя пережитое в семье отца в конце XIX - начале XX века "превращение" не столь значительно, как в семье матери (вполне вероятно, потому, что предки матери были горожане - пусть даже и из малого городка: в нем все же имелась прогимназия, а отцовский род - крестьянский, деревенский).

Мой прадед по отцу, Яков Анисимович Кожинов, был крестьянином (из так называемых "вольных хлебопашцев") Порховского уезда Псковской губернии, и шуточная самохарактеристика - "мы - пскопскйе" - перешла через деда к отцу. В родной деревне у него что-то не заладилось, и он еще молодым человеком перебрался в Петербург, где стал, как тогда именовалось, "мастеровым". Правда, жену, деятельную Евфимию Петровну Афанасьеву, он привез все же из своей деревни. Она родила ему в 1869 году сына Федора (моего деда), но всего через три года Яков Анисимович скончался. Тем не менее, мать сумела устроить сына на казенный счет в Военно-фельдшерскую школу. А такие учебные заведения в те времена удивительно "формировали" своих воспитанников. На сохранившейся фотографии мой дед запечатлен в день окончания школы, и ныне нелегко встретить столь "изящного" прапорщика - хотя перед нами сын мастерового.

В 1901 Федор Яковлевич женился на "простой" продавщице Марии Никаноровне Соломатиной (1879- 1962). Она была дочерью мещанина города Ряжска Рязанской губернии, который в 1857 году откупил себе в жены крепостную крестьянку Анну Киселеву за 355 рублей ассигнациями, и она родила ему 18(!) детей, причем все жили долго (те из них, кто дожили до 1941 года, погибли во время ленинградской блокады). Никанор Иванович Соломатин перебрался позднее в Петербург, где и умер в 1891 году. Вскоре после его кончины до Петербурга добралась эпидемия холеры, в результате чего, в частности, цены на считавшиеся "безопасными" продукты питания резко выросли, а на овощи и фрукты - упали до минимума. И, как рассказывала мне бабушка, ее мать приносила с рынка огромную бельевую корзину с овощами и фруктами, ставила на стол и в сердцах говорила:

"Жрите и подыхайте!" - Но мы, - смеясь, заключала свой рассказ бабушка, - только здоровели.

Ф.Я. Кожинов служил в качестве фельдшера в Главном артиллерийском управлении, помещавшемся в знаменитом Инженерном (Михайловском) замке, где ему была предоставлена казенная квартира на пятом этаже (этот этаж просматривается только из внутреннего двора замка). В свое время это помещение было "дортуаром" Главного инженерного училища, и именно в нем обитал в 1838-1843 годах Достоевский. И мой отец родился в 1903 году в комнате, которую ровно за шестьдесят лет до того покинул Федор Михайлович (еще раз замечу: тесен мир).

Федор Яковлевич так и остался фельдшером и дослужился только до чина штабс-капитана (соответствует нынешнему старшему лейтенанту). Но он, очевидно, был все же мастером своего дела, и его, в частности, не раз "командировали" на заграничные курорты для руководства лечением отправляемых туда из Петербурга больных, и так он побывал в нескольких западноевропейских странах.

Поскольку положение в дореволюционной России тенденциозно искажено, в этих поездках моего деда могут усмотреть нечто "не типичное". Но в ценном исследовании демографа Р.И. Сифман (написанном ею еще в начале 1930-х годов, но опубликованном только в 1977 в содержательном cборнике "Брачность, рождаемость и смертность в России и в СССР") показано, что граждане России в течение 1897-1913 годов выезжали за границу около 83 миллионов (!) раз - что не означает, понятно, невероятно громадного количества заграничных путешественников [Речь идет именно о путешественниках, а не об эмигрантах; за период с 1897 до 1913 года Россию покинули всего 2,5 млн. эмигрантов (уехавших главным образом в США), в том числе более 1 млн. евреев и около 1 млн. поляков. За те же годы в Россию переселились из других стран 1,5 млн. иммигрантов.] (напомню о численности российского населения: в 1897 году - 125,6 млн., в 1913 - 165,7 млн.), ибо многие люди за эти 17 лет отправлялись за рубеж неоднократно или даже многократно. Но все же дело идет о десятках миллионов, побывавших за рубежом, Поистине стремительное развитие России ярко выразилось в том, что если в 1897 году заграничные путешествия совершили 1,5 млн. человек, то в 1913 - уже 9 млн. человек - то есть в шесть раз больше! Мой дед и путешествовал незадолго до Первой мировой войны в этом мощном потоке.

А в 1914 году Федора Яковлевича назначили начальником "Юсуповского Лазарета для раненых воинов" на Литейном проспекте, созданного по инициативе и на средства уже упомянутого князя Феликса Юсупова. Федор Яковлевич, естественно, не раз встречался в лазарете и с князем и с его супругой - племянницей (и вместе с тем троюродной сестрой) Николая II, которая избегла участи многих других Романовых, так как в 1917 году находилась вместе с мужем в Крыму.

Отец мой по воле деда учился в Анненшуле на Кирочной улице - учебном заведении, где преподавание велось частично на немецком языке. Правда, в разгар войны многие преподаватели (в основном австрийского происхождения) были объявлены вражескими агентами, Анненшуле закрылась, и отец мой доучивался в 3-й Петроградской гимназии, учеником которой после революции - ввиду закрытия Александровского (бывшего Царскосельского) лицея - оказался и сын именитого сенатора и гофмейстера, в будущем известный своими мемуарами "На чужбине" Л.Д. Любимов; он после долгой эмиграции (с 1919 года) вернулся на родину и в середине 1950-х годов возобновил приятельские отношения с моим отцом. Общение с Львом Дмитриевичем было весьма интересным, но это - особый разговор.

Мой дед по отцовской линии - в отличие от В.А. Пузицкого - не имел никакого отношения к "идеологии", и потому после 1917-го просто продолжал свою работу. Он погиб на лекарском посту во время очередной вспышки эпидемии тифа в 1922 году. Отец мой тогда учился в Московском высшем техническом училище (это, основанное еще в 1830 году, учебное заведение не так давно некие не очень культурные люди переименовали ради "престижности" в "университет", не понимая, что известное всей стране и за рубежом старинное обозначение "училище" - гораздо почтеннее), окончив которое, стал незаурядным инженером.

Подобно своему отцу Федору Яковлевичу, он явно стремился быть прежде всего или даже только "профессионалом", - в частности, не принимал никакого участия в различных студенческих "волнениях" 1920-х годов, а их было тогда немало - и самого "правого" и самого "левого", - троцкистского, - толка. Учившийся одновременно с моим отцом в МВТУ Г.М. Маленков в 1924 году начал свою партийную карьеру именно борьбой с троцкистами "внутри" Училища.

И до конца своих дней (он умер в 1975 году) Валериан Федорович, если заходила речь о политических и идеологических проблемах, только в редчайших случаях мог - в присутствии самых близких людей - высказать нечто не соответствующее диктуемой в данный момент "официальной" точке зрения. Ясно помню (хотя мне было тогда всего 9 лет) спор Валериана Федоровича о "пакте" СССР и Германии 1939 года с одним из братьев его жены - Владимиром Васильевичем Пузицким, который - что было для того времени весьма дерзким - полностью отрицал какое-либо "миролюбие" Гитлера.

Сейчас господствует представление, что люди, не противоречившие официальной государственной линии,- презренные приспособленцы, а те, кто позволял себе критику (пусть даже в своем узком кругу) - заслуживающие уважения самостоятельные личности. Однако жизнь сложнее любых моралистических схем. Во-первых, никакая страна не может существовать, если все ее граждане (да и хотя бы преобладающее их большинство) "отрицают" политику государства. Во-вторых, критические настроения и разговоры - это одно, а реальное жизненное поведение людей - совсем другое. Можно бы привести множество фактов, доказывающих, что "конформист" Валериан Федорович вовсе не был в своем реальном бытии - в большей степени "приспособленцем", чем споривший с ним Владимир Васильевич (скорее, даже наоборот). Так, в последнее время то и дело публикуются сведения о том, что люди, имеющие репутацию "диссидентов", вместе с тем являлись негласными сотрудниками "органов безопасности".

Впрочем, это особенная, сложная и острая тема. И закончить уместно следующим, по-своему забавным, "сюжетом". Женитьба Валериана Федоровича в 1929 году на дочери действительного статского советника В.А. Пузицкого могла иметь место, очевидно, только благодаря Революции. До сих пор многим помнится старинный иронический романс на слова известного в свое время стихотворца П.И. Вейнберга:

Он был титулярный советник, Она - генеральская дочь, Он робко в любви объяснился, Она прогнала его прочь. Пошел титулярный советник И пьянствовал с горя всю ночь - И в винном тумане носилась Пред ним генеральская дочь.

Чин штабс-капитана, до которого дослужился мой дед по отцовской линии, соответствовал именно штатскому чину титулярного советника, да и отец мой едва ли бы сумел к своим двадцати шести годам достичь более высокого чина.

И - прошу извинить - снова о том, как тесен мир. Дворец А.Н. Мусина-Пушкина, где помещалась 2-я гимназия, инспектором которой несколько лет был отец моей матери В.А. Пузицкий, после Революции передали Московскому инженерно-строительному институту (при этом, увы, обезобразив казаковскую архитектуру надстроенным четвертым этажом), где стал преподавать мой отец.

Я изложил только немногие из известных мне сведений о своем "родословии", но, полагаю, и из них ясно, что жизнь семьи так или иначе вбирает в себя историю страны в многообразных ее выражениях и с определенной точки зрения способна открыть перед нами нечто существенное и, главное, недоступное "обобщенному" взгляду на эту историю.

Подчас я живо ощущаю под собой широко раскинувшуюся "корневую систему"; взять хотя бы прадедов - крестьянин Псковской губернии, мещанин из Ряжска, женившийся на купленной им крепостной девушке, мещанин городка Белый и московский священник. Словом, чуть ли не вся основная Русь - ее север, юг, запад и центр.

Не раз повторив выражение "тесен мир", я хочу в заключение сказать, что тесные, казалось бы, рамки жизни одного рода могут вместить в себя "все". И думаю, это верно по отношению к истории любой семьи или, по крайней мере, очень и очень многих из них; дело только в том, чтобы постараться как можно больше узнать о своей родословной.

История семьи - история России Рассказ Вадима Кожинова об истории его семи Более или менее общепризнанно, что семья представляет собой (либо по крайней мере, до сих пор представляла) исходный элемент общества, "клетку" со

 

• 14:21 05 Июля 2016
  Российско-китайский медуниверситет откроет магистерскую программу по TCM
• 01:21 05 Июля 2016
  На форуме МГУ Россия и Китай обсудят научно-образовательное сотрудничество
• 11:00 04 Июля 2016
  Реморенко: "ЕГЭ-туризм" в России сходит на нет
• 10:52 04 Июля 2016
  Летняя российско-австрийская школа откроется в Москве
• 15:31 01 Июля 2016
  В СПбГУ могут воссоздать географический факультет

Заказать уникальную работу