курсовые,контрольные,дипломы,рефераты
епископ Афанасий (Евтич)
Мы выбрали эту тему, "о человечности и бесчеловечности", так как она очень актуальна и вопрос этот глубоко христианский.
Мы привыкли к утверждению ученых мужей о том, что гуманизм возник приблизительно в XIV веке на Западе, когда началась "эпоха Возрождения" (= обновления) в искусстве, живописи и литературе, главным образом в Италии, в ее свободных городах, заинтересовавшихся древнегреческой традицией, литературой, философией, искусством. Стало общепринятым мнение, что это так или иначе тот гуманизм, который уделил внимание человеку, в отличие от схоластики, доминировавшей в то время в Римско-Католической, папской Церкви, навязывающей человеку всё, включая Бога. Засилье схоластики стало вызывать внутренний протест: человек нуждался в большей внутренней свободе и в более почтительном отношении к себе. В новейшее время ученые головы, не исключая и тех, что на Западе, признают, что и в православной Византии имели место как гуманизм, так и ренессанс (= обновление) – в эпоху Палеологов, то есть после освобождения в 1261 году императором Михаилом Палеологом Царьграда от крестоносцев и восстановления Византийской империи. Династия Палеологов правила вплоть до падения Царьграда в 1453 году, и в период их царствования были восстановлены традиции древней живописи, искусства. Гуманизм заявил о себе и в других сферах.
Эпоха Палеологов у нас, сербов, является временем созидания наших красивейших монастырей Милешево (1236 г.) и Сопочани (1265 г.). Тогда были написаны великолепные фрески. В связи с этим можно вспомнить и монастыри эпохи Милутина, совпадающей с царствованием Палеологов (с которыми сербские правители состояли в родстве), когда, например, был воздвигнут прекрасный монастырь Хора в Царьграде с удивительной фреской "Воскресение Христово" (XIII в.) и замечательными мозаиками (XIV в.). В то время византийская литература и философия начинают обращаться к античности, хотя надо признать, что в Византии никогда не угасал интерес к древнегреческой мысли. Тогда же, благодаря крестоносцам (если вообще можно благодарить крестоносцев за то, что они пришли и поработили православный Восток), произошло и более тесное соприкосновение Востока с Западом. Связи между Византией и Италией оживились (не будем забывать, что в течение длительного времени это была территория единого государства, а на юге она оставалась таковой до конца XI в.).
Итак, возрождение, или ренессанс (а мы отметили, что слово ренессанс и означает восстановление, обновление, возрождение), началось еще в Византии в период правления Палеологов. Это возрождение проявилось и у нас, сербов, и повсеместно на Балканах, ибо мы относимся к одному и тому же миру, находящемуся под православным византийским церковно-духовным и философско-культурным влиянием. Однако, в отличие от западного ренессанса, здесь, в Византии, был сохранен христианский церковный дух, и не было того восстания против Церкви, которым были проникнуты ренессанс и гуманизм на Западе. В одном из новейших исследований крупного византолога, профессора Сорбонны Павла Лемерла утверждается, что еще святитель Фотий в IX веке дал начало гуманизму, который Лемерл называет ранним гуманизмом в Византии. Святой Фотий, патриарх Цареградский, – это наш общий славянский креститель, потому что именно он послал святых братьев Кирилла и Мефодия к нам, славянам, чтобы нас крестить (сначала – западных, а потом и нас, на средних и западных Балканах, посредством их учеников). До этого, начиная с 860 года, святитель Фотий осуществил частичное крещение Руси, затем, в 863 году, крестил болгар, а потом и нас, в период своего второго патриаршества, когда в 877–878 годы вернулся на свой престол. То есть он крестил и остальных балканских славян: сербов и хорватов.
Святитель Фотий и его школа фундаментально изучали и переписывали классических античных писателей и философов. Школа святителя Фотия сохранила древнегреческие рукописи. Сегодня мы располагаем произведениями Платона, Аристотеля и других греческих философов, поэтов, трагиков, историков в рукописях, переписанных в школах и мастерских эпохи святителя Фотия, поскольку рукописи античной литературы периода, предшествовавшего IX веку, отсутствуют. И в самом деле, школа святителя Фотия была весьма значительной. Среди учеников его были Арефа, архиепископ Кесарийский, и император Лев Мудрый, который известен также как поэт и писатель, за что и назван Мудрым, то есть философом. В школе изучали и переписывали древнегреческих писателей и философов, благодаря чему их рукописи сохранились до сего дня. Речь идет о древнейших рукописях с текстами классической литературы, тогда как самые древние христианские рукописи датируются уже 120 годом по Рождестве Христовом; правда, и здесь у нас имеется лишь фрагмент Евангелия от Иоанна, а полностью сохранившиеся рукописи всего Священного Писания относятся уже к IV веку, причем их немало. Они сохранились просто-напросто потому, что христиане лучше берегли свои рукописи. Но Византия сохранила и рукописи древнегреческие, переписанные в школе патриарха Фотия и благодаря этому дошедшие до наших дней. Итак, святитель Фотий признан западными учеными мужами первым гуманистом, но это совсем не тот гуманизм, который впоследствии возник на Западе.
По мнению упомянутых исследователей, гуманизм обратил внимание на человека и поместил его в центр всех интересов. Именно в связи с этим утверждением мы хотели бы побеседовать об истинном гуманизме, а затем о гуманности, то есть о человечности, как она воспринята в нашем православном опыте и Предании.
Обыкновенно вместо слова "предание" мы употребляем слово "традиция", однако это последнее слово является для нас немного чуждым (хотя и означает оно то же, что и "предание"), потому что чаще всего под понятием "традиция" мы подразумеваем лишь какие-то обычаи и установившиеся привычки. В Православии, однако, "предание", и в первую очередь – Священное Предание, знаменует собой живую жизнь, как выразился бы Достоевский (напоминая тем самым, что существуют и разного рода суррогаты и формы отчуждения от настоящей жизни), богоданную человеческую жизнь в Церкви, проживаемую через века истории, текущую и передающуюся дальше; причем жизнь не только биологическую, но, что еще важнее в биологическо-духовном и культурном отношении, жизнь церковно-народную, живо передаваемую по наследству из поколения в поколение в Церкви Христовой, в силу присутствия и действия в ней Духа Божия.
Это живое Предание у нас на Востоке с самого зарождения христианства – человечно и гуманно. Еще до христианства, в Ветхом Завете, Божие откровение было откровением гуманным, так как хотя в центре всего и был Бог, однако Он открывался человеку и на человека были направлены все Его действия. С человеком, с человеческим родом был заключен к тому же и отдельный завет, или союз, полный внимания и любви к человеку. Правда, этот особый союз до Христа был заключен только с одним народом – с Авраамом и его потомками, с народом израильским, но Бог заботился и о прочих народах, открываясь им и действуя среди них тем или иным образом и подготавливая и их к полноте Божественного откровения во Христе воплотившемся и вочеловечившемся.
Вернемся к началу нашей темы и попытаемся объяснить эти понятия. Что значит гуманизм? Само слово гуманизм неоднозначно и двусмысленно. Греческие философы-софисты (V в. до Р.Х.), которые мудрствовали, как сказали бы мы, были, конечно, мудрыми, но мудрствовали они как софисты – слишком пространно. Один из них, по имени Протагор, живший еще до Сократа, выдвинул принцип: "Человек есть мера всех вещей". А Платон, ученик Сократа, принадлежавший к следующему поколению философов, выдвинул другой принцип: "Бог есть мерило всего". И вот западные гуманисты в период "ренессанса" ориентировались на тот первый, протагоровский тезис; впрочем, и доныне так или иначе все гуманисты считают что "человек есть мера всех вещей". Мы можем с полным правом сказать, что сегодняшняя западная цивилизация, будь она и христианской, в значительной степени придерживается этого тезиса.
Итак, "человек есть мера всех вещей"! Но теперь ставится вопрос: какой человек? Гор или Буш? Или Клинтон? Или же кто-то иной из пресловутых "выдающихся деятелей" и "обожаемых" идолов и звезд современного западного мира? Но и принцип Платона: "Бог есть мерило всего" – представлен во многих религиях: например, в исламе или в некоторых мистических религиях, где выделен только Бог, или же в протестантских сектах, как, например, у так называемых иеговистов, где выделяется лишь библейский Иегова, и причем там он вытеснил Самого Христа Бога!
Христианство, между тем, явило вечную истину о Боге и человеке – и потому предварило мерило, отличающееся от двух вышеуказанных. В полноте откровения Божественной и человеческой истины во Христе явилось новое измерение – вочеловечившийся Бог во Христе, то есть Богочеловек стал мерилом всех и всего. Так в православном христианстве и его истинном гуманизме, в Бого-гуманизме, не отвергнуты ни принцип "человек есть мера всех вещей", ни принцип "Бог есть мерило всего", но эти принципы не являются в нем независимыми и обособленными. В каждом из них присутствует истина, но они крайне поляризованы: либо человек, либо Бог, и потому они взаимоисключающие, то есть представляют собой крайности. А где крайность, там и односторонность. Величие же Православия – именно в соборности (единстве), во всеобъемлющей и соединяющей сбалансированности обоих упомянутых тезисов, так что подлинные, истинные факторы и их элементы сохраняются и участвуют в целости и всеединстве Божественного и человеческого, подобно тому как совершенное Богочеловеческое единство осуществлено и явлено во Христе – одновременно и Боге, и Человеке, Спасителе, Богочеловеке. В нашем народе, и вообще на православном Востоке, мы называем это соборным духом Православия, соборностью Христовой Церкви, в которой теснейшим образом соединены Бог и человек. Бог и человек в двухприродном (двуестественном) и опять-таки личном (греч. – ипостасном) единстве есть Христос, Богочеловек.
Вера Церкви прошла через великие искушения, через ожесточенную борьбу с еретиками (которых часто поддерживали власти; хотя некоторые еретики были гонимы, но еще больше были изгоняемы защитники Православия, как, например, святитель Афанасий Великий). И в этой духовной брани с еретиками, часто до кровавого пота, подобно Христу в Гефсимании, а нередко и до собственной крови, как Христос на Голгофе, Церковь боролась именно за то, чтобы сохранить образ Христа, чтобы защитить во Христе и Бога и Человека в совершенном единстве и гармонии Божественного и человеческого. И в этом заключается тот самый Богочеловеческий синтез и Богочеловеческая соборность Православия.
Итак, Христос, Который одновременно и Бог и Человек, как один и единственный Богочеловек, есть мерило всего. В Христовом Евангелии есть две заповеди о любви: о любви к Богу как вертикаль, и о любви к человеку, к ближнему, как горизонталь. Эти две заповеди или, лучше сказать, две реальности любви лишь вкупе составляют крест, –истинный и спасительный христианский Крест Христов, так как без этих двух образующих, без вертикали и горизонтали, нет креста. Возьми, например, одну вертикальную образующую, и получишь кол, а если только горизонтальную поперечную – выйдет лишь перекладина; но только тогда, когда мы соединим эти две образующие, получается крест. Так и здесь, во Христе Богочеловеке и в христианском православном видении всего: Бог есть вертикальная ось, подобная прямостоящему стволу, а человек – это образующая, поставленная горизонтально. Ведь и человек, когда встанет в полный рост и разведет руки в стороны, являет собой православный крест, как говорили об этом ранние христиане (священномученик Ириней во II в.). Так и Христос с распростертыми руками распят на кресте, но через крест Он и воскрес, победил смерть и даровал вечную жизнь человеку и человеческому роду.
Этот Богочеловеческий синтез и Богочеловеческое единство не поглощает ни Бога, ни человека, не умаляет их и не упраздняет; одно не поглощает, не вытесняет и не уничтожает другого. Во Христе Богочеловеке ни Бог ничего не потерял и не унижен вследствие теснейшего сочетания с человеком, ни человек не умален и не поврежден в полном соединении с Богом. Это и есть величайшая и изумительнейшая тайна и истина христианства, тайна и событие нашей православной веры. Здесь небо соединилось с землей, время с вечностью, в этом историко-эсхатологическая тайна Христова, как называют ее святой апостол Павел (см.: Кол.1:27; 2:9–10; Еф.1:10; 3:9–10) и святые отцы Церкви (святитель Афанасий Великий, преподобный Максим и др.).
Поэтому на нашей православной иконе Христос выделен и как Бог, и как Человек. Когда вы смотрите, например, на Студеницкое Распятие, то видите, что хотя этот полный сил Человек и распят, однако Он одухотворен и обожен. Он умер на кресте, но и победил смерть. Вы видите Его в смерти, ибо Он умер, – и в этом православный антропологический реализм, но в то же время Он и Царь славы (как и начертано на православном кресте: ИС ХС Царь славы). Он принял реальную смерть, но изнутри Он преодолел смерть Воскресением и обожением человека. Этот парадокс православной иконы проявился и в период палеологского возрождения, хотя студеницкая фреска Распятия относится к немного более раннему времени, к эпохе правления Комнинов и Ангелов, когда жил и святой Савва (и фрески в Студенице написаны под его руководством, а некоторые, может быть, и его рукой, когда он был там игуменом).
На фреске – Христос, истинный Человек, но не обнаженный, натуралистичный человек, каким Он изображается, скажем, на полотнах итальянского ренессанса: у Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микельанджело, где Христос – слишком натурально подчеркнутый человек, атлет с сильным телом, каков Он, например у Микельанджело в Сикстинской капелле. (Когда некоторые наши искусствоведы, представители или носители культуры – культуртрегеры – утверждают, к примеру, что Сопочани – это "наша Сикстинская капелла", они просто не ведают, что говорят, разве что обнаруживают свой "комплекс" перед Западом: ведь Сопочани палеологско-неманичского возрождения несравним с итальянским ренессансом и по искусству исполнения, и по духовности.) То же самое впечатление создается, когда вы сопоставляете, например, западное изображение святого мученика Севастиана с красивым, тщательно, выписанным, но чрезмерно выделенным телом и православную фреску или икону святых мучеников Георгия или Димитрия. И они мученики, к тому же воины, но их красивые и пропорциональные тела наполнены Духом и обожены, но никак не натуралистичны, они не земные и не плотские.
Православные иконы, помимо высочайшего уровня живописного исполнения и красоты, несут в себе несравненную наполненность Духом, свидетельствующую о Божием присутствии в человеке, и открывают полноту обожения человека в общении с Богом. Это лучше всего показано и явлено на православных иконах Господа Иисуса Христа, таких, как, например, Христос на хиландарской или Синайской иконах, или "Воскресение Христово" в монастыре Хора в Царьграде, или же Христос Панселина на престоле из Протата на Святой горе Афон. Взирая на ту или иную Христову икону подобного рода, вы понимаете, почему апостол Павел сказал, что в Нем обитает вся полнота Божества телесно, и вы [люди] имеете полноту в Нем (Кол.2:9–10). Ведь Христос – это вечный Бог, соделавшийся истинным и совершенным Человеком и пребывающий во веки веков и Богом и Человеком, вечным и единым Богочеловеком. Для православного христианства и для православного гуманизма Он есть мерило всего, включая и гуманизм, и человечность.
Полнота Православия – в православном гуманизме, или, как преподобный Иустин (Попович) часто подчеркивал, – в православном Теогуманизме (= Богочеловечестве), в Богочеловеческой Личности Христа. Во Христе явлен истинный гуманизм, говорит преподобный Иустин, бывший, кстати сказать, не только православным гуманистом, но и строгим критиком гуманизма западного, обнаженного. В своей книге "Бездны философии" он подчеркивает, что подлинный, настоящий гуманизм – это когда Бог и человек находятся в вечной общности и Богочеловеческом единении, без слияния и умаления. Один только "чистый" человек, подчеркивает преподобный Иустин, есть лишь homo, а это значит humus (земля). (Так и на еврейском языке первый человек, Адам, означает землю (adamah), т.е. он земной, земляной.) Естественно, в своем физическом составе человек имеет определенную долю земли, но человек – не только земля. Ницше в XIX веке утверждал: "Я – тело и только тело", но это значит, как сказал бы праведный Иов, что пища я червям, гроб мне – отец, а земля – мать (Иов.7:5; 17:14)! "Человек – это тело, человек – это и животное", – смело можем мы сказать (лучше сказать "живинка", как говорила моя мать, в смысле живое существо), однако человек – не только тело и не только животное. Ведь человек – и тело, и живая душа одновременно, как свидетельствует Священное Писание (Быт.2:7; 1Кор.15:45–47), и лишь благодаря живой душе в живом теле человек есть человек, живой и личный человек. Ведь человек – это живой образ Живого Бога.
Здесь мы подходим к пониманию подлинного гуманизма, истинного христианского теогуманизма, гласящего, что человек есть настоящий человек лишь как образ Божий, как живое и личное начертание Бога, то есть, с точки зрения библейской, христианской традиции, он – живая личность, действительно личное существо, единый и единственный живой божественный образ, сотворенный, неповторимо повторенный в человеке, как среди людей сын являет живой образ своего отца. Народ говорит: "вылитый отец", подчеркивая тем самым, что сын — это живое изображение собственного отца и что ребенок, хотя он и неповторимая личность, вполне подобен своим родителям как личностям. Нельзя сказать, что это "изображение" является лишь "отблеском", "имиджем", как сегодня говорят, как бы только тенью или отражением некой иной "реальности", как утверждал Платон, или неким "наброском", как выражался Сартр, французский экзистенциалист XX века, заявлявший, что человек есть лишь "проект", "эскиз", нуждающийся в реализации и исполнении. Писал же он об этом в своем произведении "Экзистенциализм есть гуманизм", потому что, по его мнению, в экзистенциализме человек "сам себя осуществляет" и исполняет, так что ему не нужен никто: ни Бог (ибо "если бы Он и существовал, то не значил бы много"), ни человек, наш ближний, потому что "ближний – это мой ад", говорил несчастный Сартр. Тогда как для нас, христиан, "ближний – это наш рай", а первый наш Ближний – Христос (Мф.18:10–14; 25:40,45). Как уже известно, результатом сартровского "гуманизма" явился тотальный нигилизм, дегуманизация, расчеловечивание человека.
В свое время, находясь во Франции (в 1968–1972 гг.), я опубликовал статью на французском языке под заголовком "Человек в Богочеловеке Христе и нигилизация человека в экзистенциализме Сартра". В этой статье я, изучив Сартра, цитировал его много раз, показывая, что он, своего рода мученик, что он человек глубокой печали и ностальгии, но, впрочем, и сам он признаётся, что потерял веру в Бога, живую веру в Живого Бога, что в той или иной степени является характерным для большей части новейшего западного общества, в жизни которого Живой Бог играет незначительную роль. Их оголтелый "гуманизм" прогнал Бога с земли, а также из жизни и истории, да и Христа "изгоняют они из тела" и "развоплощают", как опять-таки говорил преподобный Иустин. Ведь и Клинтон упоминает о Боге, и на долларе они пишут: "Мы верим в Бога", но в его и их жизни и поведении Бог не участвует, да и не дают они Ему места в своих поступках и делах, а лучше сказать – в своих преступлениях (в сербск. яз. игра слов: "дело" – "недело", т.е. "злодеяние", "преступление". – Прим. перев.), поэтому и не находят никакой потребности покаяться в своих злых делах и изуверствах. В своем поведении, как это ежедневно демонстрирует превозносящийся над всеми евро-американский человек и как это с особой ясностью показал несчастный и злодействующий Клинтон [1], они ясно свидетельствуют о том, что для них даже обыкновенный человек не есть мера, а тем более – Богочеловек Христос. Ведь вместо реального и живого богоподобного человека в них самих и вокруг них господствует их пресловутая "концепция о человеке" и "права человека", во имя которых они могут со спокойной душой 77 дней бомбить целый народ! И какой тогда это гуманизм, и какая демократия?!
Всё время они разглагольствуют о "правах человека" и о "демократии", которая есть что угодно, только не она сама; ведь если бы она была столь реальной и осязаемой, то о ней столько не говорили бы и не навязывали бы ее другим силами блока НАТО. Мы очень хорошо знаем о том, что такие "гуманисты" принесли кровь в Корею и Вьетнам, в Сомали и Руанду, и сюда к нам, сербам, и к нашим братьям-грекам на Кипре. Куда бы они ни приходили, всюду приносили с собой кровь и ее же после себя оставляли. И впрямь, где ни пройдут они, "их следы смердят изуверством". Самое веское и самое новое доказательство тому — распятое Сербское Косово и Метохия! Всё это, конечно, никакой не гуманизм и никакая не человечность, а самый позорный отказ от всякой человечности, иными словами – зверство. Поэтому в наши дни справедливо говорят – не только отец Иустин, но и великий общественный деятель Александр Исаевич Солженицин – о декадансе и дегенерации даже изначального европейского гуманизма, зародившегося пять-шесть веков тому назад в Италии и основывавшегося в большей или меньшей мере на христианской идее добра в человеке; а ныне такой гуманизм превратился в секулярный антропоцентризм и в силу неприкрытого утилитарного, корыстолюбивого рационализма всё больше переходит в неприкрытый просвещенный эгоистический интерес, как недавно выразился Солженицин (при вручении ему награды французской Академии морально-политических наук, переданной ему в Москве Аленом Безансоном; кстати сказать, и сей последний, как и Солженицин, критиковал евро-американскую тиранию над сербами, совершаемую якобы "во имя гуманных начал").
Мы сказали, что планетарх (самозваный "господин вселенной") Клинтон упоминает о Боге. (Недавно он заявил, что во время "воздушной кампании в Косово" – как именовались жестокие и разрушительные бомбардировки – "молился Богу", забывая, лжец, что в ходе бомбардировок в те дни, когда было облачно и они не могли нас бомбить, предсказывал, что "будут ясные дни в мае, июне, июле..."; это значит, что он готовился свое преступление и нашу трагедию растянуть на необозримое будущее!) Упомянули мы и о том, что на их долларе написано: "Мы верим в Бога". Такое "упоминание о Боге" очень легко вписывается в обезбоженный гуманизм, уже не антропоцентричный, но скорее – дьяволо-центричный. И сия пародия с надписью на долларе есть, в сущности, ужасная подмена Бога маммоной, подобно тому как и "Капитал" Карла Маркса (формально выступавшего против капитализма) явился тем же самым, что в Библии именуется маммоной, то есть ложным божеством богатства. Поэтому Спаситель в Евангелии и сказал: Не можете служить Богу и маммоне, Богу и богатству (Мф.6:24).
Богатство обладает опасной силой, а лучше сказать – привлекательностью, которая может поработить человека. Такую притягательную силу имеют все вещи вообще. Вещи не суть сами по себе зло, они – Божии творения, данные человеку Богом, чтобы он жил среди них, насыщался и развивался. Однако вещи, творения, имущество – если человек переместит центр своего бытия с Живого Бога на что бы то ни было иное – могут как бы овеществить человека, поработив его себе. Святые в Православии говорят о трех главных страстях, могущих подчинить себе человека; все эти три страсти дегуманизируют, расчеловечивают человека. Таковы суть страсть к наслаждениям (= к похотям), страсть к славе и страсть сребролюбия, т.е. безудержная жажда имений и богатства. И святые отцы, жившие как истинно человеколюбивые Божии люди, говорили, что человек может легко поддаться и подчиниться этим страстям: сластолюбию (сладострастию, плотским наслаждениям), сребролюбию (жажде богатства) и славолюбию (суете и гордости). Все три эти страсти, как опять-таки свидетельствуют святые, проистекают из одной-единственной и главной страсти – из самолюбия, эгоизма, себялюбия. И самопровозглашенный гуманизм есть чаще всего человекоцентричное самолюбие, облеченное в разные одежды. Где это присутствует и где доминируют эгоизм и самолюбие, там нет и не может быть ни гуманизма, ни человечности, ни человеколюбия. Лучшим доказательством тому является сегодня американский тоталитаризм, американская самовлюбленность, подчинение всего и вся американским интересам: всех людей, народов, государств, континентов. "Гуманизм" здесь – лишь лживые слова и камуфляж, мягко говоря, "пестрая ложь", а на самом деле – злодеяние по отношению к людям и народам.
В Православии, в православном живом Предании, вере, опыте, жизни, бытии и поведении, – в центре всего находится христианский (Христов, Христо-подобный и Христо-центричный, Богочеловеко-центричный) гуманизм, то есть Богогуманизм, явленный и открывшийся во Христе и в христоподобных святых. И это – мерило, и содержание, и смысл нашего бытия, и жизни, и деятельности. Православный гуманизм – это "христианизм", это – Богочеловеческий союз и дружба, соработничество и общение, Бог и человек в общности, а не в конкуренции, не во взаимной борьбе, не в самолюбии и не в саморасточении. Создавая человека в раю, Бог поставил человеку и человеческому роду в качестве цели общение любви. Однако дьявол побудил человека жадно взять себе, присвоить, вкусить от запретного плода, и человек прельстился этим лукавым дьявольским предложением: Будете, как боги! Словно вкушением, а тем более – похищением, какого-то плода человек может уравняться с Богом! И когда человек взял и вкусил плод, то увидел, что он обманут, что не стал он "как Бог". Ведь нельзя через захват соделаться чем бы то ни было, а тем более – Богом. Впрочем, Бог и сотворил человека, чтобы тот мог уравняться с Богом, но в свободе и любви, а не через обман и умыкание плода. Все мы, будучи людьми, можем лучше всего понять это в любви. Любовь невозможно никому ни навязять, ни отнять; вы можете делать всё что угодно, но не можете никого заставить вас любить. Все мы знаем, как несчастны насильственные браки и вынужденная дружба, потому что они служат лишь каким-то частным интересам, составленным из чего-то такого, что не есть истинная любовь, не купленная и неподкупная, бескорыстная и самоотверженная, чистая и жертвенная. Истинной любви свойственно жертвовать, а не гнаться за собственными выгодами и прихотями, удовлетворяя лишь свое самолюбие, которое есть самозамкнутость, тогда как любовь – это раскрытие себя для другого, для общения с ним и самозабвенной дружбы. Вот идеал православного гуманизма – любовь: боголюбие и человеколюбие, оба они соединяются в христолюбии (как говорит святитель Николай Жичский). Причем, идеал не только как цель и намерение, но и как метод и содержание, а также как дух и склад ума православного человека и смысл православного гуманизма – человечности. Без подлинной, беззаветной любви не может быть человечности, но только не-гуманность и бесчеловечность.
Но вернемся снова к вопросу о человечности и бесчеловечности. Согласно гуманизму, как его односторонне понимали и понимают на Западе, человечность – это примерно то же самое, что дать человеку волю! Но из людского опыта мы твердо знаем, что дать себе волю – это далеко даже не хорошо, не гуманно и не человечно. Только на первый взгляд это представляется благом, однако впоследствии чаще всего оказывается губительным. Возьмем для пояснения одну почти безвредную вещь, например, спорт. Спорт – это одно из поприщ жизни, где человек может хорошо видеть себя и наблюдать за собой. В спорте существуют определенные правила. Нет такой игры, где не было бы правил; правила повсюду, и эти правила должны соблюдаться. Впрочем, не только правила игры, но и правила подготовки к участию в этой игре – так как и здесь имеются определенные стандарты поведения. Вы не можете дать себе или другому игроку волю, так чтобы он делал всё, что хочет. Ведь такой игрок просто-напросто не сможет завтра играть, не будет способен привести в действие и сконцентрировать свои здоровые силы, но он направит их туда, куда не следует, растратит их где-то на стороне. Не можете вы, к примеру, всё есть, ни в чем себя не ограничивать – и быть в хорошей спортивной форме. То же самое относится и к любому виду человеческой деятельности: нельзя наедаться и переедать или же, напротив, не есть вообще – и одновременно хорошо и постоянно работать. Этот, с позволения сказать, самоконтроль – и есть мера жизни. Человеческая жизнь имеет данную от Бога меру. Ее можно увеличивать и расширять, но нельзя упразднить. Древние греки, искренние в своем стремлении быть гуманистами, как ни уважали человека, но все-таки говорили: "ничего сверх меры"! Ибо для человеческого существа так или иначе нужна мера, хоть и предназначено оно к божественной безграничности. Но только в Боге и с Богом.
Мера, и причем мера всеобъемлющая, для нас, православных христиан, – это Христос; а с Ним и вслед за Ним – святые. В 1971 году я был на симпозиуме православных богословских школ в Бостоне, в Америке, на котором некоторые из участников-протестантов говорили, как важна гуманизация, то есть "очеловечивание", человека, утверждение человека, созидание человека для достижения им совершенства и что это – то же самое, что и достижение Христа, полная гуманизация человека. Я им тогда ответил, что обожение человека во Христе Богочеловеке – вот подлинная гуманизация, утверждение и прославление человека. Ведь только человек во Христе есть мерило и вершина настоящего "очеловечивания", обогочеловечивания человека, как говорил об этом преподобный Иустин. Говорит об этом и святой апостол Павел: "Дондеже достигнем вси в соединение веры [Христовой] и познания Сына Божия, в мужа совершенна, в меру возраста исполнения Христова" (Еф.4:13).
Итак, вопрос сводится к критерию настоящего человечества, подлинной человечности, истинного гуманизма. Не гуманно по отношению к ребенку предоставить ему свободу делать что хочет. Это значит – лишить присмотра незрелое, недоросшее существо, еще не способное управлять самим собой и самого себя созидать без нашей помощи и общения с нами, всеми остальными членами Церкви, – Церкви, которая есть общность всех Божиих детей во Христе (екклесиа на греческом языке и означает: собрание, собор, община). Естественно, не следует выдвигать неумеренные и бесчеловечные требования к ребенку, но нельзя его и недооценивать, как будто только одни мы умны и всё знаем! Ведь многие воспитатели, да и многие родители и даже некоторые духовники, думают, что только они и должны принимать решения и полностью руководить людьми. Человек – это тайна, тайна сама по себе и тайна Божия, и эту тайну надо чтить, необходимо уважать человеческую свободу, существо человека, его богоподобную личность. Но точно так же надо способствовать тому, чтобы детская и вообще человеческая свобода, похожая на молодое растение, правильно и успешно, положительно развивалась и росла, как юная ветвь, привязываемая к колышку. Не получает ветвь роста непосредственно от колышка, но он ей помогает, особенно когда дуют сильные ветры. Поэтому еще премудрый Екклесиаст сказал молодым: "Веселись, юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей, и ходи по путям сердца твоего и по видению очей твоих... И удаляй печаль от сердца твоего, и уклоняй злое от тела твоего... И помни Создателя твоего в дни юности твоей, доколе не пришли тяжелые [в сербск. яз. "злые". – Прим. перев.] дни... И возвратится прах в землю... а дух возвратится к Богу, Который дал его... Выслушаем сущность всего: бойся Бога [= в Бога веруй] и заповеди [= законы, правила] Его соблюдай, потому что в этом всё для человека [в сербск. яз. "потому что в этом весь человек". – Прим. перев.]" (Еккл.11:9–10; 12:1,7,13).
Божии законы и заповеди суть правила здоровой и нормальной жизни, жизни богоугодной, спасительной для человека. Они суть божественная педагогика, а слово "педагогика" означает: "руководство ребенком", и правильная педагогика как таковая – для него помощь. Человек в начале, в раю, был еще как дитя, говорит священномученик Ириней Лионский, и потому ему дана была заповедь как педагогическое средство, чтобы руководила она им, напоминала ему о Боге и приводила его к Богу. В этом цель настоящей и правильной педагогики. Однако педагогика носит не всемогущий, а вспомогательный характер. Она служит для того, чтобы помогать ребенку в позитивном развитии. Но если ребенок сам не старается ходить, двигаться, плавать, если не прилагает усилий к учебе, к дыханию, к молитве, то никто другой ему не поможет, потому что никто вообще не может заменить его самого. Значит, педагогический подход нужен, необходим, но он не всесилен, и потому он должен быть гуманным, человечным, а точнее сказать – человеколюбивым. Любовь – это и есть величайшая педагогика, а не одна только сентиментальность.
Один из основных элементов гуманности, истинной человечности – это почитание человека как существа богоподобного, а не только человека как индивидуума. Термин индивидуум выдвинул Запад, а мы, православные, больше любим понятие лицо, личность. Индивидуум означает отдельного человека, обособленного и замкнутого в самом себе, но это, по большей мере, означает и отделенность, и эгоизм, и жизнь только для самого себя. Тогда как понятие личности включает в себя общение и взаимные контакты с другими личностями, которые могут осуществляться в согласии и при совместных усилиях и стараниях; зачастую в них могут наблюдаться противостояния, а иногда и столкновения, но даже это лучше, чем индивидуализм и изолированность. У нас, сербов, наши человеческие отношения часто перемежаются препирательствами и ссорами, но и это, если [оно] не сопряжено с эгоизмом и злобой, может быть позитивным. Как две доски, которые трут одну о другую и тем самым сглаживают неровности, так и людская совместная жизнь, говорил преподобный Феодор Студит. Эта совместная жизнь, это сожительство почти всегда и неизбежно достигается немалыми трудами, личными и совместными подвигами, но в то же время оно созидает людей живыми личностями. Нет ничего легкого в человеческой жизни, ведь созидать человека – дело вовсе не простое, потому что оно вечное и непрестанное.
Отношение к ребенку подлинно гуманно не тогда, когда мы всё ему позволяем, но зачастую нужно, чтобы мы кое-чего ему не разрешали, потому что нельзя, чтобы ребенок делал всё, что хочет, "переворачивал все вверх дном", как говорит наш народ. Настоящая любовь здесь всегда найдет меру. Не могу я по любви к моей матери, которую я сильно любил и люблю, вести себя своевольно и дерзко, но и мать не смеет так поступать по отношению к детям. Есть одно народное изречение, весьма разумное: "Если ты мать – покройся"! Не может ни мать делать, что хочет, ни тем более дитя. В этом смысле весьма напряжен труд по созиданию истинного человека, истинно личного и совместного (= соборного) бытия, труд по действительной гуманизации человека. Гуманизация человека – это не насилие над природой человека. Впрочем, здесь уместен вопрос: над какой это природой человека? Над той, какую сотворил и дал Бог, или же над той, во что она превратилась, низверженная и извращенная нами? Утверждающие, что человек есть лишь животное, что человек – всего только от обезьяны, т.е. что человек есть одна горизонталь, существо только этого мира, и такой человек есть мерило всего, – такие люди, в сущности, негуманны, так как калечат и кромсают человека, заключая его в заранее подготовленные и определенные ими же рамки. Настоящий человек вырывается из этого их прокрустова ложа, потому что он есть существо, сотворенное не только для земли, для материального, растительного и животного мира, но и для Неба, для Ангелов, для вечности, а самое главное – для бессмертного и истинного Бога. (Хорошей иллюстрацией подобного уродования человека путем заключения его в одни только горизонтальные, биологическо-социологические границы является фильм "Полет над гнездом кукушки", фильм чеха Формана, славянина, снимавшего его в тоталитарном обществе, каковым является американское.)
Истинная гуманизация, очеловечивание человека требует большого труда и усилий. Но очень важна та мера, которую мы устанавливаем для человека. В христианской православной антропологии, повторяем, мера для человека – это Христос, Богочеловек, а Он есть мера безмерная, мера без границ, мера Божия, Богочеловеческая. Посему в начале эта "мера" Божией творческой энергией насаждена в человеке в виде семени. Вложена как залог и начаток дальнейшего развития и роста человека как существа богообразного. Когда мы говорим, что человек есть образ Божий, мы не клевещем ни на Бога, ни на человека. Ведь человек, этот "малый бог в брении", потенциально сотворен для того, чтобы в любви и творчестве (на греч. языке творчество именуется поэзией) уравняться с Богом, как говорят и наши поэты Негош и Дучич.
Дучич в одной из своих поэм, "Человек говорит Богу", написал:
Похожи ли мы, как в исконные часы, на Твой образ и ныне?
Если же нет, то какая это для нас печаль;
А если да – какая это беда для Тебя.
Есть в этой поэме и покаянный плач, и печаль. Дучич передает здесь великий масштаб человека, а равно и его возможности, но при этом – и трагизм человеческого греха и промаха, упадка и деградации, а ведь узнать об этом можно только с помощью догадок и предчувствий, предвкушения того, чем может человек стать – при Божием содействии, с Богом, в общении с Богочеловеком Христом.
Святые, приближавшиеся к Богу, всегда чувствовали, что Бог больше, чем им ранее казалось, что приближение к Нему и жизненное соприкосновение с Ним расширяет наше сердце, делает безграничным наш ум; при этом и наши стремления не поддаются обозрению. Бог не тот, кто боится оказаться подчиненным нашим логическим категориям, которые выработал Аристотель (но не он их придумал и предписал). Бог соразмерил Себя с нами, сотворяя нас по Своему образу, а вечноживой Образ Божий – это Его Сын, Христос, Образ Бога невидимого, как говорит святой апостол Павел (Кол.1:15). По Нему, по Христу, мы и сотворены, как подробно об этом пишут священномученик Ириней Лионский и другие святые отцы. Поэтому Христос и стал плотью – не только душой, не только духом, но и плотью, то есть совершенным Человеком. И по этому Христу, Человеку-Богочеловеку, Богу телесно-духовному, сотворен человек, а посему человек может и должен возрастать в меру возраста исполнения Христова [полноты Христовой]" (Еф.4:13). Для этого Христос и пришел в наш мир и историю, в наше бытие, соделался человеком как мы – во всем, кроме греха, потому что грех не относится к человеческой природе, но есть повреждение и болезнь, вошедшая в людскую природу вследствие злой воли и деструктивной, негуманной жизни и деятельности, сотрудничества не с Богом, а с дьяволом. Христос не вступил в наш мир и жизнь насильно, как некий царь с войском, но вошел как воплощенный Бог, как истинный Человек, отождествив Себя с нами полностью – настолько, что люди узнавали Его не легко, как свидетельствуют об этом Евангелия. Иуде в момент предательства пришлось Его поцеловать, чтобы римские воины узнали Его и схватили. Об этом отождествлении Христа с нами удивительно пишет Достоевский, если вы читали "Братьев Карамазовых", ту главу "Кана Галилейская", в которой молодой Алеша, горюя о том, что умер старец Зосима (как недавно многие скорбели, когда умер отец Лазарь Острожский), пришел, страдалец, в комнату, где лежало тело старца, и, так как был уставшим, заснул, когда читали Евангелие над гробом старца, и вот зрит старца в видении: брак в Кане Галилейской, на браке присутствует его старец и – Христос среди них и как один из них!
Это дивно чувствуется у наших братьев, православных русских. Один иностранец написал в прошлом веке: когда приедешь к русским, то ощущаешь, что Христос – член их семьи, ты воспринимаешь Его как одного из них. И действительно, русские имеют бесконечную любовь ко Христу. Имеют ее и греки, имеют и сербы, но наше сербское отношение несколько сдержаннее, сложнее. Однако и настоящий серб соревнуется с Живым Богом, познавая тем самым Бога из собственной живой жизни и из своей мучительной истории. Серб, как сказал святитель Николай (Велимирович), из жизни научался Священному Писанию, а не из книг. Мы, сербы, не много знаем о Священном Писании, но ведаем его дух, так что ощущаем его в жизни и переживаем то же, что и библейские персонажи, каждый по-своему; разумеется, если мы люди честные и искренние. Честный человек – и значит, прежде всего, человек искренний. Это не означает, что он без греха и недостатка, но он искренен в том, чтобы признать себя таким, каков он есть, признать, для чего поступает и ведет себя так или иначе. Искренний серб, равно как и любой честный и порядочный человек, чувствует и знает, насколько Бог – великий друг человека и насколько, по правде говоря, человек сам себе враг, когда хочет поступать только по-своему, когда грехом и злом наказывает себя, собственную душу и тело больше, чем кого-то другого.
В эти дни я перевожу Притчи Соломона. Какая это мудрая и человечная, поистине гуманная книга, повествующая о том, что человек во грехе и беззаконии – сам для себя величайший враг! И даже когда, делая добро, он сам себе становится другом, – и тогда не может он себе во всем помочь, но совершается это лишь через честное и человечное отношение к другим, и в первую очередь – к Богу. Но если он несправедлив и бесчеловечен в отношениях с другими людьми и с Богом, то этого достаточно, чтобы он оказался сам для себя врагом и губителем. И в этом беда, в этом несчастье человека: он способен сам себя погубить. Осчастливить сам себя он полностью не может, но может себе помочь, если он человечен и искренен с Богом и с людьми. Бог и другие люди существенно необходимы для человека, то есть нужно общение, и это общение – любовь.
Истинная гуманность – это и в самом деле любовь. Но ведь сейчас нет более злоупотребляемого слова, чем любовь. Какая любовь? Не любовь это, когда – это мне нравится и так мне хочется! Истинной любви нет нигде: ни в жизни, ни в школе, ни в доме, ни в браке. Ведь она подразумевает, что ты принимаешь другого вкупе с самим собой, вмещаешь его в свою любовь, и что и он, со своей стороны, вмещает тебя, и всё это без самоволия и насилия. Бог хотел уготовать это Адаму в раю: вот тебе, чадо, рай и всё, что в нем; следи за ним, оберегай его и трудись; здесь всё – твое: и животные, и растения, и древо жизни, и всё остальное. И добавляет в напоминание: смотри, не вкушай только от одного этого дерева, называемого "древом познания". Это оттого, что Адам еще не был искусным. Адам был еще как дитя, по словам священномученика Иринея Лионского, неопытным, как ребенок, и Бог хотел просто напомнить ему об этом и помочь ему расти и развиваться человечно и богоподобно. Ведь и мать говорит младенцу: "Осторожно, там печь, обожжешься!" А дитя, пока не обожжется, не знает, что это такое, хотя мать ему об этом и сказала. Все Божии заповеди, все Божии законы, говорил отец Паисий Святогорец, подобны тому, как мать, выведя дитя в сад, наложит вокруг него каких-нибудь жердей или сделает оградку, чтобы дитя не пошло в колючий кустарник, или в разбитое стекло, или же в мусор, чтобы оно не ушиблось и не порезалось; или чтобы не удалилось оно туда, где есть змеи; дабы, значит, могло оно играть и остаться невредимым, пока не вырастет и не придет в разум. Естественно, эта оградка не представляет собой какого-то большого препятствия: и малое дитя, и взрослый человек могут через нее перешагнуть или же на нее наступить. Человек обладает таким масштабом и свободной волей, что может, если того захочет, нарушить и попрать Божии законы. Достоевский писал, что человек имеет в себе эту тягу и тенденцию "преступать законы", "переступать черту", как говорится по-русски. Но и Бог в Ветхом Завете сказал: И дах им заповеди не добры и оправдания, в нихже не будут живи (Иез.20:25; Ос.2:11). Ведь закон лишь помогает человеку, приспосабливая [к себе] огрубевшую во грехе природу, умягчая ее, воспитывая, упражняя, разрешите так выразиться, как требуют этого, например, правила игры в спорте. Необходимо, чтобы человек себя подготовил, смягчил, чтобы вскиснул и поднялся, как замешанное тесто, дабы стать ему хлебом. И человеческое существо пребывает в становлении, подобно тесту, вложенному ему в руки, переданному в распоряжение его богоданной самовластной воле, которая в своей свободе может быть как доброй, так и злой, а отсюда следует, что и ее поступки могут оказаться человечными или нечеловечными, гуманными или негуманными.
То, что так называемый западный гуманизм, который пришел и к нам, – неприкрытый, обнаженный от подлинной человечности и благочестия, – оказался негуманным, бесчеловечным, в результате чего дети под его влиянием утратили волю к жизни, думая, что жизнь не служит ничему важному и вечному, непреходящему, так что у них осталась только "свобода", а лучше сказать – своеволие: делай всё, что хочешь, и что тебе нравится и доставляет удовольствие! Однако такой гуманизм проявил себя, в сущности, деструктивным, потому что он сознательно идет на разрушение. Это опять-таки блестяще показал Достоевский: отринутая от богоподобной человечности, от любви, свобода может оказаться саморазрушительной, если не обращена к любви, не наполнена ею и не пронизана, если, так сказать, она не творима в любви и вокруг любви, а значит – и вокруг ответственности. Нет любви безответственной, не может любовь вести себя дерзко, эгоистично (как относятся к нам и ко всему миру американцы). Это не любовь, ибо любовь – вещь слишком тонкая и драгоценная, чтобы можно было отдать ее на откуп самоволию и эгоизму; она соединена с благоговением и жертвой. Следовательно, любовь есть и почтение, глубокое уважение (в сербском языке букв. страхо-почтение, то есть в почтении к кому-либо присутствует и доля благоговейного страха. – Прим. перев.).
Библия повествует о страхе Божием, этом утонченном, изящном и одновременно глубоко-благоговейном чувстве и состоянии, но грубые и бесчувственные безбожники начали говорить, что-де "страх выдумал богов", так что у человека не должно быть никакого страха ни перед кем, не исключая и тех самых богов. Ибо, по их мнению, вера поддерживается только страхом. Но если бы это и вправду было так, то есть, что "страх родил богов", то я таких "богов", возникших из страха, быстро бы от себя отбросил, выбил бы их из-под своих ног, повернулся бы к ним спиной. Так, впрочем, люди и поступали, если заглянуть в историю религий. Однако подлинная вера не есть страх, потому что такой страх – это паника, он парализует человека. Человеку же свойственно носить в сердце тончайший страх Господень, жизненное благоговение, которое не парализует и не умерщвляет, но пробуждает, освежает и оживотворяет человека, делая его сердце мягким и сострадательным. Благоговение (страхо-почтение) – это то сокровенное внутреннее, разрешите так выразиться, волнение, испытываемое человеком, когда, например, приступает он к какому-нибудь дитяти, которое ему дорого, или же к какой-нибудь святыне – к чему-то такому, что он уважает и любит. Мы могли бы наименовать это и волнением, но таким, которое не лишает нас мира, не рассеивает нас и не забирает у нас силы, обескураживая нас тем самым и нанося нам вред. Это тихая радость ожидания чего-то неизведанного. В то же время она поощряет человека готовиться к чему-то внимательно. Перед матчем, скажем, человек делает приготовления, зная, что существует и другой напротив него, то есть имеется соперник, не враг, но со-борец и партнер – и уважает его. Известно, в игре может победить тот, кто выглядит слабее – подобно тому как малый пастух Давид одолел огромного Голиафа. Итак, это есть ощущение тайны и святыни бытия и жизни, а особенно – святости другого, ближнего, человека и Бога, ведь Бог и есть наш самый ближний Другой, пред Которым и с Которым мы проникаемся благоговением и любовью и выносим из этого общения сострадание к каждому живому существу, а особенно к человеку. То же самое чувство присутствует в нас по отношению к дитяти, когда мы подходим к нему, встречаем его или берем на руки. А дитя – это малый бог, потому и заповедал Христос быть нам как дети.
Но вернемся к теме взращивания и созидания человека, к теме его гуманизации, так сказать, очеловечивания человека, его духовного возрастания. Мы не производим человека от обезьяны и не приручаем какое-то дикое животное, но говорим именно об очеловечивании человека, который уже потенциально, при самом сотворении – человек. Это святой апостол Павел называет возрастанием, не эволюцией, но ростом, приращением (Еф.4:15). Из уже существующего семени вырастет чудное дерево. Оно развивается из семени при помощи земли, солнца, воды, воздуха. Не можете вы навязать этому дереву иной рост, но только тот, который в нем, в данных ему от Бога генах, внесенных в него Богом изначальной творческой печатью. (Здесь мы можем напомнить о великой символичности имени юного Растко, который вырос (сербск. "уз-раст-ао", Прим. перев.) в святого Савву). Так и в человеке Бог насадил богообразие, христообразие как подлинную человечность. На каждом Своем творении Бог сделал живой отпечаток, и каждый этот отпечаток несет в себе богообразие, а еще точнее – христообразие.
Святой Афанасий Великий говорит, что когда Бог творил мир, то делал это через Своего Сына и для Своего Сына (ср. Кол.1:16: все Им и для Него создано), Который придет в мир и, придя, повсюду, на каждом творении и на каждой вещи найдет написанным Свое Имя. Поэтому и говорит Священное Писание, Евангелие от Иоанна, что Он пришел к Своим (Ин.1:11). И еще святой апостол Иоанн говорит о Христе, что Он не имел нужды, чтобы кто засвидетельствовал о человеке, ибо Сам знал, что в человеке (Ин.2:25). То же самое мы видим у молодого апостола Нафанаила, которого Христос узнал, когда он молился Богу под смоковницей. Евангелие повествует: Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того о Котором писали Моисей в законе и пророки [= Мессию], Иисуса, сына Иосифова, из Назарета. [А все это происходило в Галилее, считавшейся в Палестине областью отсталой. Иудеи смотрели на галилеян как на народ худший, потому что те были смешаны с язычниками и отчуждены.] Но Нафанаил сказал ему: из Назарета может ли быть что доброе? Филипп говорит ему: пойди и посмотри. Иисус, увидев идущего к Нему Нафанаила, говорит о нем: вот подлинно Израильтянин, в котором нет лукавства. Нафанаил говорит Ему: почему Ты знаешь меня? Иисус сказал ему в ответ: прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя (Ин.1:43–48). Здесь совершилась тайна: Христос прозрел эту тайну в Нафанаиле, видя его издалека, под смоковницей. Святые говорят, что Нафанаил под смоковницей молился и говорил примерно следующее: "Господи, даждь нам Мессию, даждь нам Спасителя!" – и Господь в тот момент это провидел. И потому Нафанаил спрашивает: Почему ты знаешь Меня? Словно Господь, как говорится, "застал его на месте совершения дела", то есть распознал его в самом таинственном и самом важном моменте его жизни. И Христос ничего ему не навязал, но божественно нежно и с любовью нашел, встретил и обратил. Поэтому Нафанаил с благоговением и любовью, восторженно воскликнул: Равви! Ты Сын Божий, Ты Царь Израилев! (Ин.1:49) Итак, Бог знает человека, однако не желает навязывать Себя человеку, но ждет его и встречает, преображает его, когда и сам человек откроется для встречи с Богом.
И чтобы вы знали, дети, самая большая тайна в наших отношениях с Богом – это Божия свобода и Божия любовь, но ни то ни другое никогда не навязывается. Однако Божия любовь умеет иногда нас и наказать. И пусть, – слава Ему. Божия рука любви подчас ощущается как удар, так что время от времени это наказание является воспитательным бичем. Интересно, что греческое слово paideia (от которого и происходит слово "педагогика") означает воспитание, но также и наказание, как мы переводим на славянский язык наше сербское слово "каранье". Греческое слово означает также науку, научение – воспитательное назидание, или, еще лучше – воспитательное созидание (на спортивном языке, если хотите – тренировка, подготовка и приобретение знаний и формы для спортивных достижений). Оно может быть и карой (взысканием, как, впрочем, это случается и в спорте). Я чаще всего перевожу это слово как воспитательное назидание или воспитание, то есть педагогика. Но как бы мы его ни переводили, существенно то, что Божия свобода и любовь – это и есть божественная педагогика, стремящаяся уважать свободу человека и одновременно желающая с любовью помочь человеку, а также наказать его, когда нужно, ради исправления. Для этого и пришел Христос на сию грешную и "невоспитанную" (= развращенную, погрязшую в разных преступлениях) землю, посему и наименован Он божественным Педагогом (знаменитый труд Климента Александрийского, жившего во II веке по Рождестве Христовом, называется "Воспитатель". Если бы Бог того хотел, то, написав рукою Моисея столько заповедей и предписаний и послав к нам стольких пророков, Он мог бы дать нам четыре Евангелия и еще ряд мудрых книг и на этом закончить всю Свою заботу о нас. Однако книги и законы, всё равно какие, мало помогают в деле воспитания и созидания человека, его подлинной гуманизации. Сам Бог пришел в этот мир и соделался истинным Человеком. Своей Богочеловеческой Личностью и делом, Своей истинно человеческой жизнью и трудом Он оставил нам великий личный пример человечности (Ин.13:14–16). Более того, Он стал личным и живым Примером, образцом человечности (1Пет.2:21), потому что лично прошел и прожил всю нашу человеческую жизнь от рождения до смерти и Воскресения. Это первая и последняя, подлинная реальность христианства. Величайшая тайна и действительность христианства – это и есть Христос, а всё остальное меньше сего.
Во Христе и через Христа Бог явил Себя Живым и Истинным Богом, Богом-Человеколюбцем. Бедный Сартр говорил: "Бог, может быть, и существует, но Он походит на корабль в открытом море: я на одном краю, Он на другом, мы протрубим друг другу, если захотим, а потом продолжаем путь каждый в своем направлении". Так, для обезбоженного и почти расчеловеченного Сартра оказалось не важным, существует ли Бог или не существует. Но, впрочем, и Сартр стремился к некоему гуманизму, к некой человечности, что означает, что Божий образ и обращенность к Богу не были в нем полностью утрачены или абсолютно стерты. – Но помните, Христос сказал, что пришел в мир и в среду людей, действуя и поступая так, чтобы трости надломленной не переломить и льна курящегося не угасить, доколе не доставит суду победы (Мф.12:20). – Поэтому один из сартровских героев в одной драме (ведь Сартр был и писателем, а не только философом) сказал в аду: "Да пусть бы меня Бог послал в ад и мучил, только бы Он существовал!" Значит, и Сартра это мучило, как мучило и мучит всех людей. Ибо не легко человеку, а в конечном счете, и невозможно, отвергнуть и совсем забыть Бога.
Достоевский говорил, что нет человека, верующего в ноль. Не существует и настоящих атеистов, но есть антитеисты, противники Бога. И даже через противление Богу раскрывается связь человека с Богом. Не страшно, когда человек соревнуется с Богом. И библейский Иаков, праотец Израиля, родоначальник двенадцати племен и патриарх, то есть праотец всех верующих, – отчаянно боролся с Богом, потому и получил имя Израиль (= человек, видевший Бога и встретившийся с Ним). Эта борьба в течение почти целой ночи была такой, что Иаков не хотел отпустить Бога. Бог в виде Ангела боролся с Иаковом до зари. И когда Бог на заре потребовал от Иакова, чтобы тот Его отпустил, Иаков сказал: Не отпущу Тебя, пока не благословишь меня. И Бог благословил его, но как: ударил его в колено, и от этого Иаков хромал! (Быт.32:24–32) Какое же это благословение – хромота?! Наш народ говорит: "Пометил его, поставил на нем отметину". От любой нашей встречи с Богом на нас остаются следы и метки, равно как и от наших отношений с другими людьми.
Современная физика, точнее – микрофизика, утверждает, что две частицы, бывшие некогда вместе в одном атоме, остаются взаимопомеченными и каким-то образом связанными. Где бы во вселенной они ни находились, они сохранили какие-то взаимные сигналы, оставили отпечатки одна на другой. Российский ученый Виктор Тростников написал блестящую книгу "Мысли перед рассветом", в которой, помимо всего прочего, представляет научные доказательства существования духовности; в этом научном труде он говорит о нематериальной или надматериальной, внутриматериальной духовности, лежащей в основе всей нашей действительности и не подлежащей ни известным природным законам, ни даже тончайшим правилам электромагнитной теории, являющейся последним словом науки. В качестве доказательства он приводит следующее: русские в его время, то есть недавно, взяли самку белых мышей, мать, и держали ее в институте в Москве, а ее детенышей поместили в атомную подводную лодку и отправили на другую сторону земли, в Тихий Океан, в место, точно по воображаемому диаметру соответствующее местонахождению Москвы; и после этого, измеряя время высокоточными часами, начали каким-то ножом или шилом жестоко колоть детенышей в подводной лодке. В тот же момент мать в Москве затряслась в судорогах. Никакое излучение от детей не могло в тот же миг дойти до матери ни по воздуху, ни через землю, потому что такой скоростью не обладает даже свет, а какая-то другая сила, превышающая скорость света, науке до сего дня неизвестная. Следовательно, заключает Тростников, наличествует некая связь, какое-то духовное свечение, неуловимые для науки духовные волны, а равно и связь между матерью и выводком, передающаяся от них к ней. Мать в тот же миг отреагировала на боль своих детенышей. Мать, как вы сами знаете, может так или иначе почувствовать и предощутить то, что переживают ее дети; так же и дети по отношению к матери. Как лично свидетельствовал Никола Тесла, когда его мать умирала, а он находился очень далеко за границей, он, тем не менее, это почувствовал и даже пережил в видении. (Если я имею на то право, сошлюсь и на мой личный опыт: и я переживал трудные психические и психосоматические минуты в то время, когда моя мать умирала, однако я был в Белграде, а она в деревне за 100 км, и при этом я не знал, что она умирает. Случилось это на праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы, вечером, в 1954 году. Царство ей Небесное!)
Подлинная гуманность, человечность – это онтологическо-бытийная и свободно-жизненная связь человека с Богом; это дарованное Богом богоподобие, христоподобие человека, воспринимаемое и осуществляемое человеком в свободе, любви и соработничестве, а не одна только голая "человечность", гуманизм = хоминизм (от лат. homo. – Прим. перев.). Поэтому когда Христос соделался человеком, истинным человеком от Девы Марии, Богородицы, Он и в самом деле стал Человеком и Человеколюбцем, краснейшим добротою паче сынов человеческих, как прорицал пророк и царь Давид. Наш святой владыка Николай написал удивительную книгу о Христе "Единый Человеколюбец". Он сам пребывал в этом же духе и настроении. Достоевский говорил то же самое, а до него и до святителя Николая и другие святые свидетельствовали: Христос – это велелепнейший, досточуднейший, истиннейший Человек. Когда мы говорим "велелепнейший", то имеется в виду не только внешняя эстетическая сторона, ведь при Его страданиях, как говорит святой пророк Исаия, мы видели Его, и не было в Нем вида [т.е. внешней человеческой красоты] (Ис.53:2–3), потому что этот вид изменился из-за непритворных страданий. О том, что Христос как истинный Человек действительно страдал, свидетельствует и Его человеческий вопль на Кресте: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил? (Мф.27:46). Этот вопль Христос испустил на Кресте, потому что понес в Себе всех нас; и за всех нас, и вместо всех нас, и от имени всех нас, и из сердца всех нас Он говорил Богу Отцу: Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня [т.е. нас, людей] оставил? В этом состоял спасительный богочеловеческий путь к избавлению нас, людей, от нашей богооставленности, от последствий того, что мы покинули и бросили Бога. Ведь не Бог оставляет человека, а человек оставляет Бога, и в этом оставлении Бога и удалении от Бога, в разрыве бытийно-жизненной связи с Богом, характеризующейся свободой и любовью, происходит расчеловечивание человека, так что он перестает быть самим собой.
Подлинная гуманность – это когда человек истинно привяжется к Богу и с Богом и в Боге созиждется в полного и совершенного человека. Не против Бога должен он идти, потому что это было бы и против человека. Не говорите мне о гуманности этих обезбоженных евро-американцев, которых мы видим и узнаём по делам, а лучше сказать – по злодеяниям, преступлениям, особенно теперь: и до, и во время, и после бомбардировок нас, сербов, и наших святынь в Косово и Метохии. (Для меня они стали почти отвратительными в этом их "гуманизме". Когда они к тебе приближаются якобы желая побеседовать – а их разговор есть главным образом диктат! – видно, что они пренебрегают тобой и презирают тебя; своей надменностью и лицемерной "гуманностью" они уничижают нас. Может быть, я здесь слишком чувствителен, но посмотрите на них сами и прочувствуйте их как людей, лицом к лицу, пред Богом и нашими настрадавшимися народами, да и пред другими страдальцами в мире сем, претерпевшими от них зло.)
Мы, сербы, слава Богу, сохранили и должны сохранять себя православными; это –то, что наш патриарх, сей подлинно Божий, христоподобный человек, постоянно подчеркивает: "Я не непогрешим, и слава Богу, что не непогрешим". Но как человек из плоти и крови, от всей души, от всего сердца и от всех моих чувств я поступаю так, что не могу не реагировать, когда делают зло и ведут себя коварно и бесчеловечно, негуманно и несправедливо перед Богом и людьми. Так отреагировал не так давно и весь наш сербский народ, показавший себя в недавних событиях в Белграде и Сербии (5 октября) народом зрелым, свободолюбивым и человечным.
Ввергли нас в горе-злосчастье, "забавлялись нашей бедой", как говорим мы здесь, в Герцеговине, и те, внешние, и эти, внутренние, тираны и изуверы. Ведь они так или иначе между собой связаны; и они довели нас до края пропасти: человеческой, национальной, всечеловеческой, – своей внутренней и внешней "политикой" и "демо(но)кратией" (а демоно-кратия значит, что не народ, демос, правит, а демоны), потому что люди, к сожалению, могут и демонизироваться, соделаться как бы бесами, если не очеловечатся и не воспримут людские качества (а мы "еще из людей не выписались", – говорит наш поэт); такими они и в самом деле могут стать даже тогда, когда ведут себя формально "гуманно", а в действительности своими изуверствами противятся Богу. Такими они становятся и в самом деле, когда "гуманисты" они лишь лицемерно (как некогда на Востоке коммунисты, а ныне на Западе капиталисты), а в сущности и те, и другие негуманны и бесчеловечны. Такие негуманные "гуманисты" с Запада, из Европы и Америки имеют и проявляют демонские претензии: чтобы "упорядочить" и "осчастливить" нас и наш дом, без нас и не спрашивая нас, а чаще всего и вопреки нам, чтобы кроить нас по самим себе и по "своему образу и подобию" нас перекраивать и формировать.
Вот уже в течение почти двух веков они нас и наш дом, нашу страну и отечество, не спрашивая нас и наперекор нам, "осчастливливают и упорядочивают", якобы нас "демократизируя" – и это те, кто себя в своей дьявольской гордыне и высокомерии "демонократизировал". А гордость – это одно из главных качеств бесчеловечности, и эта люциферская гордость характеризует современную европейскую цивилизацию. Почему, например, когда мы в прошлом веке здесь, в Герцеговине, освободились от турок, они из рук оккупантов-турок передали нас в руки новому захватчику – Австрии? Уже тогда мы могли сами свободно и по-демократически как народ христианский обустроить свой дом, потому что есть у нас древние юридическо-государственные традиции, независимые ни от кого, ведь мы народ правдолюбивый и человечный. Но они нам тогда этого не дали, выставив свои интересы впереди и выше нашей свободы, равно как и сегодня нам не дают этого и не допускают того, чтобы мы как народ обрели свободу и сами распорядились в части обустройства собственного дома. Так они, в большей или меньшей степени, поступают и со всем сербским народом, и со всеми Балканами, да и с другими народами в мире.
Есть у меня здесь один удивительный текст нового министра вероисповеданий из Белграда, г-на Боголюба Шияковича (к тому же профессора философии из Никшича) "Критика балканистского дискурса", где он ясно и аргументированно показывает, что евро-американцы больше не говорят о нас как о "Балканах", но – как о "Юго-Восточной Европе", потому что, движимые своей гордой ненавистью, они настолько захулили и оклеветали Балканы – эту колыбель Европы и Европу прежде Европы, – что хотят, чтобы и мы возненавидели Балканы и забыли, что Балканы и балканские народы – это мы, а они лишь посредники, преследующие на Балканах только собственную корысть. До г-на Шияковича одна болгарка, Мария Тодорова, написала в США на английском языке аналогичную книгу "Воображаемые Балканы" (книга переведена и на сербский язык), а также из-под пера Ноама Чомски недавно вышла похожая книга, "Новый милитаристский гуманизм: уроки Косово" (тоже переведена на сербский язык). И как видите, это их "гуманное" поведение сейчас разоблачило себя во всей своей наготе, через злодейские бомбардировки и не менее преступное отравление ураном, а также в дальнейших поблажках албанским террористам в Косово и Метохии, тогда как, несмотря на преступления, совершенные албанцами над сербами и ранее, и теперь, в условиях значительного военного присуствия НАТО в Косово и Метохии, они не хотят предпринимать никаких мер по реальной защите сербского народа и его святынь (разве что только делают более чем отвратительные заявления о якобы имеющей место "озабоченности" и "сожалении"). [...]
И мы, сербы, конечно, не золотые, и мы не без греха и недостатков, но все-таки мы еще имеем в себе и храним ту евангельскую соль, именуемую покаянием, а покаяние – это моральное, и духовное, и подлинно человеческое обновление, возвращение к истинной человечности и гуманности в человеке и народе. Без покаяния нет возрождения ни для человека, ни для народа, ни для человечества, нет истинной гуманности, которая есть мера, данная человеку от Бога. Поэтому в начале Христова Евангелия и содержится призыв к человеку и к человеческому роду, погрязшему во грехе и зле: "Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное" (Мф.3:2; 4:17; Мк.1:15).
Человек сотворен, чтобы превзойти всякую меру и соделаться во Христе бескрайним и бесконечным, бессмертным и обоженным, по подобию Божию, по подобию Богочеловека Христа, ибо для того он создан, и предназначен, и наделен от Бога теми самыми евангельскими талантами, чтобы быть вдохновленным и пронизанным Богом, одушевленным Божиим Духом, обоженным вечной и нетварной божественной благодатью, обогочеловеченным Христом – охристовленным, как говорил преподобный. Иустин. Ибо, как мы сказали, истинная человечность, истинная гуманность, т.е. гуманность христианская, православная, есть уподобление Христу (христоподобие). (Именно это и сказал Иво Андрич о книге святого владыки Николая "Религия Негоша": что это – лучшее произведение о Негоше и что святой Николай (Велимирович) – лучший изъяснитель Негоша, потому что у Негоша он усмотрел именно это христоподобие.)
Созидание человека в подлинной человечности – это мучительное рождение и возрождение человека, подлинный крест и распятие ветхого человека в нас, но и воскресение в нас нового человека, который обновляется в познании по образу Создавшего его (Кол.3:9–10; Еф.4:22–24). Посему в Православии человечность – это самый настоящий подвиг, а достижение человечности – подлинное подвижничество. В православном живом Предании подвиг и подвижничество ни в коей мере не означают самоистязания, но – настойчивое и волевое, всежизненное, духом и телом, движение и восхождение человека вперед и ввысь (подвизаться на славянском языке буквально означает про-двигаться и подниматься [в сербск. подниматься – подизати се. – Прим. перев.]). На Западе иногда практиковали такую "аскезу", что бичевали себя и мучили, и настолько в этом "преуспели", что "переживали" и "стигмы" – раны на теле, будто бы тем самым подражая "язвам Христовым". Для православного Предания это – некий нервный парасенсибилизм (болезненная чувствительность), нездоровое духовное состояние. В период расцвета православного исихазма святогорские монахи особенно упражнялись (как, впрочем, и все монахи на Востоке через все века и поныне) в усердной умно-сердечной Иисусовой молитве, а Варлаам Калабрийский насмехался над ними, говоря, что во время молитвы они "смотрели в свой пупок". На самом деле речь шла о сосредоточенном внимании на сердце, но не только на этом телесном, плотяном, кровяном и нервном сердце, а на сердце как на духовном ядре человеческой личности. Православное подвижничество требует мобилизации и души, и тела, т.е. введения в подвиг всего человека, а не только концентрации на плоти, потому что плоть и кровь не могут наследовать Царствия Божия (1Кор.15:50), ибо только в воплотившемся и вочеловечившемся Сыне Божием и в Духе Божием наследуется Божие Царство. Святой Николай Кавасила в своем знаменитом труде "Жизнь во Христе" пишет, что Бог "только Сына Своего пустит в рай", т.е. в рай войдут те люди, которые носят в себе и на себе восстановленный в них образ Христа; это те, кто благодатью и подвигом христоподобной человечности соделались подобными образу Сына Возлюбленного (Рим.8:29). Ведь этот Возлюбленный Божий Сын есть Тот, Кто полагается в основание нашего бытия, изначального сотворения человека. Он для того и пришел, и вочеловечился, и стал истинным Человеком, чтобы сделать человека совершенным Собой и в Себе, посему Он – истинный Богочеловек, и только в Нем человек становится человеком истинным, богоподобным и духоносным, любовью и благодатью усыновленным сыном Божиим.
Поэтому так важно истинное Православие; поэтому оно и отвергает как монофизитов, акцентирующих во Христе только Бога, так и несториан, не отрицавших во Христе Бога, но чрезмерно выделявших в Нем Человека, разделяя и обособляя Сына как Божие Слово и Сына как Иисуса от Марии (как и сегодня, по большей части, это делают протестанты). У монофизитов Бог "абсорбировал" и почти поглотил человека; как капля масла, упавшая в океан воды, тотчас исчезает, именно так у них Бог вобрал в Себя человека. В несторианстве же сильно выпячен человек, он отчужден от соединения с Богом и почти вытеснил Его. Истинное же Православие – это богочеловеческий синтез в едином Богочеловеке Христе, совершенное божественное и совершенное человеческое естество в единой Христовой Ипостаси, так что мы веруем во Христа, исповедуем Христа и воспринимаем Христа как Бога и Человека, как одного и Того же Сына Божия и Сына человеческого. В этом богочеловеческом синтезе и сочетании, в соработничестве и синергии, в симфонии и соборности, воплощенной во Христе и, таким образом, осуществленной, данной нам и доступной в Церкви как Теле Христовом, полноте Наполняющего все во всем (Еф.1:20–22), в Церкви как живом организме и общности Бога и людей, – здесь содержится и подается нам и даруется новая жизнь, новое неотравленное жизненное пространство и основа православного гуманизма, православной истинной человечности. Богочеловек Христос потому и именуется новым Адамом, последним Адамом, Творцом первого Адама, родоначальника человека и человеческого рода, – и Он Тот же соделался личным, самодеятельным (на греческом языке еще более выразительно – автургичным) Спасителем и Восстановителем, возрождающим и воскрешающим человека и человеческий род, и потому Он есть Новый, Эсхатологический Адам. Православный гуманизм как истинная человечность – это всебытийная, всежизненная благодатно-подвижническая обращенность к Новому Адаму, Который сотворил нас в начале, а затем Сам пришел и онтологически вступил в центр нашего человеческого бытия, жизни, истории; Он стал и остался средоточием, квинтэссенцией, сердцем, начатком и главой нового Человека и нового Человечества – Церкви, соделался нашей Жизнью и жизненным Време-пространством, Землей Живых для всех истинных, вечноживущих, бессмертных и обоженных людей. Поэтому, как говорил преподобный Иустин, "мы – за Богочеловека, потому что мы за истинного человека".
Мы как православные члены Церкви, Богочеловеческого Тела, не только веруем во Христа и стараемся в подвиге христианской жизни следовать за Ним и всей жизнью Ему подражать, но мы Им живем (1Ин.4:9), Им питаемся, т.е. Его Святым Телом и Его Пресвятым Духом (Ин.6:51–56,63; Рим.8:2). Это – наша христианская подвижническо-благодатная жизнь в Православной Церкви, наше общение и причащение во Христе и Христом. Поэтому святая литургия – Евхаристия – для нас – это лекарство бессмертия, как говорит священномученик Игнатий Богоносец. Она не действует магически. Человек в святом Крещении призывается Святой Троицей, освобождается от всякого прежнего греха и зла, наделяется благодатью и способностями активно участвовать в Христовой и нашей новой, подлинно человеческой, жизни, в живой общности Церкви, через ежедневное жизненное делание и подвиг. Но здесь не может быть и не происходит ничего без тебя, ничего не воспринимается и не переживается без живого личного участия в подвиге человеческой, христианской жизни. Ведь Бог не хочет спасать человека без самого человека. Не можешь ты стать человеком без самого себя, но точно так же не можешь этого достичь и сам по себе, без Бога Живого и Истинного. В этом, разрешите так выразиться, тяготы и диалектика православного гуманизма, Бого-гуманизма, подлинной человечности во Христе. Ибо только в духовно-телесной общности с Богом и с другими людьми – а эта общность и есть Церковь – можно воспринять истинную и человечную жизнь и жить ею. А это есть ни что иное как любовь.
Вот он, этот жизненный треугольник, если хотите – треугольник любви: Бог, человек и ближний, т.е. Бог, и мы, и другие люди с нами и вокруг нас. Это рамки, и атмосфера, и содержание, жизненное кровообращение нашей жизни и бытийствования, деятельности и поведения, истинного жительствования и бессмертного общения в Царстве Божием, это – наш православный гуманизм. В обычном браке "брачный треугольник" отнюдь не хорош; но существует и настоящий любовный треугольник, если нам известен истинный христианский брак, в котором Бог должен быть третьим, а лучше сказать – первым и срединным в нашей любви, и тогда это – треугольник жизненный, живое циркулирование крови христианской любви: любить супруга или супругу через посредство Бога, в Боге и с Богом – ведь в этом случае брак приобретает масштаб тайны Христа и Церкви (Еф.5:32), как свидетельствует святой апостол Павел и как об этом говорится в молитвах святого таинства брака.
Дабы не излишествовать словами, истинная человечность – это не сентиментализм и не так называмое "розовое христианство"! Любовью можно всего достигнуть, но мы не должны забывать, что любовь в христианстве – это любовь распятая, но потому она и любовь воскрешающая. Как говорил святитель Филарет Московский, великий русский иерарх прошлого века и крупный православный богослов, духовник и писатель, Бог Отец по любви к человеку отдал Своего Сына на распятие; Сын по любви добровольно пошел на распятие, а Дух Святой этой любовью добился триумфа на Кресте и принес Воскресение и победу вечной жизни над всякой смертью. Ведь любовь сильнее смерти. Это – великое и самое человечное слово.
Любовь посему есть величайший подвиг жизни, и Божественной, и нашей, но никак не романтика. Мы видим, что любовь сегодня в современном мире, особенно на Западе, превратилась в голый и никуда не ведущий эротизм, в неприкрытый секс и порнографию, и причем не только на экране, но и в жизни. После многих больших и малых "love story", любовных похождений всё в той или иной степени заканчивается грехом, развратом, несчастьем и распадом, и что самое главное – безвыходным положением: "Где ты был – нигде, что делал – ничего" – как говорит наш народ. По словам Ангелоса Терзакиса, современного греческого мыслителя, это – "пробивание стены головой", причем страдает не стена, а голова. В этом, по существу, заключается неминуемый тупик "чистого" гуманизма, натурализма, сведения человека лишь к телу, к сплетению крови, плоти, нервов и известных духовных сил и способностей человеческого существа и его окружения, физического и психофизического. Такой жизненный путь людей, переживших трагизм человека как живого людского существа и его смертной жизни, есть так или иначе повторение судьбы евангельского блудного сына, оставившего Отчий дом и на путях и полях мира сего, на стране далече, расточившего и промотавшего свое имение (буквально свою "сущность", Лк.15:12–17), свое вверенное ему Богом естественное (= экзистенциальное) богатство, живя распутно и расточительно (на греч. "нецеломудренно", "без здравомыслия") так что он голодал (букв. был в "истерике"), умирал от этого голода, желая насытиться рожками, которые ели свиньи (Лк.15:14–17)! Это страшный трагизм блудной жизни человека, его саморастления. Однако, согласно Евангелию, он не безысходен, так как выход и в самом деле есть, только необходимо покаянное, обращенное ко Христу и сосредоточенное во Христе усилие покаяния, возвращения к себе (пришед же в себя, – повествует Евангелие), потому что такой, на таком пути и распутье расточенный, рассыпавшийся и погибший человек был, собственно говоря, без Христа (выражение святого апостола Павла, Еф.2:12), отчужден и обособлен и от себя самого, и от Бога, от подлинного общения истинной и вечной, бессмертной любви, которой как спасительной и воскресающей нет без Бога Любви, без единственного Живого и Истинного Бога; а другого под небом, данного нам, людям, которым мы могли бы спастись, – нет (Деян.4:12). Только покаяние – вот в чем его возвращение к самому себе, к Богу и к людям, к общности (= Церкви), а это и есть спасение и восстановление, возрождение и воскресение.
Поэтому любовь – это богопотребный и спасительный для человека труд и подвиг, подвиг всежизненный и всебытийный, восстанавливающий человека в его богосыновнем достоинстве, возвращающий его к себе самому и к Богу из всех смертей, грехов, зол и разного рода отчуждений, оживляющий его через Воскресение и делающий человека человеком. Поэтому евангельский Отец в конце евангельского свидетельства о блудном, но покаяшемся, сыне говорит о таком человеке: Этот сын мой был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк.15:24,32). Никогда ни сам "секс", ни собственно "жизнь", ни какой бы то ни было "труд" не создал, не сохранил и не спас навечно человека, потому что без Бога, Живодавца и Спасителя, всё это не что иное и не ведет никуда более, кроме как в смерть и в разложение: духовное, моральное, экзистенциальное, физическое. Естественно, человек не создан, чтобы жить без жизни, без труда и прочих данных Богом сил и способностей к разным видам деятельности, как свидетельствует нам об этом сама человеческая жизнь и история, а также Священное Писание и Божии святые. Но одно это само по себе для человека недостаточно, неспасительно в истинном смысле, а потому и вообще бесчеловечно, негуманно, потому что не приносит избавления людям. Православный исихазм и паламизм говорят нам и свидетельствуют собственным опытом о вечных Божиих энергиях, о вечных Божиих действиях, сотворивших человека созидательным и свободным актом Божией любви и поддерживающих его в бытии и жизни, как, впрочем, – и всю тварь, всю духовную и материальную вселенную. И потому мы как существа, сотворенные Богом, полны энергий, но эти данные нам Богом и исходящие от Бога энергии должны работать и действовать в нас так, чтобы уподоблять нас Христу, устремляя нас к Нему. То есть их использование нами должно быть человечным, достойным человека и спасительным, а это и значит – Христо-центричным. Так сотворила, устроила, благословила и даровала нам вечная Божия Премудрость, художница всего, по словам мудрого Соломона. Для нас, христиан, великая радость, крепкая вера, надежда и любовь – в том, что эта Вечная Премудрость через воплощение и вочеловечение соделалась Христом – Божией силой и Божией Премудростью (1Кор.1:24), то есть Богочеловеком. Посему Он и есть мера и полнота, содержание и цель нашей гуманности и человечности. Никакого другого намерения о нас не имеет ни вечный и человеколюбивый Бог, Всесвятая Троица, ни всё Божие, Богочеловеческое Домостроительство спасения, Откровения, воплощения, Церкви, кроме как только [этого] – человек, человек во Христе и со Христом, сотворенный и по любви и человеколюбию усыновленный сын Божий в вечном Возлюбленном Сыне.
Бог наш Живой и Истинный – не самолюбив и не самоугодлив, не эгоист и не тиран. Бог наш есть Бог-Человеколюбец, возлюбивший нас в Своем Сыне любовью вечною, как Сам говорит через пророка (Иер.31:3) и как на деле лично, самоипостасно Он показал, открыл и даровал во Христе. И в этой вечной любви и человеколюбии Бог пребывает верным, как говорит святой апостол Павел: Если мы неверны, Он пребывает верен, ибо Себя отречься не может (2Тим.2:13). Непреложны Его дары в отношении нас (Рим.11:29), Его любовь "неисправимо" и необратимо блага и приклонена к человеку. Он не изменится, потому что от вечности Он есть Сый (Сущий), Тот, Кто Есть, и причем таков, каков Есть и каким пре-Будет присно и до века, о чем свидетельствует святая литургия нашей Церкви в богодухновенных молитвах, призываниях, возгласах и неизреченных радостных глаголах, когда Дух Святой молится в нас, с нами и за нас воздыханиями неизреченными (Рим.8:26).
И в сердце святой литургии (Евхаристии) пребывает свидетельство Неба и земли, времени и Вечности о том, что благодать Господа нашего Иисуса Христа, и любовь Бога Отца, и общение Святого Духа – со всеми вами (2Кор.13:13; канон святой литургии). Это чувствует и переживает наше христианское сердце, которое есть чувство, тайна глубокая и даже больше сего; сердце, являющееся ядром богоподобной и христоцентричной человеческой личности, а не только бессодержательным "сознанием", ограниченным разумом, потому что такой, зачастую отчужденный и обособленный от сердца, разум может оказаться и холодным, и мертвым. Но человечность, христоподобная и христоцентричная, всегда жива и тепла, радостотворна, любезна и любвеобильна.
Поэтому вечная жизнь в Богочеловеке Христе будет вечной радостью и непосредственным верованием, и надеждой, и любовью. "А теперь пребывают — вечно пребывают – сии три: вера, надежда, любовь – от Святой Троицы; но любовь из них больше" (1Кор.13:13). Этой любовью Предвечный Отец "избрал нас... прежде создания мира, чтобы мы были святы и непорочны – человечны и христочеловечны [= богочеловечны] – пред Ним в любви, предопределив усыновить нас Себе чрез Иисуса Христа", Возлюбленного Сына (Еф.1:4–6). Перевод с сербского Сергея Фонова
1. Следует помнить, что это было сказано владыкой Афанасием в 2000 г. – Ред.
От крещения русского народа до нашествия монголов и усиления северо-восточной Руси
"Смерть побеждена". Последние времена по учению Отцов Церкви
Покаяние, исповедь и пост: их значение для православного христианина
Подлинность православного традиционализма
Вопрос о смысле жизни в учении новозаветного откровения
Десять Божиих заповедей
Святые мощи
Рим и Православие: проблема авторитета
Воскресение жизни. ("Бессмертие" души)
Тайна Преображения Спасителя и тайна спасения
Copyright (c) 2024 Stud-Baza.ru Рефераты, контрольные, курсовые, дипломные работы.