База знаний студента. Реферат, курсовая, контрольная, диплом на заказ

Вопросы по социологии 

1.Социология О.Канта

2.Социология Г.Спенсера

3.Социология Дюркгейма

4.Социология Маркса

5.Социология Вебера

6.Социология Парсонса

7.Cоциология Мертона

8.Социология Дарендорфа

9.Критическая теория (Хабермасс)

10.Постмарксизм

11.Теория систем Н.Луман

12.Символический интеракционизм(Джордж Герберт Мид)

13.Ирвин Гофман

14.Этнометодология

15.Теория обмена,сетевая теория.Хоманс и Блау

16.Теория феминизма

17.Интеграция макро и микро позиции

18.Интеграция действия и сруктуры(Гартукас и Полед)

19.Новейшая теория современности

20.Постмодернизм.Бодреа и Бурдье

1. Социология О.Конта

 Огюст  Конт  родился  в   Монпелье   в   семье   чиновника,   окончил Политехническую школу в Париже, несколько  лет  был  секретарем  Сен-Симона. Социальные и  политические  потрясения,  вызванные  Французской  револючией, оказали на сознание  Конта  огромное  влияние.  Он  стал  активно  выступать против метафизических воззрений века Просвещения, которые господствовали  во Франции до революции. Основной смысл преодоления метафизики он видел в  том, чтобы выработать рациональный, научный  взгляд  на  общество.  Этому  должны были послужить наблюдение и эксперимент.   О. Конт обозначил важный  рубеж  интеллектуально-филосовской  эволюции общественной мысли. В своей работе «Курс позитивной философии» (1910),  Контрассматривает  «закон  трех  стадий»  развития  интеллектуального   сознания человечества, исторически  и  логически  объединяя  теологию,  метафизику  и позитивизм,  тем  самым  подчеркивает  непрерывность  социального   познания общества и человека.  Он  пишет,  что  основной  переворот,  характеризующий столетие возмужалости нашего ума, по  существу  заключается  в  повсеместной замене недоступного проверке опытом определения причин в собственном  смысле слова   простым   исследованием   законов,   т.е.   постоянных    отношений, существующих между наблюдаемыми явлениями. Интерес к социальному  прогрессу  побудил  Конта  заняться  социальнойтеорией,  провести   четкое   различие   между   социальной   философией   исамостоятельной областью исследования социальных явлений, которую он  назвал социальной физикой или социологией (хотя она иногда называлась  политикой  в очень широкой трактовке этого понятия). При изучении  социальной  сферы,  утверждал  О.  Конт,  необходимо  неполагаться на догадки, а опираться на  наблюдения,  социальный  эксперимент, сравнительные методы. При этом изучение социальных  явлений  не  может  быть абсолютным,  а  всегда  останется  относительным,  в  зависимости  от  нашей организации и нашего положения в ней.С точки зрения О. Конта, наука социология должна  отвечать  не  толькона вопрос,  уметь  предвидеть  и  решить  возникающие  проблемы.  Для  этого необходимо не обобщать данные опыта, а лишь описывать их, свести  явления  к наименьшему числу внешних связей по их последовательности и  сходству.  Конт выдвигает ряд положений о классификации наук,  объективной  основой  которой являются различные формы движения материи.  Программу изучения социологии Конт разделил на две  части:  социальнуюстатику,  анализирующую  равновесное  состояние  «организма»   человеческогообщества, взаимосвязь компонентов (т.е. социальную структуру), и  социальную динамику  (социальную   кинетику),   изучающую   различные   изменения   или последовательные состояния  взаимосвязанных  социальных  фактов.  Социальная динамика  в  значительной  мере  отождествлялась  с   прогрессом   и   стала преобладать в его научных идеях. Сам Конт считал,  что  динамику  и  статику можно отделять друг от друга только  в  целях  анализа,  и  это  отличие  не должно предполагать наличие двух классов фактов, скорее, они являются  двумя аспектами единого подхода к изучаемым социальным явлениям.По  мнению  Конта,  любая  наука  должна  заниматься   классификациейфеноменов,  которые  являются  предметной  областью  ее   изучения,   а   неанализировать лишь причины (как метафизика)  или  искать  абсолютные  истины(как  теология).  Отсюда  суть  его   социально-филосовской   позиции:   все существующее существует только в  той  мере,  в  какой  это  будет  доказано наукой. Это возможно в том  случае,  если  будут  изучаться  реальные  факты общественной жизни.  Основной единицей общества Огюст Конт  считал  семью,  представляющую элемент социальной  структуры,  так  как  семья  возникла  как  естественное состояние  человеческих  отношений.  В  семье  отражаются  все  общественные отношения:   неравенства   (например,   между   поколениями   или   полами), подчиненности (принцип главенства и старшинства) и др. Отсюда  следует,  что семья является основой формирования государства, моделью его организации,  а социальные функции семьи во многом  отражают  функции  общества  (начиная  с разделения труда, иерархичности отношений, власти и т.д.). В существующей иерархии отношений, складывающихся  в  государстве,  онвидит  не  только  естественное,  но  и  необходимое  явление.  Как  и   егопредшественники, О. Конт  изучает  реальную  социальную  структуру  общества (социальную статику). Он выделяет четыре класса:  «спекулятивный»  класс,  в который включены представители науки, философии и  эстетики;  «практический» класс,  включающий  в  себя  представителей  производства  и  сферы  оборота (торговцев, предпринимателей, банкиров); далее идут представители  сельского хозяйства; четвертый класс состоит из рабочих.  Структура власти строится по  принципу  важности  выполняемой  классомфункции в обществе. Принадлежность к тому  или  иному  классу,  согласно  О.Конту, основана на «естественном порядке вещей».  Поэтому  часть  людей  «по природе» должна управлять, другая часть – подчиняться. Вторая часть  социологии  –  «социальная  динамика»  должна  быть,  помнению Конта, общей теорией естественного прогресса человечества,  изучающейразвитие общества связано с процессами эволюции и прогресса, а самым  мощным фактором, определяющим прогресс, является человеческий разум. С точки зрения Конта, общество проходит три стадии развития:  военную,соответствующую   теологической    стадии    развития    ума,    переходную,соответствующую  метафизической  стадии,  и,  наконец,  научно-промышленную,соответствующую  стадии   позитивной,   которую   он   считал   завершающей, замыкающей собой все общественное развитие. Обратив внимание на  социальную  жизнь  общества  как  самостоятельныйфеномен,  Конт  одним  из  первых  поставил  вопрос   о   необходимости   еесистематического изучения. Главная идея позитивизма заключалась в  том,  что новое «положительное» знание должно быть свободно  от  всяких  «домыслов»  и опираться на естествознание, которое он считал само по себе философией. Одним  из  основных  постулатов  Конта  была  взаимосвязь  социальныхэлементов, частей или подразделений общества. Хотя он и утверждал,  что  этавзаимосвязь является ключом к  созданию  общества,  по  сути  дела  этим  онзаложил  понятие  предмета   социологии   как   науки   о   взаимодействиях, взаимосвязях социальных элементов общества: людей, групп, общностей и др. С появлением О. Конта  социальная  теория  обретает  институциональныйстатус, получает права гражданства в научном мире. Во второй трети XIX  вексоциальная теория начинает бурно  развиваться  и  бросает  вызов  социальнойфилософии, которая все больше  и  больше  объединяется  с  биологическими  и физическими науками.  Эта  фаза  в  развитии  социальной  теории  называется «протосоциологией» и имеет две характерные  черты.  Во-первых,  освобождение социальной теории от понятийного аппарата физических и  биологических  наук, чем грешила  социальная  теория  с  момента  своего  зарождения.  Социальные процессы   и   явления   все   больше   стали   описываться   в   собственно социологических  терминах:  взаимодействия,  общность,  социальные   группы, согласие и т.д. Во-вторых, развитие социологии стало всеобъемлющим,  поэтому возникла  попытка  «новой  науки»  подавить  старые  социальные   дисциплины (историю,  политическую  экономию),  поставить  их  под  свою   зависимость. Конкретно-историческое    содержание    общественной    жизни     совершенно растворилась в формальных конструкциях, поощряемых субъективизмом. К  числу  наиболее  важных  принципов   позитивизма   можно   отнести следующие:

1.  Постулат  онтологического  натурализма,  или  утверждение  о  том,   что    социокультурные  и  природные  явления  качественно  однородны.   Поэтому    общественные процессы должны анализироваться как не представляющие  собой    качественно новую по сравнению с природой  реальность,  и  их  объяснение    возможно с помощью познания законов природы.

2. Постулат методологического  натурализма,  состоящий  в  утверждении,  что    система социологического знания должна  строиться  по  модели  физических    наук, использовать их методологические установки.

3. Постулат феноменализма,  т.е.  преувеличение  роли  опыта  и  чувственных    данных в социологическом познании  в  противовес  умозрительным  выводам,    нередко преобладавшим в социальной философии.

4.  Принцип  «ценностной  нейтральности»,  согласно  которому  социолог  как    ученый должен воздерживаться от любых  ценностных  суждений  относительно    природы изучаемых явлений и процессов и получаемых результатов.

5. Признание инструментального характера научного знания и связанная с  этим    ориентация на социальную инженерию, как особый тип  социальной  практики,    социальной терапии – лечения социальных болезней.

 Таким образов, О. Конт стал основателем не только новой науки, но и подлинно социологического подхода к анализу социальных явлений и процессов. Он впервые поставил проблему и собственно понятийного аппарата социологии, полагая, что описание и анализ структуры общества должны производиться в социальных терминах, т.е. в явлениях ассоциации и ее специфических продуктов. С точки зрения этого подхода О. Конт дает описание разнообразным социальным системам, социальным институтам, институциональным взаимоотношениям и стратификации – социального неравенства, т.е. основным аспектам общей социологии. С появлением О. Конта социальная теория обретает институциональныйстатус, получает права гражданства в научном мире.Таким  образом,  позитивизм  в  лице   одного   из   своих передовых представителей  –     О.  Конта  –  заложил  основы  нового   прогрессивного научного направления, дал обществу инструмент познания самого  себя,  создал предпосылки институализации социологии как науки.

2.Социология Г.Спенсера 

Существенно обогатил предмет науки английский социолог   Г.Спенсер   (1820-1903r.r.).   В   традициях позитивистской  социологии  Спенсер,   опираясь   на исследования   Ч.Дарвина,   предложил   использовать эволюционную теорию   для объяснения социальных изменений. Однако в противоположность Конту он сделал акцент не на том, что изменяется в обществе на разных периодах человеческой истории, а на том, почему происходят социальные перемены и почему в обществе возникают конфликты и катаклизмы. По его мнению, эволюционируют в единстве все элементы Вселенной -неорганические,   органические   и   надорганические (социальные). Социология призвана изучать прежде всего надорганическую эволюцию, которая проявляется в количестве и характере разного рода общественных структур, их функциях, в том, на что собственно нацелена деятельность общества и какие продукты оно производит. В этой связи Спенсер обосновывает постулат, согласно которому изменения происходят в обществе по мере того, как его члены приспосабливаются или к природной среде, или же к среде социальной. В качестве доказательств и обоснованности своего постулата ученый  приводит многочисленные   примеры   зависимости   характера человеческой деятельности от географии местности, климатических условий, численности народонаселения и т.д.По Спенсеру,    эволюция    физических    и интеллектуальных   способностей   членов   общества находится во взаимозависимости с эволюцией социальной. Отсюда следует, что качество жизни членов общества. характер экономических и политических институтов зависит в конечном счете от "усредненного уровня" развития народа. Поэтому любые попытки искусственно подтолкнуть социальную   эволюцию   с   помощью,   например, регулирования спроса и предложения, или радикальных реформ в политической сфере без учета свойств членов, составляющих общество, с точки зрения ученого, должны обернуться катаклизмами   и    непредсказуемыми последствиями. На этом основании социолог не принял ни социализма, ни либерализма за их попытки, хотя и разные - революционные и реформистские -вмешательства в естественный ход эволюции.Спенсер полагал, что человеческая цивилизация в целом развивается по восходящей линии. Но отдельно . взятые общества могут не только прогрессировать, но и деградировать: При определении этапа исторического развития конкретного общества Спенсер использует два критерия - уровень эволюционной сложности и масштабность структурно-функциональных систем, по которым он относит общество к определенной системе сложности - простое, сложное, двойной сложности, тройной сложности и т.д.Исследуя происхождение всех живых тел, а таковым Г. Спенсер считал и общество, он поставил перед собой задачу осуществить как можно больше эмпирических обобщений для доказательства эволюционной гипотезы. Эволюционная гипотеза, считал Спенсер, находит поддержку как в многочисленных аналогиях, так и в непосредственных данных. Рассматривая эволюцию как переход от неопределенной, бессвязной однородности к определенной, связной разнородности, сопровождающей рассеяние движения и интеграцию материй, он в работе “Основные начала” различал три ее вида: неорганическую, органическую и надорганическую. Особое внимание Г. Спенсером было уделено анализу надорганической эволюции в другом труде “Основания социологии”.Чем менее развитыми являются физические, эмоциональные и интеллектуальные способности человека, тем сильнее его зависимость от внешних условий существования, важнейшей частью которых может быть соответствующее групповое образование. В борьбе за выживание человек и группа совершают ряд непреднамеренных действий, объективно предопределенных функций. Этими функциями, осуществляемыми членами определенных групп и самими группами, определяются групповые организации и структуры, соответствующие институты контроля за поведением членов групп. Спенсер старался провести последовательную аналогию между биологическим организмом и обществом как социальным организмом. Он утверждал, что непрерывный рост общества позволяет смотреть на него как на организм. Общества, как и биологические организмы, развиваются в “форме зародышей” и из небольших “масс” путем увеличения единиц и расширения групп, соединения групп в большие группы и соединения этих больших групп в еще большие группы. Главное направление происходящих изменений Спенсер видел в нарастании многообразия внутренней дифференциации общественного развития (социальное расслоение, появление новых организаций и т. д.) при одновременном усилении общественных связей. Спенсер выделил два типа общества: “военное”, в котором сотрудничество людей в достижении общей цели имеет принудительный характер, и “промышленное” с добровольным сотрудничеством. Общество как социальный организм, помысли Спенсера, состоит из трех главных систем: “производя-' щей средства для жизни”, “распределительной”, “регулятивной”. Последняя включает в себя систему социального контроля, который держится на страхе. “Страх перед живыми” поддерживается государством, а “страх перед мертвыми” — церковью. Спенсер активно отстаивал идею о том, что общество не может и не должно поглощать отдельную личность

3.Cоциология Дюркгейма

 

"Дюркгей Эмиль (1858-1917) - французский социолог и философ; позитивист, последователь Конта, профессор в Сорбонне. Дюркгейм утверждал, что социология должна изучать общество как особую ду­ховную реальность, законы которой отличны от законов индивидуаль­ной психики. Любое общество, по Дюркгейму, основано на общезначи­мых коллективных представлениях; ученый имеет дело с социальными фктами - коллективными представлениями (право, мораль, религия, чувства, привычки и т.д.), которые принудительно навязываются че­ловеческому сознанию общественной средой"*. Эти строки - практи­чески половина всей информации об Эмиле Дюркгейме, которую можно было прочесть тогда в философском словаре.Основными работами Э.Дюркгейма являются его книги "О разделе­нии общественного труда", "Правила социологического метода" ("Ме­тод социологии"), "Элементарные формы религиозной жизни". Вклад Дюркгейма в становление и развитие социологического знания общепризнан. И тем не менее идеи Дюркгейма продолжают сох­ранять актуальность в том смысле, что далеко не все из них и не повсюду стали достоянием не только массового сознания, но и про­фессионального сознания социальных ученых. Между тем, они могут оказаться очень полезными и сегодня, особенно в обществах, нахо­дящихся в переходном состоянии.Рассмотрим подробнее социологию Дюркгейма.

 "Дюркгейм - представитель позитивизма в социологии. Он пре­тендовал на то, что его социологическая теория, якобы чуждая "крайностям" материализма и спиритуализма, должна быть названа рационализмом, а при дальнейшем уточнении - позитивизмом. Социо­логические взгляды Дюркгейма враждебны материалистическому пони­манию истории и во многом сближаются с идеализмом и религией"В работе "Правила социологического метода" (1895, в рус.пер. - "Метод социологии",1899) Дюркгейм определяет предмет социологии как социальные фак­ты, существующие вне индивида и обладающие по отношению к нему принудительной силой".с 1898 по 1913 гг. Дюркгейм руково­дил изданием журнала "Социологический ежегодник". Деятельность этого научного коллектива занимала ведущее место во французской социологии вплоть до конца 30-х годов.

 С 1902 г. Дюркгейм преподавал в Сарбонне, где возглавлял ка­федру "науки о воспитании и социологии". Профессиональная деятельность занимала главное место в жизни Дюркгейма, но, несмотря на это, он активно и непосредственно участвовал в разного рода общественных организациях и движениях. Он был человеком демократических и либеральных убеждений, сторон­ником социальных реформ, основанных на научных рекомендациях.

 Вместе с тем, Дюркгейм был противником революционного социа­лизма, считая, что подлинные и глубокие социальные изменения про­исходят в результате длительной социальной и нравственной эволю­ции. С этих позиций он стремился примирить противоборствующие классовые силы, рассматривая социологию как научную альтернативу левому и правому радикализму.Практическая цель его профессиональной и об­щественной деятельности состояла в том, чтобы вывести французское общество из тяжелого кризиса, в котором оно оказалось в последней четверти XIX в. после падения прогнившего режима Второй империи, поражения в войне с Пруссией и кровавого подавления Парижской коммуны. Дьркгейм был убежденным и бескомпромиссным рационалистомНесмотря на то, что Дюркгейм в своих исследованиях критиковал ряд положений социологии Конта, он признавал за ним титул "отца" социологии и подчеркивал преемственную связь своих и контовских идей, хотя не склонен был принимать его наследие целиком. Он от­вергал знаменитый закон трех стадий интеллектуальной и социальной эволюции (теологической, метафизической и позитивной), который Конт считал главным своим достижением. В противовес своему пред­шественнику, провозгласившему отказ от причинности в научном объ­яснении и замену вопроса "почему" вопросом "как", Дюркгейм упорно искал причины социальных явлений. В отличие от Конта он стремился сочетать теоретический анализ с эмпирическим.Особое значение в формировании социологических взглядов Дюрк­гейма имели идеи французского неокантианца, "неокритициста" Ш.Ре­нувье, в частности его рационализм. Важную роль в формировании воззрений Дюркгейма  сыграли  идеи

 Г.Спенсера и опиравшегося на них биографического направления в социологии. Влияние Спенсера было неоднозначным; многие концепции Дюркгейма разрабатывались как раз в полемике с концепциями Спенсера.Дюркгейм был знаком и с работами Маркса, но отрицал его влия­ние на свои исследования, что, по-видимому, соответствовало исти­не. Так же, как и многие марксисты, он интерпретировал Маркса в духе экономического редукционизма, сводящего всю жизнедеятель­ность социальных систем к экономическому фактору. Он признавал плодотворной идею Маркса о том, что социальная жизнь должна объ­ясняться не представлениями ее участников, а более глубокими при­чинами, коренящимися главным образом в способе, которым сгруппи­рованы объединенные между собой индивиды. Но, согласно Дюркгейму, эта идея,  составляющая  логическое следствие эволюции социальной мысли, никак не связана с социалистическим дувижением и "грустным зрелищем конфликта между классами".В отличие от Маркса Дюркгейм противопоставлял понятия "социа­лизм" и "коммунизм". При коммунизме социальные функции являются общими для всех, социальная масса не состоит из дифференцирован­ных частей; социализм же, наоборот, основан на разделении труда и стремится связать различные функции с различными органами и пос­ледние между собой".Дюркгейм не считал, что социология как наука уже сформировалась. Самостоятельную науку об обществе со своим собственным предметом и специфическим методом, с его точки зрения, еще предстояло создать. Для обозначения основополагающих принципов теории Дюркгейма и его способа обоснования социологии в литературе используется тер­мин "социологизм". При изложении главных принципов его социологии необходимо различать в нем два аспекта: онтологический и методологический. Онтологическая сторона "социологизма", т.е. концепция социальной реальности, состоит из следующих базовых постулатов.1. Социальная реальность включена в универсальный природный порядок, она столь же устойчива, основательна и "реальна", как и другие виды реальности, а потому, подобно последним, развивается в соответствии с определенными законами.2. Общество - это реальность особого рода, не сводимая к дру­гим ее видам.

 Речь идет об автономии социальной реальности по отношению к индивидуальной, т.е. биопсихической реальности, воплощенной в ин­дивидах. Эта идея "красной нитью" проходит через все научное творчество Дюркгейма."Индивидуальные факты - социальные факты", "индиви- дуальные представления - коллективные представления", "индивиду­альное сознание - коллективное сознание" - таковы некоторые осно­вы дихотомии социологии Дюркгейма.Человек для него - это двойственная реальность, в которой со­существуют, взаимодействуют и борются две сущности: социальная и индивидуальная. Противопоставление этих двух начал человеческой природы выступает у Дюркгейма в разнообразных формах, в частнос­ти, в следующих дихотомиях:1) определяемое социально и биологически заданное;2) факторы, специфичные для отдельных обществ и выделяемые или постулирующие характеристики человеческой природы;3) факторы, общие для данного общества или группы и характер­ные для одного или нескольких индивидов;4) сознание и поведение ассоциированных индивидов, с одной стороны, и изолированных индивидов - с другой;5) социально предписанные обязанности и стихийно формирующие­ся желания и действия;6) факторы, исходящие "извне" индивида и возникшие внутри его сознания;

 7) мысли и действия, направленные на социальные объекты, и те, что являются сугубо личными и частными;8) альтруистическое и эгоцентрическое поведение. Онтологическая сторона "социологизма" не сводится,  однако, кпризнанию основательности и автономии социальной реальности.  Ут­верждается примат социальной реальности по отношению к ииндивиду-альной и  ее исключительное значение в детерминации человеческого

 сознания и поведения; значение же индивидуальной реальности приз­нается вторичным.

 Дюркгейм признает, что генетически общество возникает в ре­зультате взаимодействия индивидов; но раз возникнув, оно начинает жить по своим собственным законам.

 Методологический аспект "социологизма" тесно связан с его он­тологическим аспектом и симметричен ему.1. Поскольку общество - часть природы, то наука об обществе - социология - подобна наукам о природе в отношении методологии; ее

 познавательной целью провозглашается исследование устойчивых при­чинно-следственных связей и закономерностей.  Дюркгейм настаивает на применении в социологии объективных методов, аналогичных мето­дам естественных наук.Социологический способ объяснения провозглашается единственно верным, исключающим другие способы или включающих их в себя. Со­циология в результате выступает не только как специфическая наука о социальных фактах, но и как своего рода наука наук, призванная обновить и социологизировать самые различные отрасли знания: фи­лософию, гносеологию, логику, этику, историю, экономику и др.социология мыслилась Дюркгеймом не просто как самостоятельная социальная наука в ряду Предмет социологии, согласно Дюркгейму, - социальные факты, которые, как уже отмечалось, характеризуются двумя основными признаками: они существуют вне индивида и оказывают на него при­нудительное воздействие. Впоследствии он дополнил это истолкова­ние предмета еще одним, определив социологию как науку об инсти­тутах, их возникновении и функционировании.Представление Дюркгейма об основных разделах и отраслях соци­ологии в определенной мере отражает его взгляд на значение тех или иных сфер социальной жизни

 
4.Социология Маркса

 Карл Маркс - самый знаменитый и влиятельный социальный мыслитель XIX века. Некоторые тоталитарные режимы утвердили марксизм в качестве единственной идеологии, имеющей право на существование, превратив ее в разновидность государственной религии. Родился Карл Маркс 5 мая 1818 г. в немецком городе Трире Маркс становится журналистом, точнее, политическим публицистомМаркс был маргинальной личностью. Уверовав в неизбежный крах капитализма, он пророчил и готовил революцию в тех обществах, в которых жил; тем самым он автоматически становился для них Идеи, понятия, проблемы, которые он разрабатывал в своих философских, исторических, экономических, публицистических трудах, являются социологическими по сути и составляют вклад в развитие социологии как науки. Это относится, в частности, к таким его трудам, как уже упоминавшаяся «Немецкая идеология» (написанная в соавторстве с Энгельсом), «Нищета философии» (1847), «К критике политической экономии» (1859), «Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г.» (1850), «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта» (1852), «Капитал» (т. I, 1867; тт. Его социологические идеи рассеяны в самых разных произведениях. В результате «марксизм» отделился от своего создателя и стал жить собственной жизнью. Разумеется, каждый из этих марксизмов имеет какое-то отношение к Марксу, но определить степень близости к первоисточнику или истинность интерпретации не всегда возможно. доктрину Маркса, или марксизм Маркса, с одной стороны, и марксизм, точнее, марксизмы, возникшие после Маркса, - с другой;

 научные и вненаучные компоненты творчества Маркса;

 внутри научных компонентов: социологические и внесоциологические, относящиеся к другим социальным наукам;социологию Маркса и марксистскую социологию, т. е. те социологические теории и подходы, которые представляют собой развитие, истолкование и применение его идей. Вообще следует подчеркнуть, что идеалы Маркса сформировались раньше, чем он сосредоточился на научных изысканиях. Не наука привела его к идеалу коммунизма, а наоборот, уже утвердившемуся в его сознании коммунистическому идеалу он стремился найти научное обоснование. Учитывая полемический метод работы Маркса, наряду с «позитивными» он испытал и ряд «негативных» влиянийСогласно Марксу, человек - это прежде всего homo faber, человек производящий. Производительный труд - вот что отличает человека от животного. Человек отличается от животного тем, что не столько приспосабливается к окружающему миру, сколько его приспосабливает к себе. Вместе с тем труд связывает человека с природой. Происходит отчуждение человека от созданных им самим сущностей. Человек оказывается отчужденным от результатов своего труда, от процесса труда, от общества и от самого себя (самоотчуждение). Только в будущем коммунистическом обществе, когда закончится «предыстория» человечества и начнется его «подлинная» история, когда человечество из «царства необходимости» перейдет в «царство свободы», человек вернется к самому себе, и отчуждение будет преодолено.

 Маркс исходит из руссоистского взгляда на человеческую природу, согласно которому человек по природе своей - существо целостное, «неотчужденное», доброе. В оценке человеческой природы он непоколебимый рационалист: человек, в его понимании, существо изначально и безусловно разумное. Для того чтобы изначально положительные родовые качества человека проявились, необходимо коренным образом преобразовать обществоЭта концепция человека, непосредственно перерастающая в утопию, составляет своего рода постоянный фон научных изысканий Маркса. В интерпретации Маркса общество представляет собой систему связей и отношений между индивидами, образующихся в процессе деятельности, прежде всего - трудовой, Общество в его понимании - это «продукт взаимодействия людей»; при этом люди не свободны «в выборе той или иной общественной формы». Социальность, по Марксу, проявляется не только в форме «непосредственной коллективности», когда индивид взаимодействует с другими лицом к лицу. Общество присутствует в человеке и влияет на его поведение и тогда, когда индивид находится наедине с собой.Философский материализм Маркс считал основой своего научного мировоззренияМаркс - эволюционист; он считает, что все общества раньше или позже проходят в своем развитии одни и те же стадии. Задача социального ученого - исследовать общество на определенной «ступени» его прогрессивного развития.Знание законов исторического развития, по Марксу, дает возможность не только понимать прошлое и настоящее, но и, главное, предсказывать будущее. Отсюда В связи с общей диалектической ориентацией Маркса важнейшее место в его методологии занимает выявление всякого рода противоречий, коллизий, напряжений, конфликтов. Это относится к исследованию взаимоотношений между различными факторами социальной жизни, обществами, социальными институтами, группами и т. д. Маркс склонен рассматривать противоречия, борьбу между противоположными силами и тенденциями как источник и движущую силу развития. Эта методологическая установка противоположна контовской, которая была направлена на обнаружение единства, солидарности, согласия в различных сферах социальной реальности.Одним из первых в истории социологии Маркс разрабатывает весьма развернутое представление об обществе как системе. Именно из геологии Маркс заимствовал термин «формация» (об этом свидетельствуют, в частности, его прямые аналогии между общественными и геологическими формациями), отчасти, вероятно, под влиянием Гегеля и Фейербаха, которые ранее использовали этот термин в его геологическом значении.В содержательном отношении выбор этого термина был не случайным и выражал теоретическую близость марксовой трактовки социальных систем тогдашним представлениям о системах геологических.. Ведь согласно эволюционистской и прогрессистской точке зрения Маркса (формации - это «ступени» развития общества, от наименее прогрессивной - к наиболее прогрессивной) определить, к какой формации относится то или иное общество, значит определить его возраст.Еще одним естественнонаучным источником системной ориентации у Маркса было представление о биологическом организме, но главным теоретико-методологическим прецедентом в данном отношении для него было все же понятие геологической формации.Общественная формация, по Марксу, - это социальная система, состоящая из взаимосвязанных элементов и находящаяся в состоянии неустойчивого равновесия. Структура этой системы имеет следующий вид. В ее основании лежит способ производства материальных благ, т. е. экономическая подсистема; для ее обозначения Маркс иногда использует также термины «экономическая формация» и «экономическая общественная формация». Способ производства имеет две стороны: производительные силы общества и производственные отношения.Динамика социального развития, по Марксу, обусловлена постоянно возникающим противоречием, конфликтом между развивающимися производительными силами, с одной стороны, и производственными отношениями - с Маркс признает существование застойных исторических эпох и регионов и постепенных изменений, не приводящих к резким сдвигам, смене социальных систем. Он даже признает роль традиций в жизни общества. Но застой, постепенность, традиция - все это для него либо своего рода аномалии, либо более или менее длительные перерывы в неуклонном процессе изменений, либо, наконец, идеологический камуфляж, за которым, опять-таки, скрываются бурные социальные Проблематика революции занимает центральное место в теории социального изменения Маркса. Социальная революция в его истолковании -это не просто переход от одной, менее прогрессивной общественной формации к другой, более прогрессивной, не только глубокое качественное преобразование общественных отношений, но и определенный способ такого преобразования; это быстрый, резкий, конфликтный и тотальный сдвиг в социальных отношениях. Такой способ социального изменения Маркс считал исторически неизбежным и желательным, так как он позволяет ускорить общественный прогресс. Именно таков смысл его знаменитого тезиса: «Революции - локомотивы истории». Помимо социальной, Маркс рассматривал экономическую, промышленную и политическую революции, сближая социальную революцию то с первой, то со второй, то с третьей. Но особенно тесно он связывает социальную революцию с политической, т. е. с завоеванием государственной власти прогрессивным классом и установлением его революционной диктатуры для подавления других, реакционных классов.Тема классов и классовой борьбы - центральная у МарксаМаркс отмечал, что не он открыл существование классов в современном обществе, классовую борьбу, историческое развитие этой борьбы и «экономическую анатомию классов». «То, что я сделал нового, состояло в доказательстве следующего: 1) что существование классов связано лишь с определенными историческими фазами развития производства, 2) что классовая борьба необходимо ведет к диктатуре пролетариата, 3) что эта диктатура сама составляет лишь переход к уничтожению всяких классов и к обществу без классов», - писал он.понятие класса занимает центральное место в доктрине МарксаТем не менее, представление Маркса о классах можно реконструировать на основании его работ и многочисленных высказываний об этом предмете. классовое деление отсутствует в первобытных обществах, в которых существует коллективная собственность на средства производства; оно возникает только в так называемых антагонистических формациях, в результате развития разделения труда и частной собственности на средства производства. В самом широком смысле классы, по Марксу, это любые социальные группц, находящиеся по отношению друг к другу в неравном положении и борющиеся между собой. В этом смысле классы включают в себя сословия и любые более или менее значительные социальные категории, расположенные на различных ступенях социальной лестницы. Именно в этом смысле понятие классов используется в «Манифесте Коммунистической партии»: «Свободный и раб, патриций и плебей, помещик и крепостной, мастер и подмастерье, короче, угнетающий и угнетаемый находились в вечном антагонизме друг к другу, вели непрерывную, то скрытую, то явную борьбу, всегда кончавшуюся революционным переустройством всего общественного здания или общей гибелью борющихся классов.В более узком смысле Маркс понимает под классами такие социальные группы, которые различаются по их отношению к средствам производства. Поскольку он видит основу классового деления общества в производственных отношениях, постольку классы выступают как выражение этих отношений. Различная форма собственности на средства производства и, главное, наличие или отсутствие этой собственности выступают как главные критерии классообразования.По Марксу, противостояние, оппозиция данной социальной группы определенной другой группе - один из важных признаков класса. В «Немецкой идеологии» читаем: «Отдельные индивиды образуют класс лишь постольку, поскольку им приходится вести борьбу против какого-нибудь другого класса; в остальных отношениях они сами враждебно противостоят друг другу в качестве конкурентов». Таким образом, марксова концепция классов неотделима от его концепции классового господства и классовой борьбы. В принципе Маркс исходит из дихотомического деления общества на классы. Маркс первьм стал разрабатывать проблемную область, или социологическую дисциплину, занятую изучением социальных факторов, социальных механизмов и социальных следствий познавательных процессов. Впоследствии эта дисциплина получила название «социология познания». Маркс считал, что, подобно тому как о человеке нельзя судить на основании того, что он сам о себе думает, так и об обществе и социальных группах невозможно судить на основании тех представлений, которые они сами о себе создают. Поэтому задача социальной науки - обнаруживать скрытую, глубинную социальную реальность, которая лежит в основе разнообразных идей, представлений, знаний, верований. Маркс одним из первых разрабатывал это положение, на котором базируется не только социология познания, но и вся социология целиком.

 
5.Социология Вебера

 

Немецкий мыслитель Макс Вебер сыграл выдающуюся роль в развитии социологии в конце прошлого и начале нынешнего века. Макс Вебер родился 21 апреля 1864 года Вебер окончательно выбирает для себя аскетический образ жизни.. В 1910 г. он основал Немецкое социологическое общество. Среди основных работ Вебера отмечают: «Протестантская этика и дух капитализма», «О некоторых категориях понимающей социологии», «Политика как призвание и прфессия», «Наука как профессия», «Хозяйственная этика мировых религий», «Аграрная история древнего мира», «Хозяйство и общество», «О буржуазной демократии в России», «К истории торговых обществ в средние века».Социологическая концепция Вебера тесно связана с другими социологическими системами, характерными для прошлого века. В то время ведущие позиции занимал структурный функционализм позитивистского толка, представленный, Эмилем Дюркгеймом.. Макс Вебер одним из первых стал проводить принципиальное различие между естественными и социальными науками: если задача первых состоит в открытии детерминистских законов, то задача вторых – дать причинное объяснение и понимание социальных действий людей конкретного общества лишь в определенном культурном и историческом контексте, учитывая, что общие поведенческие ориентиры, обусловленные конкретными ценностями, всегда историчны и относительны. По Веберу, отличие естественных наук от наук социальных, прежде всего, состоит в том, что они по-разному трактуют причинность. Причинность в социальных науках означает вероятность, что событие произойдет или что одно событие зависимо от другого. В этой связи, по Веберу, человеческое общество не есть нечто «исторически неизбежное», а результат «множества возможностей». Чтобы разграничить причинность в естественных науках от причинности в науках социальных, он вводит понятие «адекватной причинности» применительно к социальным наукам. Отсюда социология изначально может иметь дело с вероятностными утверждениями о взаимосвязях между социальными явлениями. Ее цель- установить степень того, что при событии x имеется определенная степень вероятности наступления события у. Принципиальное же отличие социальных наук от естественных, по Веберу, заключается в способности первых дать понимание социальным явлениям, так или иначе имеющих отношение к мысли, к рациональностиВебер был сторонником социального номинализма. Номинализм – теоретическая и методологическая ориентация, предполагающая, что характер индивидов, их действий, в конечном счете, определяет суть общества. Одним из центральных пунктов  теории Вебера явилось выделение им элементарной частицы поведения индивида в обществе – социального действия, которое является причиной и следствием системы сложных взаимоотношений между людьми.Как считает социолог, анализ и типизация социальных действий людей является основным предметом социологии. Действие человека обретает характер социального действия, если в нем присутствуют два принципиальных момента:

 1. субъективеая мотивация индивида, который вкладывает в свой акт определенный смысл;

2.  ориентация на поведение других людей.

  «Социальным» мы называем такое действие, которое по предполагаемому действующим лицом или действующими лицами смыслу соотносится с действием других людей и ориентируется на него».предметом его концепции являются действия индивидов, а не коллективов. Употребляя понятия государство, корпорация, семья, армейское подразделение и т.д., следует иметь в виду, что эти и другие социальные структуры сами по себе не являются субъектами социального действия. Вебер выделил четыре типа социальных действий индивидов, которые различались по степени рациональности, присутствующей в них. Ориентируясь на возможное реальное поведение людей в жизни, Вебер выделяет следующие типы действия:

 целерациональное,

 ценностно-рациональное,

 аффективное,

 традиционное.

 Социальное действие, подобно любому другому поведению, может быть:

 целерациональным, если в основе его лежит ожидание определенного поведения предметов внешнего мира и других людей и использование этого ожидания в качестве «условий» или «средств» для достижения своей рационально поставленной и продуманной цели;

 2) ценностно-рациональным, основанным на вере в безусловную – эстетическую, религиозную или любую другую – самодовлеющую ценность определенного поведения как такового, независимо от того, к чему оно приведет;

 3) аффективным, прежде всего эмоциональным, то есть обусловленным  аффектами или эмоциональным состоянием индивида;

 4)   традиционным, то есть основанным на длительной привычке».

 Особое внимание Вебер уделяет проблеме понимания социального действия, выделяя несколько типов понимания. К первому типу он относит понимание через прямое наблюдение. Второй тип интерпритации социального действия – объяснительное понимание. Третий тип – причинное объяснение. Оно предполагает выяснение того, что инициировало сами мотивы, которые привели к соответствующим социальным действиям. Концепция идеальных типов также является важнейшей составляющей теории социального действия. Вебер трактовал идеальный тип как «интерес эпохи, выраженный в виде теоретической конструкции». Это некая идеальная модель того, что наиболее полезно человеку, что объективно  отвечает его интересам в современной ему эпохе. В этом отношении в качестве идеальных типов могут выступать моральные, политичские, религиозные и другие ценности и вытекающие их них установки поведения и деятельности людей, правила и нормы их поведения, а также традиции социального общения.Идеальные типы Вебера характеризуют как бы сущность оптимальных общественных состояний – состояний власти, межличностного общения, индивидуального и группового сознания и т.д. В силу этого они выступают как своеобразные критерии, исходя из которых необходимо вносить изменения в духовную, политическую и материальную жизнь людей.

 Согласно Веберу, идеальный тип позволяет:

 во-первых, сконструировать явление или социальное действие, как если бы они имели место в идеальных условиях;

 во-вторых, рассмотреть это явление или социальное действие независимо от локальных условий (предполагается, что если будут выполнены идеальные условия, то действие будет совершаться именно таким образом);

 в-третьих, есть возможность сравнивать, насколько явление или действие по своим количесвтенно-качественным параметрам походит на идеальный тип. По отклонению от идеального типа исследователь может установить характерные тенденции протекания событий.

 Стрежнем веберовской «понимающей» социологии является идея анализа социальных реалий вообще и социальных действий в особенности через призму степени их рациональности. Вебер исходит из того, что характер общества, демократичность или авторитарность его институтов, их функциональность есть производное от особенностей социальных действий индивидов, их рациональной или иррациональной составляющей. По Веберу, рационализация есть всемирно-исторический процесс. В современном индустриальном обществе утверждается рациональность сама по себе, формальная рациональность становится господствующей тенденцией. Воплощением рациональности Вебер считает правовое государство, функционирование которого целиком базируется на рациональном взаимодействии интересов граждан, подчинении их закону, а также общезначимым политическим и моральным  ценностям. Создавая идеальную модель бюрократии, социолог представлял ее в виде совокупности индивидов, выполняющих рациональные действия, нацеленные на достижения успешных результатов, имеющих общественную значимость и полезность.

 
6.Социология Парсонса

 Анализ творчества Парсонса с точки зрения его центральной проблемы - про-блемы социального порядка, позволяет в обобщенном виде раскрыть цели, логику и результаты его теоретического поиска; пусть ценой утраты некоторых деталей и схе-матизации отдельных составных частей всё-таки дать панораму творчества Парсонса как видного представителя системно-теоретического направления в фундаментальной социологической теории. В социологии Парсонса получили дальнейшее развитие об-щая теория систем, социологическая традиция системно-теоретического мышления и теория социального действия. Системная теория возникла в 30-е годы ХХ века как результат критики биологами основ ньютоновской физики. Понятие системы играет центральную роль не только в биологии, но и в других ес-тественных науках, а также в кибернетике. Одной из важнейших характеристик систе-мы является упорядоченность взаимодействия ее элементов в противоположность хаосу, то есть структура. Благодаря структуре система коренным образом отличается от простого множества элементов. всякая длительно существующая система имеет тенденцию сохранять состояние равновесия, а ее динамика может быть охарак-теризована с точки зрения целенаправленности системы. Наконец, каждая система имеет границу с окружающей средой, к которой, в частности, относятся иные системы. Таким образом, система имеет "внутренний" и "внешний" аспект существования. Если система находится в отношениях обмена с окружающей средой, то она является от-крытой системой, в противном случае - закрытой системой. Таким образом, под сис-темой понимается целостность элементов, обладающая следующими признаками: структурированной связью элементов между собой, целенаправленностью системы, интегрированностью элементов в единое целое, длительностью существования, ста-бильностью и равновесием, отграниченностью от окружающей среды, с которой сис-тема может вступать в регулярные отношения. Парсонса привлека-ет социальная философия Гоббса, который придавал проблеме социального порядка первостепенное значение. Сам Парсонс не раз подчёркивал, что в его теории речь идёт именно о "гоббсовой проблеме социального порядка" , хотя он и не разделяет взглядов Гоббса! В отличие от Гоббса Парсонс считает, что социальный порядок со-временного общества основан не принуждении центральной власти, а на понимании людьми разумности порядка, которое они приобретают в процессе социализации.  В одной из ста-тей он обобщает классические положения о социализации Дюркгейма, Фрейда и Кули, анализирует актуальные теоретические положения Мида, представи-телей бихевиоризма и определяет социализацию как "процесс приобретения индиви-дами диспозиций, необходимых для того, чтобы исполнять роли, предписанные им обществом. В свою очередь роли определяются нормами, связанными с общезначи-мыми, институционализированными ценностями, они соотносятся друг с другом в сис-темах взаимодействия." Чтобы подробнее пояснить значение социального контроля в процессе социализа-ции, обратимся к логике рассуждений самого Парсонса. Он уподобляет молодое поко-ление "варварам" и утверждает, что социализация позволяет сделать из них "нор-мальных людей". Так называемое "варварское вторжение" нового поколения детей имеет место в любом обществе. Под ним следует понимать отсутствие у ребенка схем поведения, связанных с социальными статусами наряду с длительным периодом био-логической зрелостиСогласно Парсонсу важнейшая функциональная проблема взаимоотношения лич-ности и социальной системы заключается в организации процесса социального науче-ния на протяжении всей жизни, в развитии и поддержании мотивации личности к уча-стию в социально значимых и подконтрольных формах социального поведения. Для этого общество должно удовлетворять потребности своих членов и поощрять такое поведение, так как оно, как и функциональная система, само зависит от вклада своих членов в его жизнь. Взаимоотношения личности и общества по сути дела представля-ют собой "социализацию" как совокупность процессов, благодаря которым личность становится членом сообщества и приобретает социальный статус. Личность является основной формой организации социального действия, и процесс социализации всегда существенен для её становления и функционирования. Итак, социализация пред-ставляет собой соединение индивидуальной мотивации с функциональными потреб-ностями общества. Таково первое объяснение социального порядка Парсонсом - объ-яснение через процесс социализации. Парсонс исходит из равновесия системы. Ответ Парсонса заключается в разработке теории социальной системы, ее структуры и динамики.  Здесь же среди важнейших источников системно-теоретического мышления Парсонса следует назвать психоанализ Фрейда (1856-1939), из которого заимствуется понятие мотивации. Мотивация, согласно Парсонсу, является психологической предпосылкой интеграции и функционирования со-циальных систем. Таким образом, в центре внимания Парсонса находится динамика социальных систем и соединение общезначимых ценностей со структурой потребно-стей личности.  Парсонса пока не интересуют вопросы социальной эволюции, он сосредоточен лишь на одном фунда-ментальном вопросе социологии - проблеме возникновения и сохранения социального порядка. Даже краткий обзор идейно-теоретических источников социологии Парсонса пока-зывает, насколько основательным является фундамент его теории. Следует подчерк-нуть, что Парсонс не просто подытоживает, а основательно перерабатывает идеи сво-их предшественников по поводу основного вопроса социологии - проблемы социаль-ного порядка современного общества - что будет рассмотрено ниже. Прежде чем сде-лать это, уместно еще раз обобщить цели социологии Парсонса. К ним относятся, во-первых, теоретическая разработка проблемы стабильности современного общества, а не вопросов социальных изменений. Парсонс является "социологом социального по-рядка". Во-вторых, Парсонс стремится создать теорию, справедливую не только для конкретного общества и конкретных исторических условий, а фундаментальную (об-щую) теорию. Он создает "теорию, годную на все случаи жизни" и обращается к общей теории систем, исторические предпосылки которой нами уже были рассмотрены, и теперь на первый план выходит ее основное социологическое содержание. Парсонс исходит из тривиального факта связи явлений друг с другом в повседнев-ной жизни. Связь явлений повседневной жизни невозможно отрицать или хотя бы ут-верждать, что она случайна, следовательно, форму этой связи можно понимать как систему. В этих рассуждениях содержится фундамент тезиса Парсонса о том, что все социальные явления, будь то личности, социальные действия, социальные институты или даже вся культура общества представляют собой системы. Действительно, их элементы определенным образом связаны друг с другом, то есть образуют структуру. В социологии Парсонса понятие функции используется для характеристики вклада элемента в сохранение или изменения определённого состояния социальной системы. Факторы, способствующие сохранению системы, являются функциональными, а нару-шающие ее равновесие - дисфункциональными. Парсонс исходит из приоритета сис-темы и её структуры над функциями и поэтому называет свою теорию "структурно-функциональной". Логическую основу структурно-функциональной теории Парсонса, согласно Дарендорфу, составляют следующие теоретические положения: во-первых, гипотеза о наличии структуры социальной реальности; и, во-вторых, исследование функций, то есть вклада элементов системы в процесс ее функционирования, что позволяет теоретически решить проблему стабильности социальных систем. Итак, в центре внимания социологии Парсонса находится сохранение обществен-ной системы, а не ее изменение, причем целью теории общества является "определе-ние условий, при которых отношения между составными частями социальной системы имеют тенденцию к стабильности - будь то в "статическом" или в "динамическом" смысле," то есть условий подвижного равновесия Парсонс даже назвал свою теорию "общей теорией систем", что в отношении теории социальной системы требует философско-антропологических комментариев. Система означает упорядоченность относящихся к ней явлений и процессов

.  
7.Социология Мертона

 Первым крупным западным социологом, который с 30-х годов постоянно уделял внимание исследованию науки, оказался Р. Мертон В 1935 г. он опубликовал обзор новых работ М. Шелера , К. Маннгейма , Шелтинга и Э. Грюнвальда по социологии знания; в следующем году – статью "Цивилизация и культура", в которой сделал знание предметом социологического анализа в соответствии с концепциями А. Вебера и Р. Макивера . Здесь он впервые сопоставил теоретическое и прикладное знание с социологически понимаемыми ценностями и нормативными принципами. Его вклад в становление социологии науки состоит не в изобретении системы норм науки или утверждении принципа, согласно которому нормы – основа всякого социального института, а в применении этих представлений в качестве основы теоретической модели науки при рассмотрении ее как социального института. Поэтому при анализе представлений Мертона о системе норм научного этоса надо отмечать не отдельные его "меткие" или "ошибочные" формулировки, а те принципиальные воззрения, которые следуют в первую очередь вообще из нормативного подхода в социологии науки, а уж затем – из данного конкретного набора норм.. В таком случае критический анализ мертонианской социологической парадигмы, обеспечивающий разграничение того, что на ее основе можно было бы получить, и того, что она в принципе дать не может, подменяется замечаниями в адрес ее автора: не понял, не учел и т. п. Диапазон интересов и идей Мертона как исследователя гораздо шире и сложнее его парадигмы: в отличие от большинства современных социологов он прекрасно знал классическую социологию знания, а его работа "Наука, технология и общество в Англии XVII в." – одна из первых работ по исторической социологии науки. Осознание огромных практических возможностей науки, ее достижений и перспектив, беспрецедентные финансовые вложения в науку 50-х годов, казавшиеся залогом будущих успехов, привлекали большое внимание к проблемам развития науки, но вопрос о необходимости научно обоснованной политики в данной области не ставился. Основной причиной этого было, конечно, "самопроизвольное" успешное развитие науки, но не последнюю роль играл и господствующий "образ" науки (причем совершенно одинаковый как в кругах научного сообщества, так и у социологов науки), который передавался и во вненаучные круги. Наука изображалась как некая эзотерическая деятельность, имеющая свой собственный внутренний контроль, которая может быть только разрушена попытками регулировать ее извне, но которая будет исправно производить объективное, и тем самым – практически эффективное знание, если ей предоставят независимость и адекватную поддержку. Объективное знание описывалось накапливающимся в соответствии с внутренней логикой развития, способного замедляться или ускоряться (но не направляться!) социальными влияниями.

 Такой "образ" науки не предполагал нужды в какой-либо определенной научной политике, кроме выделения максимальных финансовых ресурсов, а потому не стимулировал систематических профессиональных исследований науки как объекта социального управления. В этих условиях систематическое исследование социальных аспектов науки получило официальное поощрение и поддержку. Особенно остро все эти проблемы стояли в США, и в то же время именно американская социология была более других подготовлена к порождению новой социологической специальности. Наука рассматривается как относительно самостоятельный институт, специфическая сфера деятельности, внутренние механизмы которого и подвергаются исследованию.

  Он дал некую целостную теоретическую схему рассмотрения науки как социального феномена, на основе которой можно было, во-первых, формулировать поддающиеся исследованию вопросы, а во-вторых, устанавливать критерии оценки получаемых ответов. Он сформулировал научный этос – совокупность норм, действующих в научном сообществе, – который представил основным механизмом функционирования науки – социального института по производству достоверного знания. Сила же, обеспечивающая движение этого механизма, – институционально подкрепляемое стремление каждого ученого к профессиональному признанию. Заложив основу для теоретически согласованных эмпирических исследований науки, дав, по его собственному выражению, "аналитическую парадигму", Мертон, кроме того, внес большой личный вклад в разработку центральных вопросов этой новой области знания. Наконец, опираясь на личные научные потенции, авторитет признанного социолога и организационные возможности руководителя кафедры в крупнейшем Колумбийском университете, Р. Мертон создал сильную школу в социологии науки. В годы становления и институционализации специальности социологии науки Мертон оказывал влияние и как ведущий автор и как учитель. Мертон обеспечивал прямое и детальное руководство всеми современными американскими социологами науки или уж, во всяком случае, их большинством Но напоминание о принадлежности Мертона к структурному функционализму необходимо, потому что это обстоятельство определяет его теоретическую позицию в исследовании проблем социологии науки. Мертона принято считать основоположником "институциональной" социологии науки, так как наука для него прежде всего социальный институт. А любой социальный институт с точки зрения структурно-функционального анализа – это прежде всего специфическая система ценностей и норм поведения.

  Мертоновская социология науки – нормативная социология: для нормального функционирования каждого социального института необходимо, чтобы выполнялся определенный набор норм, или, наоборот, если имеется стабильно функционирующий социальный институт, в нем непременно поддерживается и выполняется некий набор норм. Еще в 1942 г., рассматривая науку как социальный институт среди других социальных институтов, Мертон попытался идентифицировать нормы науки и сформулировать свой широко известный научный этос. Предложенное им описание этого этоса, включающее императивы универсализма, коллективизма, бескорыстности и организованного скептицима, сохранялось как исходное представление о нормативных регулятивах науки многие годы – 30 лет неизменно или с небольшими дополнениями, а затем – как объект критики и полемики. В 60-е годы императивы научного этоса становятся у Мертона "правилами" научной деятельности, а процесс познания начинает рассматриваться как деятельность по правилам. Все внимание социолога сосредоточивается на науке как относительно самостоятельном социальном институте. Поскольку в теоретической системе описания науки Р. Мертона представление о нормах исходное и первые возражения его концепции возникли по этим же вопросам, следует рассмотреть их подробнее. Сам Мертон сформулировал этос из четырех норм, позднее Б. Барбер добавил еще две: рационализм и эмоциональную нейтральность. Императив универсализма порождается внеличностным характером научного знания. Поскольку утверждения науки относятся к объективно существующим явлениям и взаимосвязям, то они универсальны и в том смысле, что они справедливы везде, где имеются аналогичные условия, и в том смысле, что их истинность не зависит от того, кем они высказаны. Надежность нового знания определяется по внеличностным критериям: соответствию наблюдениям и ранее подтвержденным знаниям. Ценность научного вклада не зависит от национальности, классовой принадлежности или личных качеств ученого  

8.Социология Дарендорфа

 Дарендорф (Dahrendorf) Ральф (01.04.1929, Гамбург) -нем. социолог и политический деятель. Дарендорф - один из основных представителей концепций конфликта социального, резкий критикик "односторонних", "утопических" концепций социального равновесия (гл. обр. функционалистских). Под влиянием позитивизма Дарендорф определяет социологию как "опытную науку, которая озабочена тем, чтобы открыть социальный мир нашему пониманию при помощи предложений, относительно правильности или ложности которых могут дать обязательное решение систематические наблюдения". В поведении людей такое наблюдение быстро установит вмешательство "досадного факта" - общества. Социология как раз и занимается поведением людей в точке пересечения общества и отдельного человека. Общество при этом понимается в смысле, близком зиммелевскому: как любой вид социальной связи, от самой узкой до самой обширной, а также в смысле референтной группы. В каждой группе, каждом обществе люди выступают как носители определенных позиций. Личные желания и мнения окружающих не столь важны. Таким образом, принудительный характер нормирования поведения является важнейшим признаком социальных групп, которые Дарендорф именует "принудительно координированными ассоциациями". Но кроме следования нормам есть еще их производство, истолкование и осуществление санкций. Послушное следование устоявшимся нормам может дать лучшие шансы на социальное продвижение к высшим позициям, дающим полномочия на нормополагание, истолкование норм и применение санкций против ненормативного поведения. Это аналогично власти законодательной, юрисдикции и власти исполнительной. Совокупность данных полномочий (но главным образом право нормополагания) означает наличие господства. Наличие господства и подчинения ведет к конфликту, который порождается теми же структурами, что и интеграция. Под конфликтом Дарендорф понимает "все структурно произведенные отношения противоположности норм и ожиданий, институтов и групп". Отсюда - определение классов, которые, по Дарендорфу, "суть конфликтующие социальные группы, основание определения которых состоит в участии в господстве или исключении из него внутри любых сфер господства". Если один облик общества показывают нам концепции стратификации, интеграции, равновесия, то другой - концепция господства и конфликта. Признавая резоны первого подхода, Дарендорф почти исключительно сосредоточивается на втором как более универсальном и плодотворном. Он различает конфликты между различными ожиданиями применительно к одной роли (ожидания бывают ожиданиями строгого долженствования, нестрогого долженствования и возможности поведения), между ролями, внутри социальных групп, между группами, конфликты на уровне всего общества и конфликты между странами. Ральф Дарендорф определяет современный конфликт как конфликт между ресурсами и притязаниями.Экономический прогресс сам по себе не уничтожит ни безработицу, ни бедность. Класс большинства обрел относительно удобное существование, защищает свои интересы так же, как это делали другие правящие классы, не стремится разорвать круг лишений людей, опустившихся до положения деклассированных. Напротив, в смутное время он активно выталкивает некоторых своих сограждан за порог общества и там удерживает, защищая положение находящихся внутри. Как и прежние господствующие классы, они находят достаточно причин необходимости таких границ и готовы “впустить” тех, кто приемлет их ценности. При этом доказывают, что границ между классами быть не должно. Они хотят устранить барьеры, разделяющие общество, но совершенно не готовы что-либо делать для этого.Класс большинства проводит границы не только горизонтально, но и вертикально (расово-этническая проблема). Дарендорф пишет, что прелести многонационального общества пропали даром для большинства, скорее пекущегося о соблюдении межрасовых барьеров, чем о достижении открытости. Такое состояние в обществе - шаг назад в истории развития гражданства. Необходимы позитивные действия: предоставление меньшинствам и другим обездоленным некоторых социальных льгот при получении образования и найме на работу. Возник новый тип “подмоченного” либерализма, отказывающегося от великих завоеваний в области всеобщих гражданских прав и норм ради того, чтобы удовлетворить сепаратистские требования национальных меньшинств. Права меньшинства изначально были неверно поняты и вследствие этого превратились в правление меньшинства.Вторая опасность опасность аномии (В современную социологию понятие “anomie” ввел Эмиль Дюркгейм, определивший его как временную утрату социальными нормами действенности в результате экономического или политического кризиса. Такое состояние в обществе лишает людей коллективной солидарности, чувства связи с обществом, вследствие чего для многих единственным выходом из ситуации становится Деклассированные элементы - чужаки в обществе. Это не только их положение в обществе, но и мировоззрение. Общество для них недосягаемо. Для них оно сводится к полиции, суду и, в меньшей степени, к государственным учреждениям и служащим. Такое отношение стало свойственно не только безработным и беднякам. Например, молодые люди также склонны заимствовать ценности у социальных низов.В заключение Дарендорф пишет, что в современном обществе не возникло никакого сравнительного нового конфликта. Маловероятно, что отношения между классом большинства и деклассированными приведут к социальным столкновениям. Однако возникла другая проблема: класс большинства не уверен в устойчивости своего положения, колеблется, когда дело доходит до соблюдения правил, придуманных им же самим. Еще большая опасность - состояние аномии не может длиться долго. Ее опасность состоит в том, что она может привести к тирании.

9.Критическая теория –Хабермасс

 С одной стороны, и почитатели, и критики Хабермаса нередко считают его последователем идей франкфуртской школы и ее представителем во втором поколении. С другой стороны, сам Хабермас отрицательно относится к попыткам объединить весьма различных мыслителей в одну школу и считать всех их сторонниками одной теории. Чего-то подобного "критической теории" никогда не существовало и не существует ныне, заявил Хабермас. Тем не менее связь между учениями Хоркхаймера, Адорно, Маркузе и некоторыми идеями Хабермаса, несомненно, есть, по крайней мере в "генетическом" смысле. Да и сам мыслитель нередко высказывается по этому вопросу. Сам Хабермас придавал особое значение "Диалектике Просвещения" Хоркхаймера и Адорно - причем не только для своего философского развития, но и для всей философии и культуры XX в. В ряде работ 80-х годов он подчеркнул новую актуальность этого сочинения и других произведений представителей франкфуртской школы 30-х годов. Время от времени Хабермас обращается и к более поздним текстам Хоркхаймера, Адорно, Маркузе. Поддерживая некоторые их идеи и установки, Хабермас вместе с тем подвергает деликатной по форме, но решительной по содержанию критике основоположения франкфуртцев, говоря о своем учении как "бескомпромиссном ревизионизме". Хабермас так суммирует свои конкретные претензии в их адрес: "Адорно перевел теорию мысли в заостренную форму афоризмов; фрагментарности мысли он придал значение программы, причем он сильно - по моему мнению, слишком сильно - дистанцировался от науки. Отсюда прежде всего и возникли три слабости. Критическая теория общества, во-первых, не приняла всерьез развившиеся в социальных науках и аналитической философии теоретические импульсы; на систематическом уровне критическая теория общества не примкнула к этим разработкам, хотя они могли бы соответствовать ее собственным интенциям. Во-вторых, именно поэтому она, сузив свои рамки до критики инструментального разума, не внесла существенного вклада в эмпирический содержательный анализ сверхусложнившейся социальной реальности. И наконец, в-третьих, она не смогла дать непротиворечивого осмысления своих нормативных основ, своего собственного статуса. Эта апория, - добавляет Хабермас, - и была для меня основанием для разработки теории коммуникативного действия, т.е. действия, притязающего на значимость". Невнимание критической теории общества к теоретическому оправданию, "легитимизации" собственных теоретико-методологических оснований Хабермас расценил как главный ее порок. "Радикальная критика разума не может одновременно быть радикальной и оставляющей без прояснения масштабы, критерии, к которым она прибегает". Вопрос о критике капитализма, предпринятой франкфуртской школой, к концу столетия тоже оказался куда более сложным, чем предполагалось в 30-50-х годах. В связи с ним необходимо затронуть более общую проблему изменения отношения Хабермаса к марксизму (ибо ведь и франкфуртская школа справедливо причисляется к неомарксизму). Как и старшие франкфуртцы, Хабермас был и остается критиком капитализма. И сегодня он обосновывает ту мысль, что капитализм не в состоянии реализовать тот социальный, культурный и нравственный потенциал, который современная история предоставила в его распоряжение. И ныне Хабермас выдвигает обвинения в адрес капиталистической экономики и коммерциализации культуры. Однако во всех этих пунктах его позиции к 80 - 90-м годам существенно изменились - по сравнению с работами 60-70-х годов. Прежде всего, если ранее Хабермас еще возлагал какие-то надежды на реформирование реального социализма (к практике которого он, правда, всегда относился критически), противопоставляя капитализму по крайней мере идеи и замыслы социализма, то теперь о социалистических преобразованиях общества он уже почти не говорит. Историческое развитие, по-видимому, заставило Хабермаса пересмотреть некоторые социально-политические позиции, что было процессом довольно болезненным. Однако поразительно и показательно, что Хабермасу, начавшему свой творческий путь в качестве последователя одной из неомарксистских школ, удалось преодолеть не только догматический "диамат", но и "истматовски" окрашенный марксизм, который долго исповедовали Хоркхаймер и Адорно. Без всякой рекламы своих "поворотов" или раскаянии Хабермас в 80-90-х годах уже имел за плечами опыт глубокого критического пересмотра и марксизма, и критической теории общества франкфуртской школы. Один из современных авторов (А.Зёльтер) так подытоживает линии размежевания Хабермаса с марксизмом: "Согласно Хабермасу, четыре фактора развития современного общества восстают против Маркса. 1) Существенное изменение состоит в том, что на смену типологически понятому отделению государства от общества в эпоху индустриального капитализма приходит взаимоотрицание и взаимопроникновение обеих сфер. Это означает, что лишается своего значения способ рассмотрения, при котором преимущественное внимание отдается экономике. Связывание базиса и надстройки в версиях ортодоксального марксизма Хабермас также считает неприемлемым. 2) Кроме того, материальный уровень жизни широких слоев населения возрос настолько, что интерес общества к освобождению уже нельзя формулировать лишь в экономической терминологии... Феномен отчуждения ни в коей мере не устранен, но уже никак не может быть понят только в качестве экономической нищеты. Согласно новой теории, на смену "телесной" эксплуатации пришло психосоциальное обнищание, а открытое насилие переросло в господство на основе манипуляций, предполагающих вмешательство в сознание индивидов. 3) Исчез носитель революционных устремлений, пролетариат. Поэтому марксистская теория революций утратила свой традиционный адресат... 4) Системная дискуссия о марксизме была парализована утверждением советской системы в результате революции 1917 года. Что касается позиции Хабермаса, то он, вслед за основателями франкфуртской школы, упрекал Маркса в невнимании к возможностям "политической модификации рыночного экономического механизма" и к заключенным внутри общества возможностям противостоять собственно капиталистическим тенденциям развития экономики. Это породило высказывания о том, что Хабермас, собственно, отказался от самого главного в марксизме...". Хабермас учел новейшие изменения капитализма, приведшие к его стабилизации в экономической сфере, и перенес критические удары на "колонизирующее воздействие" капитализма в тех областях, которые он сам был склонен считать заповедными землями интересовавшего его коммуникативного действия - в сферах дружбы, семьи, соседства, обучения, воспитания, культуры, неформальных объединений и т.д. С изучения этих структур Хабермас, собственно, и начал свой оригинальный путь в философии. Возникла в Германии (вокруг Института социальных исследований, во главе к-рого стоял тогда Хоркхаймер) в 1930 г., просуществовала ок. 45 лет, после смерти Адорно распалась. Антипатия к Венскому кружку.Идейные истоки: марксизм, З.Фрейд, М.ВеберОсн. задача: критическое осмысление социальной реальностиПрограммная работа - “Диалектика Просвещения”, где Адорно и Хоркхаймер показали, что наука и технологии толкают человечество к “новому типу варварства”. (Сначала - стремл-е господствовать над природой, потом и над человеком – дегуманизация). Влияние на движение “новых левых” в 60-70гг.Традиционные теории и критические теории. Установка на создание «критической» теории.

10.Постмарксизм

 Идеология = отражение реальности через призму интересов соц. группы, причем эти частн. интересы подаются как всеобщие. В современном обществе только одна сторона интересов взяла верх – техническая, созн-е соврем.общ-ва = науч. и тех. идеология (принудит. рационализация). В отличие от Маркузе – не обольщается, что труд станет игрой, нет, он останется рациональным, но человек не сводится к производственной, технической, научной рациональности. Осуществляет себя в коммуникации.Теория коммуникативного действия. Инструментальное “действие” = реализация опред. целей, стремление к успеху, “коммуникативное” действие = взаимодействие индивидов, целью к-рого явл. взаимопонимание, консенсус. Каждому типу действия соответствует свой тип рациональности. Кризис европейской установки на инструментальное действие, к-рое предполагает противоположность субъекта и объекта, характерную для классич. рационализма. Но в интеракции (общении, коммуникации) – нет этой противоположности, не S-O, а S-S = межличностное общение,.Если субъект-объектное отношение предполагает асимметрию, прагматическое достиж-е цели, то субъект-субъектное = “коммуникация”, принятие другого в качестве самодостаточной ценности. Нет внеш. целей, сама коммуникация = цель. Поэтому освобождение (эмансипация) чел-ка возможно лишь в результате подлинной “интеракции”, диалога. Нужен не просто диалог, а дискурс (от discursus =рассужд-е, диалог, ведущийся с помощью общезначимых аргументов), в результате к-рого собеседники способны понять др. друга. Именно в дискурсивном диалоге вырабатываются правила общежития (совместное бытие не обязательно мучительно и трагично, если участники диалога обладают достаточной компетентностью и “коммуникативной зрелостью” м.б. счастливым). 

 Представители и идеи: А. Грамши (1891 - 1937) - итальянский марксист, призывал вернуться к подлинному марксизму, выступал против абсолютизации "железных законов истории". Он считал, что на протяжении своей жизнедеятельности люди реализуют одни возможности, но препятствуют осуществлению других, таким образом, личность сама ответственна за свои поступки. Другие исследователи наоборот пытались пересмотреть теорию марксизма с учётом новых общественных процессов, связать марксизм с другими идейными течениями.

 Постмодернистская марксистская теория

 На марксистскую теорию глубокое влияние оказали теоретические разработки в рамках структурализма, постструктурализма

 Важнейшей работой в русле постмодернистского марксизма является книга Эр-несто Лаклау и Шанталя Муффе «Гегемония и социалистическая стратегия» (1985 Понятие гегемонии, имеющее для Дак-лау и Муффе центральное значение, было разработано Грамши для рассмотрения культурного лидерства, а не принудительного воздействия государственной вла­сти. При такой смене подхода мы, безусловно, отходим от традиционного маркси­стского интереса к материальному миру и вступаем в область идей и дискурса. Как высказывается на эту тему Вуд, «по сути аргумент Лаклау — Муффе состоит в том, что не существует материальных интересов, есть лишь дискурсивно созданные идеи о них» (1986, р. 61).

 Лаклау и Муффе не только заменяют материальные интересы идеями, но так­же смещают пролетариат с привилегированной позиции марксистской теории. Как утверждает Вуд, Лаклау и Муффе относятся к движению, занимающемуся «деклас­сированием социалистического проекта» (ЛУооо\ 1986, р. 4). Лаклау и Муффе рас­сматривают классовый вопрос с субъективных, дискурсивных позиций. Соци­альный мир характеризуется различными позициями и антагонизмами. Как следствие, невозможно достичь некого «единого дискурса», который Маркс счи­тал замыкающимся на пролетариат. Универсальный дискурс пролетариата «заме­нила полифония голосов, каждый из которых строит собственную, не сводимую к иному, дискурсивную идентичность» (Ьас1аи апо! Моигге, 1985, р. 191). Таким об­разом, вместо того чтобы сконцентрироваться на отдельном дискурсе пролетари­ата, марксисты-теоретики должны рассматривать множество различных дискур­сов, которые исходят от широкого круга незащищенных индивидов, например женщин, чернокожих, экологов, иммигрантов, потребителей и т. п. В результате марксистская теория децентрализовалась и детотализоваласъ, поскольку больше не концентрируется исключительно на пролетариях и не считает проблемы про­летариата единственной проблемой общества.

 Отказавшись придавать основное значение материальным факторам и уделять повышенное внимание пролетариату, Лаклау и Муффе отрицают коммунизм в качестве цели марксистской теории, в том числе освобождение пролетариата. Вза­мен они предлагают так называемую систему «радикальной демократии». Не ак­центируя внимание, как сторонники правых политических взглядов, на демокра­тических правах индивида, они предлагают «создать новую гегемонию, которая будет результатом объединения огромного числа демократических баталий» (МоиЙе, 1988, р. 41). Вновь созданной гегемонии будет необходима «гегемония демократичес­ких ценностей, что потребует увеличения демократической активности, институци-онализации ее в еще более разнообразные социальные отношения» (МоигГе, 1988, р. 41). Радикальная демократия стремится объединить под широким куполом огромный диапазон направлений демократической борьбы — антирасистский, анти-сексистский, антикапиталистический, против эксплуатации природы (Ео"ег, 1990) и многие другие. Таким образом, это «радикальная и плюралистическая демокра-тия» (Ьас1аи, 1990, р. 27). Борьба одной группы не должна вестись за счет других; все демократические баталии должны рассматриваться как равные. Таким обра­зом, необходимо объединить эти единоборства путем изменения их характера так, чтобы группы видели себя частью масштабной борьбы за радикальную демокра­тию. Как утверждают Лаклау и Муффе,

 альтернатива для левых должна состоять в помещении себя в поле демократической революции и расширении связей равенства между различными видами борьбы против угнетения. Следовательно, задачей левых не может быть отрицание либерально-демо­кратической идеологии, напротив, она состоит в ее углублении ирасширеиии в направле­нии радикальной и плюралистической демократии... Не в отказе от демократии, а, напро­тив, в расширении сферы демократической борьбы до масштабов всего гражданского общества и государства состоит для левых возможность будущей гегемонии (Ьас1аи апс! Моипе, 1985, р. 176).

 В то время как задачей радикальной демократии остается упразднение ка­питализма, ее сторонники признают, что даже его отмена не уничтожит всего неравенства в обществе. Для полного решения проблемы социального неравен­ства требуется гораздо более широкое движение, чем ожидали традиционные марксисты.  продвижения ему необходим определенный эмоциональный цемент. Это движе­ние должно иметь нравственную_основу, понимание того, что правильно, а что не­верно. Ему также нужна надежда, хотя и гораздо более скромная, чем та, что была характерна для марксистского проекта. В силу того что надежды умеренны, мало­вероятно, что они приведут к глубокому разочарованию, постигшему марксист­ский проект при неудачной попытке достичь своих социальных целей.

11.Теория систем Н.Луман

Одной из главных новаций Лумана следует назвать отход от автаркической трактовки общества (социальной системы), когда последняя включает в себя экономическую, социальную и другие системные образования в качестве составляющих общественное целое подсистем. Для Лумана общество является системой, рядоположенной всем остальным социальным системам, которые одновременно представляются - потенциально и актуально - внешней средой общества, при этом весьма далекой от любой хаотичности и случайности. В нашем случае, то есть, применительно к области псефологии, это означает, по мнению Н. Лумана, отказ от сложившегося понимания политического как альтернативы естественному состоянию, как сферы собственно человеческого существования или как экономически обусловленной целостности (9). В новом значении общество приобретает автономию по отношению (в частности) к политической системе, что позволяет - вполне в духе принятого разделения на систему и жизненный мир и в то же время особым образом - объяснять то, что обычно называют "нерациональным" поведением избирателей в поле политики, а также феномены политической инфляции и дефляции. В свете сказанного введенное Луманом понятие комплексности означает два существенных момента.Во-первых, перевод проблемы тождества системы в сферу дискурса, где, собственно, и конституируется система. Другими словами, через самонаблюдение и самоописание ("аутопойесис") система обозначает собственное содержание, границы и структуру (10). Постулируемый тем самым эмерджентный характер системообразования позволяет изначально расширить горизонт проблемного поля исследования и избежать традиционного презентизма при моделировании структуры электоральных предпочтений. Последняя, как правило, привязывается к объективистски трактуемым детерминантам, прежде всего - социально-демографическим характеристикам респондентов. В этом случае элиминируются такие существенные факторы влияния на выбор как эмоционально-оценочный компонент и особенности механизмов категоризации в целом, фактор дальности - близости, культурно-стилевые параметры электорального поведения и многое другое. Однако речь не идет только о возможном и необходимом при программировании исследования переходе от социально-классовой парадигмы к жизненно-стилевой: лумановская интерпретация - и в этом ее особенность - позволяет осуществить анализ ксенофобических параметров электоральных предпочтений, механизмов легитимации насилия, степени алармизма, наконец, модусы референции опрашиваемых как в контексте конкретного семантического поля, так и в контексе субъективных атрибуций. В этой связи становится очевидной не только теоретическая, но и операциональная значимость предлагаемых немецким социологом механизмов аутопойесиса. К примеру, использование дихотомий тавтологического и парадоксального, семантического и структурного может оказать неоценимую услугу для выявления ключевых индексичных высказываний, основных бинарных оппозиций, жизненномирных регионов, в границах которых формируется и осуществляется политический дискурс.Во-вторых, принципиально важным для исследовательской практики в области псефологии представляется осмысление вводимых Н. Луманом понятий избирательности и контингентности. Здесь речь идет о том, что система общества сама выбирает себе окружение; более того, именно через конституирование пограничных системных образований она только и осуществляет самоотождествление. При этом указанная избирательная активность признается Луманом и за системами-окружением. В результате системное поле предстает океаном флуктуаций системных включений - исключений, динамичного процесса изменения границ и содержаний систем. Поясним это на примере. Так, отдельные группы избирателей относительно властных структур могут проводить разделение по линии регионализма ("центральная власть тормозит развитие на местах") или принадлежности к клану ("депутат-медик поможет нам, медицинским работникам"); оценочных суждений (аморализм власти) или рационального обоснования ("объективно можно рассчитывать только на..."). Указанное разделение может базироваться также на позитивной ("мы хотим") или негативистской ("мы не хотим") интенциях; на персоналистическом (личная привлекательность конкретной персоны) или формальном (привлекательность программы) принципах. Понятно, что указанные границы всегда подвижны, текучи, укоренены в языке и не зависят напрямую от устойчивых статусных позиций, корреляция с которыми осуществляется "по случаю". Как видим, подобная трактовка существенно расширяет наши возможности. А именно, она включает в проблемный горизонт микрологический аспект: ситуативные особенности, такие важные характеристики микросоциальных контактных групп как объем, степень открытости, глубина дифференциации и иерархизации, принятый характер нормативности и другие (Вместе с тем, указанная трактовка позволяет по-новому подойти к феномену социального действия, которое рассматривается не в традиционном веберовском "векторном" значении (как субъективная направленность в модусе калькуляции успеха)но в контексте атрибуции, то есть, в подлинно коммуникативном значении Только такой подход способен помочь содержательно анализировать, к примеру, феномен слухов, не ограничиваясь лишь констатацией их роли в формировании электоральных предпочтений. Только такой подход может позволить оценить реальную степень влияния социально-демографических характеристик на источники, характер и направленность политического выбора с учетом опосредованности указанного влияния в целом и колебаний его интенсивности в каждой конкретной ситуации. В более широком значении описанный подход открывает возможности более корректного сочетания различных методик в практике псефологических исследований, в частности, опросных методик, построения семантических рядов, контент-анализа и др.

12.Символический интеракционизм

  В первые десятилетия нашего века изучение Я - концепции временно переместилось из традиционного русла психологии в область социологии. Я - концепция (лат. conceptus – понятие) — система представлений человека о самом себе. Формирование         Я–   концепции человека происходит при накоплении опыта решения жизненных задач и при оценивании их со стороны других людей, прежде всего родителей. Основными источниками Я– концепции выступают:

  1. Сравнение себя с другими

  2. Свидетельства восприятия другими

  3. Оценка результатов деятельности

  4. Переживание внутренних состояний

  5. Восприятие своего внешнего облика

 Главными теоретиками здесь стали Кули и Мид - представители символического интеракционизма. Ими был предложен новый взгляд на индивида - рассмотрение его в рамках социального взаимодействия. Символический интеракционизм опирается на три основные посылки: 

 Во-первых, люди реагируют на окружающую среду в зависимости от тех значений - символов, которыми они наделяют элементы своего окружения.

 Во-вторых, эти значения (способ связи явления и символа)   выступают продуктом социального повседневного межличностного взаимодействия – интеракции.

 И, наконец, в-третьих, эти социокультурные значения подвержены изменениям в результате индивидуального восприятия в рамках такого взаимодействия. "Я" и "другие" образуют единое целое, поскольку общество, представляющее собой сумму поведений составляющих его членов, накладывает социальные ограничения на поведение индивида. Хотя чисто теоретически и возможно отделить Я от общества, интеракционизм исходит из того, что глубокое понимание первого неразрывно связано со столь же глубоким пониманием второго - в том, что касается их взаимозависимого отношения.

 Мид Джордж Герберт (1863-1931) - американский социолог и социальный психолог, подлинный основатель символического интеракционизма. разработал теорию, в которой объясняется сущность процесса восприятия индивидом других личностей и развита концепция «обобщенного другого», в известной степени дополняющая и развивающая теорию «зеркального Я». В соответствии с концепцией "зеркального Я" Кули, Мид считал, что становление человеческого Я как целостного психического явления, в сущности, есть не что иное, как происходящий "внутри" индивида социальный процесс, в рамках которого возникают впервые выделенные Джемсом Я - сознающее и Я-как-объект. Далее Мид предположил, что через усвоение культуры (как сложной совокупности символов, обладающих общими значениями для всех членов общества) человек способен предсказывать как поведение другого человекам так и то, как этот другой человек предсказывает наше собственное поведение.  Мид полагал, что самоопределение человека как носителя тон или иной роли осуществляется путем осознания и принятия тех представлений, которые существуют у других людей относительно этого человека. Индивид в процессе общения как бы встает на место других индивидов и видит себя другой личностью. Он оценивает свои действия и наружность в соответствии с представляемыми оценками его «обобщенного другого», как бы смотрит на себя со стороны.  Мид (1934) объяснял развитие взаимной, межличностной перспективы у ребенка игрой, причем такой, когда ребенок сначала играет один непосредственно имитируя других, а затем, когда им усвоены правила групповой игры, проигрывая роли участников воображаемого взаимодействия. Принятие роли – это попытка принять на себя поведение личности в другой ситуации или в другой роли. Исполнение роли - это действия, связаны с действительным ролевым поведением, в то время как принятие роли только претендует на игру. Дж. Мид различал три стадии процесса обучения ребенка исполнению взрослых ролей. Первая — подготовительная стадия (в возрасте от 1 до 3 лет), во время которой ребенок имитирует поведение взрослых без какого-либо понимания (например, девочка наказывает куклу). Вторая стадия, называемая игровой (в 3-4 года), наступает тогда, когда дети начинают понимать поведение тех, кого они, изображают, но исполнение роли еще неустойчиво. Третья — заключительная стадия (в 4-5 лет и более), в которой ролевое поведение становится собранным и целенаправленным и проявляется способность ощущать роли других актеров.. Стадии принятия роли другого, других, обобщенного другого - все это стадии превращения физиологического организма в рефлексивного социального индивида. Происхождение «Я», таким образом, целиком социально. Так у индивида развивается способность реагировать на самого себя, формируется установка на себя, сообрази пая с отношением к нему окружающих. Человек ценит себя в той мере, в какой его ценят другие; он утрачивает свое достоинство в той мере, в какой испытывает отрицательное и пренебрежительное отношение к себе со стороны окружающих.  

13.Ирвин Гофман

 «Я» и творчество Ирвинга Гофмана

 «Я» (самость) является для символических интеракционистов очень важным понятием (Вгийег, 1998). Фактически, Рок утверждает, что «Я» «составляет самый центр интеллектуальной схемы интеракционистов. Все остальные социологиче- ские процессы и события вращаются вокруг этого центра, заимствуя у него свое аналитическое значение и организацию» (Коек, 1979, р. 102). Стараясь осмыслить это понятие вне первоначальной мидовской формулировки, сначала мы должны понять концепцию зеркального «Я», которую разработал Чарльз Хортон Кули (Ргапкз ап<1 Сесаз, 1992). Кули так определил это понятие:

 До некоторой степени отчетливое представление о том, как чье-то «Я» — любая разде- ляемая им идея — видится в отдельном сознании, и своеобразное ощущение себя, ко-торым обладает человек, определяется отношением к тому, что приписывается этому другому сознанию... Таким образом, в своем воображении мы воспринимаем в сознании другого определенное мнение о нашей внешности, манерах, целях, поступках, характере, друзьях и так далее, и испытываем различное его влияние (Соо1еу, 1902/1964, р. 169)

 |Идею зеркального «Я» можно разбить на три элемента. Во-первых, мы рисуем себе, какими мы кажемся другим. Во-вторых, мы представляем, каким должно быть их суждение об этих наших проявлениях. В-третьих, мы вырабатываем некоторое ощущение себя, например гордость или стыд, как результат нашего представления о суждениях других.

 Понятие зеркального «Я» у Кули и концепция самости Мида имели важное значение для развития современной «Я»-концепции в символическом интеракционизме. Блумер определял «Я» крайне просто; «Это выражение [«Я»] не подразумевает ничего эзотерического. Оно означает всего лишь, что человек может быть объектом собственного действия... он действует в отношении самого себя и направляет себя в своих действиях в отношении других на основании своеобразного объекта, которым он выступает для самого себя» (1969Ь, р. 12). «Я» есть процесс, а не предмет (РеппЬапауа§ат, 1985). Как пояснил Блумер, благодаря «Я» люди могут действовать, а не просто реагировать на внешние стимулы:

 Этот процесс [интерпретация] имеет две различные стадии. Во-первых, актор определяет для себя предметы, в отношении которых действует; он должен выявить в себе те предметы, которые обладают значением... Это взаимодействие с самим собой отличается от взаимодействия психологических элементов; это образец участия человека в процессе коммуникации с самим собой... Во-вторых, в силу этого процесса общения с собой, интерпретация становится вопросом обращения с символами. Актор выбирает, проверяет, временно исключает, перегруппировываетет и изменяет значения в свете той ситуации, в которой он оказался, и направления своего действия (В1итег, 1969Ь:5)

 Хотя данное описание интерпретации подчеркивает роль «Я» в процессе выбора способа действия, на самом деле Блумер не слишком продвинулся по сравнению с ранними формулировками Кули и Мида. Однако другие современные мыслители и исследователи усовершенствовали понятие «Я».

 Творчество Ирвинга Гофмана'

 Наиболее важная, посвященная «Я>> работа в рамках символического интеракционизма — это «Представление себя другим в повседневной жизни» (1959) Ирвинга Гофмана О. Оовдс!, 1996; 5сп\уа1Ье, 1993; Тгауегк, 1992; ТзееЬп, 1992). Гофмановская концепция «Я» очень многим обязана идеям Мида, в частности, рассмотрению конфликта между /, спонтанной самостью, и те , социальными ограничениями в самости. Данное противоречие отражено в работе Гофмана о том, что он назвал «ключевым рассогласованием между нашими общечеловеческими "Я" и нашими социализированными "Я"» (СбЙтпап, 1959, р. 56). Этот конфликт проистекает из различия между тем, что люди ожидают от наших действий, и теми стихийными действиями, которых мы, возможно, желаем. Мы сталкиваемся с требованием делать то, что от нас ожидается. Кроме того, мы не должны колебаться. Как об этом говорил Гофман, «мы не должны быть подвержены отклонениям в ту или иную стррону» (Согггпап, 1959, р. 56). Для того чтобы поддерживать стабильность своего имиджа, люди выступают перед своей социальной аудиторией. Из-за своего интереса к театральности Гофман сконцентрировался на драматургии или взгляде на социальную жизнь как на ряд драматических представлений сродни тем, что происходят на сцене.

 Драматургия. Гофмановское понимание «Я» было сформировано его драматургическим подходом. Для Гофмана (как и для Мида и большинства других символических интеракционистов) «Я» не есть органическое явление, с конкретным местоположением... Поэтому, анализируя «Я», мы отвлекаемся от его обладателя, от человека, который, больше всего из-за него выиграет или проиграет, поскольку этот человек и его плоть просто обеспечивает опору, на которой некоторое время будет удерживаться некий продукт коллективной деятельности... Средства для производства и утверждения социальных «Я» внутри этой опоры не содержатся (Сопшап, 1959, р. 252-253).

 Гофман понимал социальное «Я» не как собственность актора, а скорее как продукт театрализованного взаимодействия между исполнителем и публикой. Самость «есть театральный эффект, порождаемый... разыгрываемой сценой» (Соггтап, 1959, р. 253). Из-за того что самость — продукте театрализованного взаимодействия, она может разрушиться во время представления. В своей драматургии

 Гофман рассматривает процессы, при которых такие нарушения предотвращаются или нейтрализуются. Хотя немалая часть его размышлений отведена этим вероятностям драматургии, Гофман указывал, что большинство представлений проходит успешно. В результате, при обычных обстоятельствах, исполнителям приписывается устойчивое «Я», и оно «кажется» исходящим от исполнителя.

 Гофман полагал, что когда индивиды взаимодействуют, они хотят изобразить определенное понимание своего «Я», которое будет принято другими. Однако, даже представляя это «Я», исполнители осознают, что часть аудитории может сорвать их спектакль. По этой причине исполнители настраиваются на необходимость

 Ирвинг Гофман умер в 1982 г. на пике славы. Долгое время он считался «культовой» фигурой в социологической теории. Гофман достиг этого положения, будучи профессором престижного социологического отделения в университете Беркли, штат Калифорния, и позднее занимая доходную должность в Пенсильванском университете Лиги плюща. К 1980-м гг. он проявил себя как значимый теоретик. Фактически, в год своей смерти он был избран президентом Американской социологической ассоциации, но не смог выступить с президентским посланием из-за прогрессирующей болезни. Принимая во внимание особый статус Гофмана, Рэндалл Коллинз говорит о его послании: «Каждого интересовало, что он приготовит для своего президентского послания: обычная традиционная презентация казалась немыслимой для Гофмана с его репутацией бунтаря... но мы получили гораздо более драматическое сообщение: президентское послание отменяется, Гофман умирает. Это был вполне гофмановский способ выхода из ситуации» (СоШпз, 1986Ь, р, 112).

 Гофман родился в провинции Альберта {Канада) 11 июня 1922 г. (5. МШатз, 1986). Он получил свои высокие степени в Чикагском университете, поэтому чаще всего его называют представителем Чикагской школы и символическим интеракционистом. Однако когда незадолго до смерти его спросили, считает ли он себя символическим интеракционистом, он ответил, что этоттермин слишком расплывчат, чтобы он мог поместить себя в данную категорию (Мапп1пд, 1992). В самом деле, трудно уместить его творчество в какую-либо одну группу теорий. При формировании своих теоретических взглядов Гофман привлекал многие источники и создал собственный особый подход.

 Коллинз (СоШпз, 1986Ь; МШатз, 1986) больше связывает Гофмана с социальной антропологией, нежели с символическим интеракционизмом. Будучи студентом университета Торонто Гофман изучал антропологию, а в Чикаго «его основные контакты были не с символическими интеракционистами,асУ, Ллойдом Уорнером [антропологом]» (СоШпэ, 1986Ь, р. 109). С точки зрения Коллинза, изучение цитат из ранних работ Гофмана показывает, что он находился под влиянием социальных антропологов и редко ссылался на символических интеракционистов, а если и цитировал их, то лишь с целью критики. Однако на Гофмана повлияли описательные исследования, проводившиеся в Чикаго, и, объединив их мировоззрение с социально-антропологическим, он создал свой, отличный от других подход. Таким образом, тогда как символический интеракционист обычно смотрит на то, как люди создают или обсуждают свой имидж, Гофмана интересовало, как «общество... вынуждает людей изображать определенный образ самих себя... потому что оно заставляет нас переходить от одной из множества сложных ролей к другой, а также всегда отчасти делает нас лживыми, непоследовательными и бесчестными» (СоШпз, 1986а, р. 107). Несмотря на оригинальность своего подхода, Гофман оказал огромное влияние на символический интеракционизм. Кроме того, можно утверждать, что он причастен к формированию другой социологии повседневности — этнометодологии. Фактически, Коллинз рассматривает Гофмана в качестве ключевой фигуры в формировании не только этнометодологии, но также и конверсационного анализа: «Именно Гофман впервые стал заниматься тщательным эмипирическим исследованием повседневной жизни, хотя делал это только путем наблюдения, так как еще не настала эпоха магнитофонов и видеомагнитофонов» {1986Ь, р. 111). {См. главу 7 о рассмотрении отношений между этнометодологией и конверсационным анализом.) На самом деле, ряд известных представителей этнометодологии {Заскз, 8спед1о1т) учились в Беркли с Гофманом, а не с основателем этнометодологии, Гарольдом Гарфинкелем.

 Учитывая влияние гофмановских теорий на символический интеракционизм, структурализм и этнометодологию, можно сказать, что они, по-видимому, будут еще долго оставаться в силе. контроля над аудиторией, особенно теми ее членами, которые могли бы оказать разрушительное влияние. Исполнители надеются, что то понимание «Я», которое они представляют публике, будет для нее достаточным, чтобы определить исполнителей так, как они того хотят. Исполнители также рассчитывают на то, что это вынудит аудиторию добровольно действовать таким образом, как хотели бы ис-полнители. Гофман охарактеризовал эту важнейшую задачу как «управление впечатлением». Оно включает способы, которые используют исполнителя, чтобы поддерживать определенное впечатление вопреки проблемам, с которыми они могут столкнуться, и методы, которые они применяют для решения этих проблем.

 Следуя такой аналогии с театром, Гофман использовал термин «передний план». Передний план — это место, где происходит та часть представления, которая обычно действует довольно устойчиво и обобщенно, определяя ситуацию для тех, кто наблюдает за представлением. Далее в рамках этой авансцены Гофман выделяет обстановку и личный передний план. Обстановка относится к физической сцене, которая обычно должна присутствовать при выступлении. Без этого исполнители обычно не могут выступать. Например, хирургу обычно требуется операционная, таксисту — такси, а конькобежцу — лед. Личный передний план состоит из тех элементов экспрессивного оформления, которые аудитория идентифицирует с исполнителями и ожидает, что они будут сопровождать их в обстановке. Например, предполагается, что хирург будет одет в медицинский халат, у него
будут определенные инструменты и т. д.

 Затем Гофман подразделил личный передний план на внешний вид и манеры. Внешний вид включает те моменты, которые говорят нам о социальном статусе исполнителя (например, медицинский халат хирурга). Манеры говорят аудитории, какого рода роль исполнитель предполагает играть в данной ситуации (например, использование определенных повадок, внешнего поведения). В частности, резкая и мягкая манеры поведения демонстрируют совершенно разные типы представлений. В целом, мы ожидаем согласованности внешнего вида и манер.

 Хотя Гофман рассматривал передний план и другие аспекты своей системы как символический интеракционист, он исследовал и их структурный характер. Например, он утверждал, что передние планы имеют тенденцию к институционализции, поскольку относительно того, что должно происходить на определенном плане, возникают «коллективные представления». Очень часто, когда исполнители играют установленные роли, они обнаруживают определенные, уже установленные для таких представлений передние планы. В результате, как утверждает Гофман, существует тенденция выбирать, а не создавать передние планы. Эта идея передает гораздо более структурный образ, чем мы обычно могли бы ожидать от большинства символических интеракционистов.

 Несмотря на такой структурный подход, наиболее интересные достижения Гофмана лежат в сфере интеракции. Он утверждал, что, поскольку люди в представлениях на авансцене обычно¹ пытаются представить идеализированную картину самих себя, они неизбежно понимают, что должны в своих представлениях что-то скрывать. Во-первых, исполнители, возможно, захотят скрыть тайные удовольствия (например, употребление алкоголя), присутствовавшие в предшествующем выступлению времени или в прошлом (как, например наркоманы), несовместимые с их текущим представлением. Во-вторых, исполнители, вероятно, захотят скрыть ошибки, которые были допущены при подготовке представления, а также предпринимаемые шаги по их исправлению. Например, таксист, возможно, постарается утаить, что сначала поехал в неверном направлении. В-третьих, исполнители могут обнаружить необходимость показывать лишь конечные продукты и скрывать процесс, включенный в их производство. К примеру, профессора могут потратить на подготовку к лекции несколько часов, но они, вероятно, будут иметь желание вести себя так, как будто всегда знали материал. В-четвертых, для исполнителей может быть необходимо скрыть от аудитории, какая «грязная работа» была проведена при создании конечного продукта. Грязная работа может включать в себя задачи; которые «были физически нечистоплотными, полулегальными, жестокими и как-то иначе предосудительными» (Сопгпап, 1959, р. 44). В-пятых, играя определенную роль, исполнители, возможно, пожертвуют какими-либо другими нормами. Наконец, исполнители, вероятно, считают необходимым скрывать любые оскорбления, унижения и сделки, предпринятые, чтобы представление могло продолжаться. В общем, корыстный интерес исполнителей состоит в сокрытии от своей публики всех фактов подобного рода.

 Другой аспект драматурги на авансцене состоит в том, что исполнители зачастую пытаются создать впечатление, что они ближе к аудитории, чем это есть на самом деле. Например, исполнители могут пытаться способствовать впечатлению, что представление, в котором они участвуют в данный момент, является их единственным или, по крайней мере, самым важным выступлением. Для этого исполнители должны быть уверены, что их аудитории изолированы друг от друга таким образом, что фальшивость представления не будет никем замечена. Даже если ее обнаружат, то, как утверждает Гофман, аудитория сама, возможно, попытается преодолеть впечатление фальши, чтобы не разрушать свой идеализированный образ исполнителя. В этом проявляется интеракционный характер житейских спектаклей. Успех представления зависит от вовлечения всех участников. Другой пример такого рода управления впечатлением — попытка исполнителя передать идею, что в данном представлении есть нечто уникальное, так же как и в его отношении с аудиторией. Публика также хочет верить, что она наблюдает уникальное выступление.

 Исполнители стремятся убедиться в том, что все элементы определенного представления увязаны друг с другом. В некоторых случаях единственный противоречивый момент может сорвать спектакль. Однако представления различаются по количеству требуемой согласованности. Если бы священник поскользнулся во время службы, это было бы ужасным сбоем, если же таксист свернет не на ту улицу, это вряд ли нанесет серьезный ущерб всему представлению.

 Мистификация — другой метод, используемый исполнителями. Зачастую исполнители стремятся мистифицировать свое выступление с помощью ограничения контактов с аудиторией. Создавая «социальную дистанцию» между собой и публикой, они стараются вызвать у публики чувство некого благоговейного трепета. Это, в свою очередь, удерживает аудиторию от сомнения в подлинности представления. Опять-таки Гофман указывал, что в этом процессе участвует публика, которая сама нередко стремится поддержать впечатление достоверности исполнения, сохраняя «дистанцию» с исполнителем.

 Это приводит нас к гофмановским взглядам на команды. Гофман, как символический интеракционист, считал, что повышенное внимание к конкретным акторам заслоняет важные сведения о взаимодействии. Базовой единицей анализа для Гофмана была, таким образом, личность, а не команда. Команда — это любая группа.индивидов, которые сотрудничают в постановке определенного рутинного житейского взаимодействия. Таким образом, описанное обсуждение отношений между исполнителем и аудиторией на самом деле относится к командам.

 Каждый член команды зависит от других, потому что каждый может сорвать представление и каждый осознает, что он занят в совместной постановке. Гофман сделал вывод, что_команда — это своего рода «тайное общество».

 Гофман также рассматривал закулисную зону, где могут проявиться скрываемые на переднем плане факты или различного рода неформальные действия. Кулисы обычно примыкают к авансцене, но одновременно и отрезаны от нее. Исполнители, безусловно, могут рассчитывать на то, что члены их парадной аудитории не появятся за кулисами. Чтобы удостовериться в этом, они применяют различные виды управления впечатлениями. Выступление, вероятно, станет затруднительным, если исполнители не способны предотвратить появление аудитории за кулисами. Существует также третья, остаточная сфера, внешняя зона, которая не является ни авансценой, ни кулисами.

 Никакая область жизни все время не может быть одной из этих трех сфер. Более того, определенная область в разное время занимает все три сферы. Профессорский офисстановится авансценой, когда его посещает студент, кулисами, когда студент уходит, и внешней зоной, когда профессор находится на университетском матче по баскетболу.

 Управление впечатлениями. В целом управление впечатлениями нацелено на защиту от ряда неожиданных действий, таких как непроизвольные жесты, несвоевременное вторжение и Раихраз² (оплошности), а также преднамеренные поступки, например затевание скандала. Гофмана интересовали различные методы разрешения подобных проблем. Во-первых, существует набор способов, направленных на изображение «драматургической верности». Этого можно достичь, например, развивая максимальную групповую солидарность, не допуская идентификации  членов команды с аудиторией и периодически меняя аудитории, для того чтобы они не были слишком осведомлены об исполнителях. Во-вторых, Гофман предположил различные формы драматургической дисциплины. Сюда относятся случаи, когда человек сохраняет «присутствие духа», чтобы исключить промахи, примеры поддержания самообладания и управления выражением лица и тоном голоса

 Исполнитель и аудитория представляют собой одни типом команды, но Гофман говорил и о группе исполнителей как о единой комакде, и об аудитории как о другой команде. Гофман утверждал, что команда может также выступать в лице одного человека. Его логика, следующая классическому символическому интеракционизму, состояла в том, что индивид может быть своей собственной аудиторией — может представлять, что присутствует публика. при определенном выступлении. В-третьих, он выделял различные типы драматургической осмотрительности. Это, например, предварительное определение сценария представления, планирование непредвиденных ситуаций, отбор верных членов команды, подбор благожелательной аудитории, вхождение в небольшие команды, где разногласия наименее вероятны, допущение лишь кратковременных появлений на публике, предотвращение доступа аудитории к частной информации и полная договоренность о программе действий, чтобы избежать непредвиденных происшествий.

 Аудитория также выигрывает в случае успешного управления впечатлением со стороны исполнителя или команды исполнителей. Чтобы спасти спектакль, аудитория проявляет к нему огромный интерес и внимание, избегает эмоциональных вспышек, не замечает промахов и выказывает особое уважение по отношению к исполнителю-новичку.

 Мэннинг указывает не только на то, что понятие «Я» занимает в книге Гофмана центральное место, но и на то, что автор дает в ней циничную оценку людей;

 Общая направленность «Представления себя другим в повседневной жизни»- проявляется для мира, в котором люди, индивидуально или в группах, преследуют свои личные цели, цинично пренебрегая другими людьми.... Личность здесь рассматривается как набор масок для представлений, скрывающих манипулятивное и циничное «Я» (Мапшп§, 1992, р. 44).

 Мэннинг выдвигает «тезис двух "Я"», чтобы описать этот аспект гофмановского подхода: имеется в виду, что люди одновременно обладают внешним «Я» для представлений и скрытым, циничным «Я»'.

 Ролевая дистанция. Гофмана (СоЙтпап, 1961) интересовала степень поглощенности личности данной ролью. С его точки зрения, из-за большого числа ролей мало кто целиком поглощен некоторой определенной ролью. Ролевая дистанция обозначает степень отделения себя от ролей, которые человек играет. Например, если дети старшего возраста отправляются на карусель, они, вероятно, понимают, что на самом деле слишком взрослые, чтобы получить от этого развлечения удовольствие.. Единственный путь справиться с этим чувством — продемонстрировать дистанций" рование от роли, небрежно исполняя во время катания на карусели опасные действия. Выполняя эти действия, дети старшего возраста на самом деле показывают публике, что они не столь поглощены этим занятием, как маленькие дети, или что если они им и поглощены, то только из-за того, что делают что-то необычное.

 Один из ключевых выводов Гофмана состоит в том, что ролевая дистанция есть функция социального статуса. Люди, имеющие высокий статус, зачастую ' демонстрируют ролевую дистанцию по причинам, отличным от характерных для людей на низших статусных позициях. Например, хирург высокого статуса может проявлять в операционной ролевую дистанцию, чтобы снять напряжение в группе оперирующих врачей. Люди более низкого статуса обычно занимают в проявлении ролевой дистанции более оборонительную позицию. Например, уборщики туалетов могут проделывать свою работу с томным скучающим видом. Возможно, они будут пытаться сказать своей аудитории, что они слишком хороши Для такой работы. Стигма. Гофман (Соггтап, 1963Б) рассматривал разрыв между тем, чем человек должен быть, «фактической социальной идентичностью», и тем, что он на самом деле из себя представляет, «реальной социальной идентичностью», Любой, человек, имеющий между этими двумя идентичностями разрыв, «заклеймен». С помощью понятия..«стигма» рассматриваются театрализованные взаимодействия между нормальными и заклейменными людьми. Природа такого взаимодействия зависит от того, к какой из двух категорий принадлежит человек. В случае дискредитированной стигмы исполнитель полагает, что различия известны членам аудитории или очевидны для них (напри.мер,_страдающий параличом или не имеющий конечностей). Дискредитируемая стигма — такая, в которой членам" аудитории различия не известны и не ощущаются ими (например, в случае человека, который занимался проституцией или имел гомосексуальную связь)! Для человека, имеющего дискредитированную стигму, основная драматургическая проблема — контроль над напряжением, возникающим из-за того, что людям об их трудностях известно. Для человека с дискредитируемой стигмой драматургическая проблема заключается в управлении информацией таким образом, чтобы их трудность оставалась аудитории неизвестной. (О рассмотрении решения бездомными проблем стигматизации см. АпсЕегзоп, 5по\у и Сгезк, 1994.)

 Большая часть текста «Стигмы» Гофмана посвящена людям с очевидными, часто гротескными стигмами (например, отсутствием носа). Но по мере чтения книги читатель понимает, что Гофман на самом деле говорит о том, что в то или иное время либо в той или иной обстановке мы все имеет стигмы. В качестве примеров он, в частности, приводит «вхождение» еврея в преимущественно христианское общество, толстого человека в группу людей с нормальным весом и индивида, который лгал о своем прошлом и все время должен быть уверен, что аудитория не знает о его обмане.

 Основные предпосылки. Рассматривая большое число гофмановских работ по взаимодействию, Мэннинг определяет четыре «взаимодействующих принципа, которые ограничивают непосредственную интеракцию* (Мапшп§, 1992, р. 78):

 «[Взаимодействующие должны проявлять ситуационное соответствие» или «практическое знание того, как вести себя в социальных ситуациях» (Маппт§, 1992, р. 78-79). Сюда относятся случаи наподобие соблюдения этикета в специфических ситуациях, — другими словами — выполнение того, что считается уместным. Однако следует пояснить, что то, что считается правильным, может меняться в зависимости от ситуации.

 Люди должны продемонстрировать соответствующий уровень вовлеченности в данную социальную ситуацию. Например, люди обычно не могут казаться рассеянными, если участвуют в социальном взаимодействии.

 Люди должны проявлять соответствующие уровни вежливого невнимания при взаимодействии с незнакомцами. То^есть в ситуациях анонимности нам надлежит на многое не обращать внимания. Вежливое невнимание «выражает неустойчивое равновесие между признанием существования людей вокруг нас и намеренным уважением к ним. Мы уважаем их право на неприветливую анонимность» (Маппт§, 1992, р. 85).

 4.   Взаимодействующие должны быть доступны друг для друга, иначе социальная интеракция полностью разрушится.

 Б основе этих четырех предпосылок лежит предположение еще более фундаментальное, названное Гофманом «условием счастья». Это «любая установка, которая позволяет нам оценивать вербальные действия человека не как проявление отчужденности» (СоЙтпап, цит. по: Мапшп§, 1992, р. 88).

 Анализ фреймов. Б «Анализе фреймов» Гофман (СоЙтпап, 1974) отошел от базы классического символического интеракционизма и обратился к исследованию малых структур социальной жизни (исследование, использующее идею фреймов, см. у МсЬеап, 1998). Хотя он не отошел от позиции, что люди определяют ситуации в указанном У. И. Томасом смысле, теперь он считал, что такие определения менее важны: «Определение ситуаций как реальных, безусловно, имеет ряд последствий, но они лишь в незначительной степени могут повлиять на происходящие события» (Соптпап, 1974, р. 1). Более того, даже когда люди определяют ситуации, они обычно не создают подобных определений. Действие больше определяется механическим соблюдением правил, а не с помощью активного, созидательного и продуманного процесса. Гофман так сформулировал свою цель." «попытаться вычленить некоторые базовые рамки понимания, используемые в нашем обществе для
придания событиям смысла, и проанализировать, когда эти названные структуры
особенно уязвимы» (1974, р. 10).

 Гофман проанализировал ситуации повседневной жизни, стремясь обнаружить структуры, которые невидимо ими управляют. Это «"схемы интерпретации", которые позволяют индивидам "размещать, воспринимать, опознавать и обозначать" происшествия в их жизненном пространстве и в мире в целом. Придавая событиям или происшествиям значение, фреймы организуют опыт и руководят действием, индивидуальным или коллективны.м» (Зпош, 1968, р. 464). Фреймы — принципы организации, которые определяют наш повседневный опыт. Они являются предположениями о том, что мы видим в социальном мире. Без фреймов наш мир был бы немногим больше, чем неупорядоченным набором индивидуальных несвязанных событий и фактов. Гонос обосновал другие структурные характеристики фреймов:

 Из гофмановского анализа отдельных структурированных действий мы можем получить некоторые принципиальные характеристики фреймов. Фрейм понимается не как свободное, отчасти случайное кратковременное соединение элементов. Скорее, он состоит из установленного набора существенных компонентов, имеющих определенную организацию и устойчивые отношения. Эти компоненты не собираются повсеместно, как элементы какой-либо ситуации, а всегда соединены, вкупе составляя систему. Стандартные компоненты имеют стройный и законченный характер... В любом примере нашего опыта присутствуют другие, менее существенные элементы, сообщающие целому некоторые свои свойства... Во всех этих характеристиках понятие фреймов очень схоже с термином «структуры» (Сопоя, 1977, р. 860).

 С точки зрения Гоноса, фреймы в основном это правила или законы, определяющими взаимодействие. Обычно правила носят бессознательный характер и не оговариваются. Гонос выделял, в частности, правила, которые определяют «как должны "интерпретироваться" знаки, как внешние проявления связаны с социальными "Я" и какой "опыт" сопутствует деятельности» (Мапшп§, 1980, р. 160). Гонос делает следующий вывод: «Гофмановская проблематика, таким образом, способствует исследованию не наблюдаемого "повседневного" взаимодействия как такового, а его внутренней структуры и идеологии; не ситуаций, а их фреймов» (;Маппт§, 1980, р. 160).

 Мэннинг (Мапшщ*, 1992, р. 119) приводит следующие примеры того, как из-за применения к одному и тому же ряду событий различных фреймов, этим событиям придается совершенно разное значение. Например, что мы должны подумать при виде женщины, которая кладет в карман двое часов и уходит из магазина, не заплатив? Если рассматривать ситуацию через фрейм местного детектива, ясно, что это чистый случай магазинной кражи. С точки зрения фрейма права ее адвокат может рассматривать это как действие рассеянной дамы, которая пошла покупать подарки своим дочерям. Возьмем другой пример. Применяя медицинский фрейм, женщина может расценивать действия своего гинеколога с одной стороны, если же она использует фрейм сексуальности и сексуального домогательства, то может те же самые действия оценить совсем иначе.

 Другое изменение, которое, как считает Мэннинг, ясно проявилось в «Анализе фреймов» и было подготовлено другими работами Гофмана, — это отступление от циничного взгляда на жизнь, лежавшего в основе «Представления себя другим в повседневной жизни». На первой же странице «Анализа фреймов» » Гофман говорит: «Мир не есть сцена: определенно, театр не повсеместен» (1974, р. 1). Гофман явно подошел к признанию ограниченности понятия театра в качестве метафоры повседневной жизни. Будучи полезной для решения некоторых задач, эта метафора, высвечивая некоторые аспекты жизни, скрывает другие. Б частности, не рассматривается значение ритуала в повседневной жизни. Вот как Мэннинг описывает одну из функций, выполняемых ритуалом в повседневной жизни:

 Для Гофмана ритуал имеет существенное значение, потому что поддерживает паше доверие к базовым общественным отношениям. Ритуал позволяет другим оправдать законность нашего положения в социальной структуре, обязывая совершать это и нас. Ритуал представляет собой позиционный механизм, с помощью которого, как правило, социальные низы подтверждают более высокое положение превосходящих их слоев. Статус ритуала в обществе отражает легитимность его социальной структуры, поскольку ритуальное уважение к индивидам есть также знак уважения к ролям, которые они исполняют (Маппщ§, 1992, р. 123).

 В более общем виде мы можем сказать, что ритуалы — это один из ключевых механизмов, с помощью которых повседневной жизни и социальному миру в целом придается упорядоченность и прочность.

 Интерес Гофмана к ритуалам привел его непосредственно к позднему творчеству Эмиля Дюркгейма, особенно, «Элементарным формам религиозной жизни». В более широком смысле, в соответствии с дюркгеймовским пониманием социальных фактов, Гофман обратился к рассмотрению правил и стал понимать их как внешние ограничения социального поведения. Однако правила обычно лишь частично и неопределенно руководят поведением. Кроме того, хотя люди и ограничены, такое ограничение не исключает возможности индивидуальнойвариации, даже использования человеком этих правил с выдумкой. Как формулирует это

 Мэннинг, «в основном, Гофман полагал, что правила являются, прежде всего, ограничениями... Но в других случаях Гофман подчеркивал узость дюркгеймовской идеи о том, что правила ~ это ограничения, управляющие поведением, и вместо этого утверждал, что мы нередко игнорируем или нарушаем правила, предназначенные для ограничения наших действий» (Маппт§, 1992, р. 158). Фактически, что отвечает современному подходу, правила для Гофмана могли быть как ограничениями, так и источниками, используемыми нами в социальных взаимодействиях.

14.Этнометодология

 ЭТНОМЕТОДОЛОГИЯ теоретич. и методологич. направление в амер. социологии, превращающее методы этнографии и социальной антропологии в общую методологию всех социальных наук. Основателем Э. является Г.Гарфинкель. Будучи весьма экзотичной по своей терминологии, по способу определения предмета и методов исследования, резко противопоставляемых предмету и методам всей прежней социологии, Э. имеет свои идейные истоки, прежде всего экзистенциализм, феноменологич. социологию, культурную и социальную антропологию. Э. распалась на ряд течений: анализ разговорной речи (Г.Сакс, Дж.Джефферсон), этнометодологическую герменевтику (А. Блюм, П.Мак-Хью), анализ обыденной повседневной жизни (Д.Циммерман, М.Поллнер), этнографич. исследование науки и достижения консенсуса в диалогах ученых (К.Д.Кнорр-Цетин, Б.Латур, С.Булгар и др.).Э. пытается превратить методы исследования антропологами примитивных культур и общин в процедуры изучения социальных и культурных явлений. Тем самым Э. универсализирует методы этнографии и способы организации повседневной жизнедеятельности людей в примитивных культурах, пытается увидеть в них основание социологич. анализа современной социальной жизни. Предмет Э. процедуры интерпретации, скрытые, неосознаваемые, нерефлексивные механизмы социальной коммуникации между людьми. Причем все формы социальной коммуникации сводятся Э. к речевой коммуникации, к повседневной речи. Подчеркивая уникальность каждой ситуации повседневного общения, Э. отводит большое место механизмам рефлексии в работе познавательного аппарата: рефлексия по сути дела формирует когнитивные структуры различ. уровня и повседневные представления о социальной реальности, и социологич. теории, вырастающие на почве обыденных представлений.Э. основывается на определенных теоретич допущениях, к-рые по-разному были встречены в амер. и европейской социологии. Среди этих допущений следует отметить, во-первых, отождествление социального взаимодействия с речевой коммуникацией, во-вторых, отождествление исследования с истолкованием и интерпретацией действий и речи другого собеседника; в-третьих, выделение двух слоев в интерпретации понимания и разговора; в-четвертых, отождествление структурной организации разговора с синтаксисом повседневной речи. Э. не приемлет принципиального разрыва между субъектом и объектом описания, полагая, что подобное противопоставление характерно для позитивистской модели науч. исследования. Согласно Э., необходимо построить социологич. исследование на взаимосопряженности исследователя и исследуемого. Поэтому Э. принимает методы организации речи и жизнедеятельности, характерные для примитивных культур, не только в качестве объекта, но и средства описания.Подчеркивая, что этнометодолог и социолог (поскольку Э. стремится стать общей методологией социологии) не могут занять позицию отстраненного, дистанцированного наблюдателя, что он всегда включен в контекст повседневного общения и разговора, представители Э. обращают внимание на то, что коммуникация между людьми содержит более существенную информацию, чем та, к-рая выражена вербально, что существует неявное, фоновое знание, подразумеваемые смыслы, молчаливо принимаемые участниками взаимодействия и объединяющие их.Э. понимает язык повседневного общения весьма широко, включая в него не только вербальный язык, но и язык жестов, выразительных движений, ритуал и даже молчание. Так истолкованный язык повседневного общения оказывается фундаментальной сокровищницей социальных смыслов и значений и задает горизонт осмысления мира, в т.ч. и науч. постижения реальности.http://ecsocman.edu.ru/db/msg/48884.htmlСам термин «этнометодология» введен в научный оборот Гарфинкелем по аналогии с термином «этнонаука», которым обозначаются в культурной антропологии методы и формы примитивного ненаучного познания социальной действительности: магия, шаманство, спиритизм и пр. Этнометодология, по замыслу Гарфинкеля, должна противостоять «этнонауке» как совокупность научных приемов и методов познания общества. При этом Гарфинкель исходит из основного постулата: социальная жизнь необходимо заключает в себе момент рациональности. В рассуждениях Гарфинкеля центральными понятиями являются «фоновые ожидания» и «рефлексивность». Первое понятие — «фоновые ожидания» — означает представления социального субъекта в форме «правил» действия (поведения, понимания, объяснения и т.д.). По Гарфинкелю, субъекты творят социальную действительность по принятым правилам (стандартам, образцам), однако сами эти правила суть социальные «произведения». Таким образом, социальная действительность создает и воссоздает самое себя, рождается все из тех же субъективных актов. Рефлексивность, второе понятие в учении Гарфинкеля, означает возникновение социальных структур в ходе их субъективной интерпретации. Особенностью этнометодологического подхода к обществу является отождествление социального взаимодействия с речевой коммуникацией и при этом не со смысловой информацией, а с синтаксической, с «правилами говорениям. Гарфинкель призывает ученых-социологов изучать не то, что сказано, а то, как сказано. Социальное, по Гарфинкелю, становится вообще возможным исключительно благодаря тому, что коммуникация субъектов осуществляется по некоторым правилам, точнее, «правилам говорения». В обычном «разговоре» субъектов при этом имеют место следующие моменты:

 1. В разговоре непременно присутствуют элементы взаимного понимания, хотя обсуждаемые проблемы и не упоминаются.

 2. Понимание устанавливается не только на основе сказанного, но и на основе невысказанного.

  3. В ряде случаев понимание устанавливается не вследствие строгости употребления понятий и терминов, а всего лишь в результате временной последовательности речи.

   4. Понимание достигается очень часто в результате не актуального разъяснения, а заранее известного, т.е, некоей «подлежащей модели» понимания.

  5. Понимание основано в известной мере на наличной интерпретации и актуальной схеме выражения мысли.

 6. В понимании непременно заключено ожидание соответствующей реакции партнеров, которая, в свою очередь, проясняет смысл речи, позиции субъектов, оценки и т.д.

 Для этнометодологии как особого раздела феноменологической социологии характерно сведение социальной коммуникации к организации речевых актов и взаимопониманию субъектов — участников «разговора». Сама же социальная реальность, согласно рассуждениям Гарфинкеля и его единомышленников, «конструируется» в процессе речевой коммуникации. Обращает на себя внимание при этом разделение семантики речи на «индексные» и «объективные суждения». Первые определяются обстановкой, контекстом, особенностями коммуникантов. Вторые не зависят от конкретного речевого поведения, отличаются достаточной устойчивостью. Посредством «объективных выражений» преодолевается неопределенность и уникальность «индексных выражений». Наука в данном случае и выполняет роль объективации и онтологизации повседневного общения, освобождения коммуникации от «субъективности».

15.Сетевая теория

 Теория обмена Джоржда Хоманса Сердцевиной теории обмена Джорджа Хоманса является ряд фундаментальных положений. Хотя иные из постулатов Хоманса касаются по меньшей мере двух взаимодействующих индивидов, он уточнял, что они тем не менее основаны на прин­ципах психологии. Согласно этому исследователю, подобные постулаты имеют пси­хологическую природу по двум причинам. Во-первых, «они обычно устанавливают­ся и эмпирически верифицируются людьми, называющими себя психологами» (Homans, 1967, р. 39-40). Во-вторых, и это более важно, они носят психологический характер вследствие того уровня, на котором они изучают индивида в обществе: «Это постулаты о поведении отдельных человеческих существ, а не о группах или обще­ствах как таковых; а поведение человека, именно как человека, обычно считается ком­петенцией психологии» (Homans, 1967, р. 40; курсив мой). Поэтому Хоманс согла­шался, что он « — ужасное выражение — психологический редукционист» (Homans, 1974, р. 12). Редукционизм, с точки зрения этого исследователя,-есть «демонстра­ция того, как положенияодной науки [в данном случае социологии] логически вы­текают из более общих положений другой науки [в данном случае психологии]» (Homans, 1984, р. 338).

 Хотя Хоманс приводил доводы в пользу психологических принципов, он не считал индивидов изолированными существами, признавая, что люди социальны и значительную долю своего времени проводят во взаимодействии с другими людь­ми. Он попытался объяснить социальное поведение на основе психологических принципов: «Позиция [Хоманса] предполагает, что общие положения психологии, служащие постулатами, касающимися влияния на человеческое поведение его ре­зультатов, не меняются, если эти результаты исходят от людей, а не от физической среды» (Homans, 1967, р. 59). Хоманс не отрицал точку зрения Дюркгейма, соглас­но которой в процессе взаимодействия возникает нечто новое. Но он утверждал, что эти появляющиеся свойства можно объяснить, исходя из психологических прин­ципов; и нет необходимости в новых социологических постулатах для объяснения социальных фактов. В качестве иллюстрации он привлек базовое социологическое понятие нормы:

 Яркий пример социального факта — социальная норма; групповые нормы, несомнен­но, влияют на поведение индивидов сдерживающим образом, способствуя его конфор­мности. Вопрос состоит не в наличии принуждения, а в его объяснении... Нормы влияют сдерживающим образом вовсе не автоматически: если индивиды следуют им, • только потому, что осознают — это подчинение принесет им чистую выгоду, и именно-J психология рассматривает влияние осознаваемого преимущества на поведение (Homans, 1967, р. 60)

 Хоманс детально разработал программу «возврата к социологии», но в то ж! время попытался развить теорию с уклоном в психологию, теорию, которая : чает поведение людей и «элементарные формы социальной жизни». Согласно Хс мансу, она «рассматривает социальное поведение как обмен деятельностью, осяэ мый или неосязаемый, приводящий к большему или меньшему вознаграждения издержкам, в котором участвуют, по крайней мере, два человека» (Homans, 1J р. 13; курсив мой).

 Ученый, в частности, объяснял появление станка с механическим приводои текстильной промышленности и свершившийся промышленный переворот на ( нове психологического принципа, гласящего, что люди, по всей видимости, постпают таким образом, чтобы увеличить свое возможное вознаграждение. А в целсон, исходя из своей теории обмена, истолковывал элементарное социальное псдение с точки зрения вознаграждений и издержек. Побудила его к этому и тео)э| структурного функционализма, разработанная «коллегой и другом» Толкотт^ Парсонсом. Он утверждал, что такого рода теории «обладают всеми достоинств ми, за исключением способности что-либо объяснить» (Homans, 1961:10). Помн$нию Хоманса, заслуга структурных функционалистов практически ограничився одним лишь созданием концептуальных категорий и схем. Он допускает, такие категории нужны, однако «социологии также необходим ряд общих полонсний, касающихся связей этих категорий, потому что без таких постулатов невс можно истолкование. Нет объяснения без постулатов!» (Homans, 1974, р. К Соответственно, Хоманс и поставил себе задачу разработать такие положен^ психологического плана; они образуют основу теории обмена.

' В своей работе «Социальное поведение: его элементарные формы» (Нотап 1961,1974),¹ Хоманс признал, что его теория обмена вытекает из поведенческой ПС* хологии и элементарной экономической теории (теории рационального выбора| Исследователь даже сожалеет о том, что его представления были названы «теорий обмена» (Homans, 1984), поскольку сам считает их аспектами поведенческой пс* хологии, примененными в конкретных ситуациях. Свои рассуждения Хоманс ни чал с разбора бихевиористской парадигмы Б. Ф. Скиннера, в частности с изучи ния этим ученым поведения голубей⁵:

 Положим, что неопытный или простодушный голубь находится в своей клетке в лабор тории. Один из элементов, составляющих_;его врожденный поведенческий репертуар задействованный для изучения окружающей среды, — клевок. Передвигаясь по клетке I

 ' Далее мы поочередно будем обращаться к двум изданиям книги Хоманса. Мы не ограничиваемо исправленным изданием, поскольку многие детали первого варианта с большей точностью отражу ют позицию Хоманса. В предисловии ко второму изданию он отметил, что хотя он внес ряд испраВ-| лений, однако не «изменил сущности основной аргументации» (Homans, 1974, p. v). Таким образом^ мы вправе обращаться сразу к двум книгам.

 ² Скиннер исследовал также и другие биологические виды, в том числе и людей.

 Поклевывая, голубь случайно попадает в окрашенную точку, где от психологов или авто­матического механизма он получает зерно. Очевидно, вероятность, что голубь повторит такое поведение — то есть, что он не просто клюнет, но клюнет именно по мишени — воз­росла. Говоря языком Скиннера, попадание клюва голубя в мишень является оперант-ным; оно имело подкрепление; зерно становится таким подкрепителем поведения; голубь получает оперантную тренировку. Говоря обычным языком, голубь научился клевать в нужную точку потому, что его за это вознаграждают (Homans, 1961, р. 18)

 Скиннера интересовал пример с голубями, Хоманса же — поведение людей. Согласно Хомансу, голуби, изученные Скиннером, не участвуют с психологом в настоящих отношениях обмена. Птица — участник одностороннего отношения, обмен же между людьми — по меньшей мере, двустороннее явление. Поведение голубя стимулируется зерном, но сам психолог не имеет никакого реального под­крепления своим действиям со стороны голубя. Отношения голубя с психологом таковы, как и с физической внешней средой. Поскольку здесь не отмечается отно­шений взаимного характера, Хоманс определил этот тип как индивидуальное по­ведение. Ученый, судя по всему, считал, что его должны изучать психологи, а со-< циологам следует рассматривать социальное поведение, «когда действие каждого из животных — как минимум, двух — подкрепляет (или жестко корректирует) дей­ствия другого, и, соответственно, каждый влияет на другого» (Homans, 1961, p. 3

X Однако принципиально важно убеждение Хоманса, что для объяснения социаль­ного поведения в его противопоставлении индивидуальному не требуется ниКа* ких новых постулатов. Законы индивидуального поведения, выведенные Скин- ' нером из его исследования голубей, объясняют и социальное поведение, но при том условии, что учитывается вся сложность обоюдного подкрепления действий. Хоманс соглашался, что, возможно, ему придется пойти дальше заимствованных у Скиннера принципов, однако не торопился это сделать.

 В своей теоретической работе он ограничивался изучением вопросов повсед­невного социального взаимодействия. Вместе с тем нет сомнений в его уверенно­сти, что социология, построенная на выдвинутых им принципах, в конечном сче­те способна полностью объяснить социальное поведение. Вот к какому случаю обращается Хоманс, чтобы продемонстрировать интересующий его вид взаимо­отношений обмена:

 Предположим, два человека занимаются канцелярской работой в офисе. По офис­ным правилам, каждый из них выполняет свою работу самостоятельно, если же ему требуется помощь, то он должен проконсультироваться у начальника. Один из со­трудников, которого мы будем называть Человек, недостаточно квалифицирован для исполняемой им работы, он лучше и быстрее выполнил бы ее, если бы время от времени ему оказывали помощь. Несмотря на правила, он неохотно советуется с на­чальником, поскольку признание своей некомпетентности может повредить его про­движению по службе. Поэтому он находит другого работника, которого мы будем для краткости называть Другой, и просит его о помощи. Другой более опытен в этом деле, чем Человек; он может сделать свою работу качественно и быстро, при этом у него остается время, и он не без оснований считает, что начальнику некогда прове­рять, соблюдаются ли правила работы. Другой помогает Человеку, и в ответ на это Человек благодарит Другого. Эти два работника обменялись помощью и одобрени­ем.. (Homans, 1961, р. 31-32)

 Рассматривая ситуации такого рода и основываясь на выводах Скиннера, Xo-j манс разработал ряд положений.

 Постулат успеха

 Чем чаще какое-либо действие человека приводит к получению вознаграждения, тек более вероятно, что человек вновь поступит так же (Homans, 1974, р. 16)

 Относительно приведенного Хомансом примера взаимоотношений Человек^ и Другого это означает, что человек, вероятно, снова попросит у других coi если ранее уже смог получить полезный совет. Более того, чем чаще он получа прошлом такие полезные советы, тем с большей вероятностью он станетобращат ся за ними вновь. Аналогичным образом, другой человек охотнее и чаще буд давать совет, если ранее подобное его действие было одобрено. Постулат успе определяет, что поведение состоит из трех фаз: во-первых, действие человека; ] вторых, вознаграждение за его результат; и, в-третьих, повторение пер.вонача ного действия или аналогичного ему. Хоманс уточнил некоторые выводы, касающиеся постулата успеха. Во-первь даже если вознаграждения приводят к росту повторяющихся действий, этот < мен не будет длиться бесконечно. В какой-то момент индивиды не смогут дейс вать так, как обычно. Во-вторых, чем короче временной интервал между пое нием и вознаграждением, тем более вероятно, что человек поведет себя точно i же. Наоборот, продолжительные интервалы снижают вероятность повторе* Наконец, Хоманс отмечал, что к повторению действий скорее приведут спор ческие вознаграждения, а не регулярные. Последними быстро пресыщаются, b;Kj время как вознаграждения, возникающие спорадически (как, например, в азарЦ ных играх) обладают большой способностью вызвать повторение действий.

 Постулат стимула

 Если в прошлом какой-либо стимул или их совокупность были связаны с вознаг дением за определенные действия, тогда вероятность того, что человек в будущем вне воспроизведет такое же или аналогичное действие, выше, если новые стимулы noxbs на прошлые. (Homans, 1974, р. 23)

 Вернемся к примеру с двумя работниками в офисе. Если Человек и Др> некогда обнаружили, что для них выгодно получать и давать советы, то, вероятн<$ при схожих обстоятельствах они так же поступят и в будущем. Хоманс предл<5 жил еще более приземленный пример: «Рыбак, который забросил удочку в теЩ ную заводь и поймал рыбу, с большей охотой будет снова рыбачить в темных; водях» (Homans, 1974, р. 23).

 Хоманса интересовал процесс обобщения, т. е. тенденция распространять опр деленный вид поведения на схожие обстоятельства. Относительно примера рыба ки это означает, что аспектом обобщения выступает переход от рыбалки в темнь заводях к ловле рыбы в любом водоеме, с любой степенью замутненности. Анало| гичным образом такая успешная рыбалка поспособствует тому, что осуществ* переход от одного ее типа к другому (например, от ловли рыбы в реках и озерах, рыбалке в море) или даже от рыбалки к охоте. Не менее важен и процесс различе­ния. Действующий субъект может рыбачить только при определенных обстоятель­ствах, какие в прошлом содействовали достижению успеха. Если же те условия оказались слишком сложными, то аналогичные им не всегда стимулируют соот­ветствующее поведение. Кроме того, если главный стимул появляется задолго до того, как возникает необходимость в действии, он не окажет влияния на такое поведение. Вообще, действующий субъект способен стать весьма восприимчивым к наличию стимулов, особенно обладающих для него большой ценностью. Актор может реагировать и на обманчивые стимулы, по крайней мере, до тех пор, пока серия неудач не вызовет надобность скорректировать ситуацию. На эти процессы влияет, в первую очередь, внимательное отношение индивида к стимулам.

 Постулат ценности

 Чем большую ценность представляет для человека результат его действия, тем выше вероятность того, что он так поступит (Homans, 1974, р. 25).

 Снова обратимся к примеру с двумя работниками офиса. Если вознагражде­ния, которые каждый из двух человек обеспечивает для другого, обладают в их иерархии значительной ценностью, вероятность повторения действующими субъектами желаемого поведения выше, нежели в том случае, если бы эти воз­награждения не имели для них ценности. Хоманс ввел понятия вознаграждений и наказаний. Первые — это действия, обладающие позитивной ценностью. Уве­личение их числа вызывает желаемое поведение. Вторые — действия, имеющие негативную ценность. Рост числа наказаний означает, что действующий субъект с меньшей вероятностью проявит нежелательное поведение. Хоманс указал, что наказания не являются эффективным средством, чтобы заставить людей изме­нить свое поведение, поскольку человек способен отреагировать на наказание нежелательным образом. Предпочтительным оказывается отказ от вознагражде­ния нежелательного поведения; тогда оно, в конце концов, сойдет на нет. Разу­меется, преимущества на стороне вознаграждений, но их может не быть в доста­точном количестве. Хоманс также уточнил, что эту теорию нельзя трактовать исключительно как гедонистическую:^хвознаграждения могут иметь как матери­альный (например, деньги), так и совершенно альтруистический (помощь дру­гим) характер.

 Постулат лишения—пресыщения¹

 Чем чаще в недавнем прошлом человек получал определенное вознаграждение, тем меньшую ценность будет для него представлять каждая последующая единица такогс вознаграждения (Homans, 1974, р. 29)

 Человек и Другой, фигурировавшие в приведенном выше примере, могу! вознаграждать друг друга за принятие и оказание помощи так часто, что возна­граждения перестанут представлять для них ценность. Здесь существенную роль играет время. Менее вероятно, что люди пресытятся, если получение вознаграж-' дения растянуто на продолжительный период времени.

 Хоманс определил еще два важных понятия — издержки и выгоды. Издержки любого поведения — это те вознаграждения, которые не удается получить из-зй отказа от альтернативного способа действия. Выгода при социальном обмене — это превышение полученных вознаграждений над затратами, которые несет дей+ •, ствующий субъект. Последнее заставило Хоманса переформулировать постулат лишения—пресыщения таким образом: «Чем большую выгоду получает человек -| в результате своего действия, тем более вероятно, что он снова его исполнит (Homans, 1974, р. 31).

 Постулат агрессии—одобрения

 Постулат А. Если действие человека не получает ожидаемого им вознаграждения Ид приводит к наказанию, которого он не жал, этот человек испытывает чувство гнева повышается вероятность того, что он проявит агрессивное поведение, и результат^ такого поведения будут иметь для него большую ценность (Homans, 1974, р. 37)

 Как следует из рассмотренного выше примера, если Человек не получит сов« та, которого он ждет, а Другой в ответ не услышит предвкушаемой похвалы, • скорее всего, оба останутся недовольны¹. Неожиданно для нас Хоманс прибегая к понятиям фрустрации и гнева, связанным с психическими явлениями. Учет отмечает: «Когда человек не получает ожидаемого, говорят, что он пребывает,] состоянии фрустрации. Строгий приверженец бихевиоризма вовсе не стал бы ] сматривать ожидание, поскольку данный термин скорее относится... к умственнс му состоянию» (Homans, 1974, р. 31). Далее он заявляет, что фрустрация подо£ ных ожиданий совсем не обязательно говорит «лишь» о внутреннем состоянии^ Она может свидетельствовать о «всецело внешних событиях», наблюдаемых Щ только самим человеком, но и остальными.

 Постулат А касается только негативных эмоций, в то время как постулат Б • позитивных.

 Постулат Б. Если действие человека ведет к ожидаемому вознаграждению, в особенно^ ста, большему, нежели он ждал, или не приводит к ожидавшемуся наказанию, субъек^_я будет доволен; повышается также вероятность того, что он вновь проявит одобряемо#| поведение, и результаты последнего будут иметь для него большую ценность (Homans,I 1974, р. 39)

 Например, в рассмотренной ситуации, когда Человек получает желаемый со-1 вет, а Другой — ожидаемую похвалу, оба остаются довольны, — значит, выше веХотя и во втором издании своей книги Хоманс называл это «законом дистрибутивной справедли- а вости», подробная разработка этого понятия дана им в первом издании. Дистрибутивная справед-, я ливость определяет, насколько справедливо распределены вознаграждения и издержки между участвующими во взаимодействии индивидами. Первоначально исследователь сформулировал этот 1 принцип в виде постулата: «Чем менее успешно в отношении конкретного человека реализуется | правило дистрибутивной справедливости, тем скорее проявится эмоциональное поведение субъекта, называемое гневом» (Homans, 1961, р. 75).

 Постулат рациональности.

 Выбирая между альтернативными действиями, человек изберет то, которое обеспечит наивысшее значение величины, получаемой при умножении ценности результата, как она воспринимается им в настоящий момент (V), на вероятность его достижения (р) (Homans, 1974, р. 43)

 Тогда как указанные выше постулаты в большой мере основаны на принципах бихевиоризма, постулат рациональности определенно показывает, что на подход Хоманса оказала влияние теория рационального выбора. Говоря языком экономи­ки, субъекты, действующие в соответствии с постулатом рациональности, макси­мизируют свою полезность.

 Люди, как правило, обдумывают и просчитывают различные доступные им аль­тернативные действия. Они сравнивают степень вознаграждений, которые возмож­ны в связи с тем или иным действием. Также ими определяется вероятность того, что они действительно их получат. Вознаграждения, которые представляютя субъектам наиболее ценными, перестанут быть таковыми, если субъекты считают невозмож­ным их обретение. Напротив, менее ценные превратятся в более существенные, если рассматриваются как наиболее достижимые. Таким образом, существует очевидная взаимосвязь ценности вознаграждения и вероятности его получения. Самые желае­мые из них — те, что одновременно обладают высокой ценностью и наиболее до­стижимы. Наименее желательны вознаграждения, которые имеют не слишком вы­сокую ценность и при этом вероятность их получения невелика.

 Хоманс связывает постулат рациональности с постулатами успеха, стимула и ценности. Постулат рациональности показывает, что действия людей зависят от того, какой представляется вероятность успеха. Но что определяет это восприятие? Хоманс полагает, что оно формируется благодаря успехам, достигнутым в прошлом, и сходству теперешней ситуации с теми, в которых его удалось добиться. Однако постулат рациональности не поясняет, почему субъект одно вознаграждение ценит больше другого; для этого нам требуется вспомнить постулат ценности. Таким об­разом, Хоманс увязывает свой принцип рациональности с теми упомянутыми выше положениями, которые определены под влиянием бихевиоризма.

 В конечном счете, теорию Хоманса кратко можно представить как концепцию, согласно которой действующий субъект — это человек, рационально просчитыва­ющий выгоду. Тем не менее в ней существуют некоторые пробелы, касающиеся сферы психических состояний (Abrahamsson, 1970; J. N. Mitchell, 1978) и крупно­масштабных структур (Ekeh, 1974). Например, применительно к проблеме созна­ния Хоманс считал необходимым привлечь «более тщательно разработанную пси­хологию» (Homans, 1974, р. 45).

 Хоманс был бихевиористом, целенаправленно занимавшимся вопросами, связанными с уровнем индивидуального поведения. Он утверждал, что большие структуры можно понять при адекватном рассмотрении элементарного социаль­ного поведения.

 Как я стал социологом, что во многом было делом случая, описано мной в других публи­кациях. [Полную автобиографию см.: Homans, 1984.] Мои занятия социологией начались в 1933 г., когда я стал сотрудничать с профессорами Лоуренсом Гендерсоном и Элтоном Мэйо в Гарвардской школе бизнеса. Биохимик Гендерсон изучал физиологические харак­теристики работников промышленности; психолог Мэйо — человеческие факторы. Мэйо руководил знаменитыми исследованиями, проводившимися на предприятии «Hawthorne» компании Western Electric, расположенной в Чикаго.

 Я принял участие в ряде чтений и дискуссий, которые проводил Мэйо. Он просил своих студентов прочесть, помимо всего прочего, несколько работ выдающихся социальных антропологов, в частности, Малиновского, Рэдклиффа-Брауна и Фирта. Мэйо хотел, что­бы, прочитав эти труды, мы поняли, как социальные ритуалы в примитивных, по сравне­нию с современными, обществах способствовали продуктивной работе. Я заинтересовался этими вопросами совершенно подругой причине. В то время антро­пологии, занимавшейся изучением разных культур, принадлежало в интеллектуальнбй области доминирующее положение, и некоторые из моих друзей, последователей этого направления, как, например, Клайд Клакхон, настаивали на уникальности каждой культу­ры. Я, в свою очередь, прочитав ряд книг, соглашался, что конкретные институты прими­тивных сообществ не могут быть результатом заимствований, поскольку встречаются у столь различных по времени существования и отдаленных в пространстве сообществ. Но культуры не уникальны; их сходство можно объяснить исключительно тем, что человече­ская природа едина во всем мире. Люди, действующие в сходных обстоятельствах, неза­висимо друг от друга создали похожие институты. Тогда такая точка зрения не была по­пулярной. Не уверен, что сейчас положение изменилось.

 Тогда же я ознакомился с рядом конкретных или «полевых» исследований, направленных на изучение малых человеческих групп — как современных, так и примитивных. Когда во Вторую мировую войну меня призвали на флот, я думал об этих исследованиях, долгими часами глядя на море. Вдруг меня осенило, что они могут быть изложены общими, еди­ными понятиями. Через несколько дней я набросал концептуальную схему. Вернувшись после в войны на штатную должность, я стал работать над книгой, получив­шей название «Человеческая группа». В ней я попытался применить мою концептуальную схему к рассматриваемым исследованиям. Пока шла работа, возникла мысль, что концеп­туальная схема имеет смысл лишь в качестве отправной научной точки. Нужно было най­ти постулаты, связывающие концепты друг с другом. В книге «Человеческая группа» я выдвинул ряд таких положений, которые, по-моему, хорошо подходили для описания выбранных мною групп.

 Я давно был знаком с профессором Толкоттом Парсонсом, теперь началось наше тесное сотрудничество на факультете социальных отношений. Он был признан ведущим теоре­тиком в сфере социологии .'Я посчитал, что называемое им теориями являлось всего лишь концептуальными схемами и что теория не будет Таковой, если не содержит хотя бы не­сколько постулатов. К этому убеждению я пришел, прочитав книги по философии науки. Однако и наличия одних только постулатов тоже мало для выдвижения теории. Это помог­ла понять теория феномена. Объяснение должно состоять в том, чтобы один или более из постулатов единичного характера логически вытекали из постулатов более общего плана, связанных с заданными или определенными в данных границах условиями или параметрами. Свою позицию по этому вопросу я сформулировал в своей небольшой кни­ге «Природа социальной науки» (1967).

 Затем меня заинтересовало, какие общие постулаты можно использовать для объясне­ния тех эмпирических положений, которые я высказал работе «Человеческая группа», и других, которые привлекли мое внимание после ознакомления с социально-психологи­ческими «полевыми» и экспериментальными исследованиями. Таки общие постулаты должны отвечать только одному требованию — характеризовать индивидов как предста­вителей человеческого рода.

 Такие постулаты, к счастью, уже были определены, я не смог бы изобрести их сам. Ими оказались положения поведенческой психологии, сформулированные моим старым дру­гом Б. Ф. Скиннером и другими учеными. Они хорошо описывали как индивидуальные дей­ствия человека в физическом мире, так и его поведение в процессе взаимодействия с дру­гими. В двух изданиях своей книги «Социальное поведение» (1961 года и исправленном 1974 года) я использовал эти постулаты, чтобы объяснить, каким образом при соответству­ющих заданных условиях возникают относительно стабильные социальные структуры и как это подкрепляется действиями индивидов, которые не намеревались создавать эти струк­туры. Я считаю этот вопрос главной интеллектуальной проблемой социологии. После того как структуры созданы, они оказывают влияние на поведение людей, задей­ствованных в них или контактирующих с ними. Но это влияние поясняют те же самые по­стулаты, что и те, какими первоначально объяснялось создание и сохранение структур. Структуры всего лишь обеспечивают новые заданные условия, к которым будут приме­нены эти постулаты. Моя социология продолжает в основе своей оставаться индивидуа-. листической, а не коллективистской.

 Теория обмена Питера Блау

 Цель, которую преследовал Блау (Blau,1964), — «понять социальную структуру путем анализа социальных процессов, управляющих отношениями между инди­видами и группами. Основной вопрос... в том, каким образом социальная жизнь' оказывается организованной в более сложные структуры человеческих ассоциа­ций» (Blau, 1964, р. 2). Ученый стремился преодолеть исключительное внимание Хоманса к элементарным формам социальной жизни и проанализировать сложные структуры: «Главная цель социологического изучения процессов межличностного взаимодействия состоит в том, чтобы заложить фундамент для понимания эволю-ционирующих социальных структур и возникающих социальных сил, характери­зующих развитие последних» (Blau, 1964, р. 13)'.

 Блау сосредоточился на процессе обмена, который, по его мнению, управляет значительной частью человеческого поведения и лежит в основе как межлично­стных, так и межгрупповых отношений. Ученый исследовал четырехступенчатую последовательность, направленную от межличностного обмена к социальной струк­туре и — далее — к социальному изменению:

 Ступень 1. Межличностный обмен ведет к... [ступень 2]

 Ступень 2. Дифференциация статуса и власти ведет к... [ступень 3]

 Ступень 3. Узаконивание и организация дают начало... [ступень 4]

 Ступень 4. Оппозиция и изменения.

 Интересно, что Блау (Blau, 1978b) больше не признает идеи построения макротеории на микрооснове.

 От микро- к макроуровню

 Что касается индивидуального уровня, то в этом плане Блау и Хоманса интере­совали сходные процессы. Однако концепция социального обмена, выдвинутая Блау, предполагает учет только тех действий, которые обусловлены или 3aBHcat от вознаграждения, предоставляемое другими субъектами, — тех действий, что перестают быть, если не следуют ожидаемые реакции. Люди по многим причина^ тянутся друг к другу, и это побуждает их образовывать социальные ассоциаций! Когда первоначальные связи установлены, взаимные вознаграждения помогаю*: их поддерживать и расширять. Возможно и противоположное: при недостаточны^; вознаграждениях ассоциация ослабевает или распадается. Вознаграждения быв% ют внутренние (например, любовь, привязанность, уважение) или внешние ( пример, деньги, физический труд). Стороны не всегда обеспечивают вознаграждё§ ние друг друга в равной степени. Такое неравенство приводит к дифференциац; власти в ассоциации.

 Если же у одной из сторон есть потребность, которую способна обеспечить дру| гая сторона, однако взамен первая не способна предложить адекватного вознаграя! дения, возможны четыре альтернативы. Во-первых, люди могут принудить дру: оказать помощь. Во-вторых, они могут найти иной источник для получения треб; емого. В-третьих, можно попытаться обойтись без того, что люди хотят получить других. Наконец, и это самое важное, существует возможность подчиниться Дру§ гим людям, предоставляя им «общий кредит» во взаимоотношениях; другие ф гут пользоваться этим кредитом, когда хотят от них каких-то действий. (Последний альтернатива, конечно, является существенной характеристикой власти.)

 До этого момента представления Блау вполне сходны с позицией Хоманса! однако он расширил принципы своей теории до уровня социальных фактов. На| пример, исследователь указывал, что нельзя анализировать процессы социаль» го взаимодействия в отрыве от соответствующей социальной структуры. Посл< няя возникает в процессе социального взаимодействия, но после того как происходит, обретает самостоятельное существование, влияя на процесс взаимо; действия.

 Социальное взаимодействие осуществляется в рамках социальных труп Людей влечет к группе в том случае, если они чувствуют, что здесь взаимоот: шения дают больше вознаграждений, чем в других группах. Поэтому они хот; оказаться принятыми в нее. Но чтобы войти в ее состав, они должны предложит!» членам группы вознаграждения. Им следует доказать, что включение новичков Щ группу приведет к вознаграждению. Отношения с членами группы наладятся^ если оказавшиеся в ее составе смогут произвести впечатление — если члены rpynf-пы получат ожидаемое вознаграждение. Попытки новичков произвести впечатле* ние обычно приводят к сплочению группы, однако в том случае, когда слишком большое число людей активно стремится оказать благоприятное впечатление друг на друга своей способностью обеспечивать ожидаемое вознаграждение, возника­ет конкуренция, что порождает, в конечном счете, социальную дифференциацию.

 Парадокс состоит в том, что даже если субъекты, способные производить нуж­ное впечатление, могут оказаться привлекательными участниками, их качества порой пробуждают в членах группы опасения за свою независимость и понуждают их лишь вынужденным образом признать привлекательность новичков. На ранних стадиях формирования группы конкуренция между участниками, сопер­ничающими в борьбе за общественное признание, служит, по сути, критерием от­бора, выявляющим потенциальных лидеров группы. Субъекты, в наибольшей м'ере способные обеспечивать получение вознаграждений, скорее станут лидера­ми. Участники, в меньшей степени способные вознаграждать других, стремятся приобретать те вознаграждения, которые предлагаются потенциальными лидера­ми, и это обычно более чем компенсирует страх зависимости. В конечном счете, индивиды, в большей степени способные вознаграждать, становятся лидерами, и группа дифференцируется.

 Неизбежное расслоение группы на лидеров и сторонников вновь порождает необходимость интеграции. Признав статус лидера, сторонники еще более в ней нуждаются. И если ранее они всячески афишировали свои самые эффектные ка­чества, то теперь, желая добиться интеграции со своими собратьями-сторонника­ми, демонстрируют свои слабости. По сути, это публичное заявление, что они больше не стремятся быть лидерами. Самоуничижение вызывает сочувствие и общественное одобрение со стороны других неконкурентоспособных членов груп­пы. Лидер (или лидеры) на данном этапе тоже позволяют себе долю самоуничи­жения, чтобы способствовать интеграции группы. Допуская, что у подчиненных есть превосходство в определенной сфере, лидер снижает степень недовольства, связанного с подчинением, и демонстрирует, что не стремится контролировать все без исключения жизненные сферы группы. Такие факторы способствуют повтор­ной интеграции группы, несмотря на ее новое дифференцированное состояние.

 Все это напоминает теорию обмена Хоманса. Однако Блау перешел на социе-тальный уровень и выделил два типа социальной организации. Теоретики обмена и социологи поведения также признают факт возникновения социальной органи- -зации, но в этом вопросе, как станет понятным из следующего изложения, между идеями Блау и представлениями ученых, придерживающихся «более чистого» социального бихевиоризма, существуют фундаментальные различия. Первый тип социальной организации, в котором Блау указывал на эмерджентные свойства социальных групп, порождается процессами обмена и конкуренции, которые были рассмотрены выше. Второй тип не является случайно возникающим: социальная организация создается для достижения конкретных целей, например, для произ­водства товаров, которые можно продать с целью получения прибыли, для участия в турнирах по боулингу, в коллективных сделках, а также для политических по­бед. Рассматривая данные типы организаций, Блау преодолел рамки «элементар­ных форм социального поведения», которые обычно интересуют социальных би-хевиористов.

 Помимо этого, Блау рассматривал также подгруппы, существующие внутри соци­альных организаций. Например, он утверждал, что в любой из них имеются руково­дящие и оппозиционные группы. В случае с организациями первого типа указанные подгруппы возникают в процессе взаимодействия. Во втором случае руководящие и оппозиционные группы оказываются встроенными в структуру организации. В обо­их случаях дифференциация групп неизбежна, она создает основу для возникнове­ния оппозиции и конфликта между лидерами и сторонниками.

 Исследуя, в отличие от Хоманса, сложные социальные структуры, Блау почувство­вал, что необходимо адаптировать теорию обмена к формату социальных отношений, Блау признавал существенное различие между малыми группами и крупными сооб- Щ ществами, в то время как Хоманс, пытаясь объяснить все социальное поведение на основе базовых психологических принципов, преуменьшал это различие.

 Сложные социальные структуры, характеризующие крупные сообщества, фунда-| ментальным образом отличаются от более простых, свойственных малым группамЩ Структура социальных отношений в малой группе образуется в ходе социальнопй взаимодействия ее членов. Поскольку большинство из членов крупного сообществЩ или целого общества не взаимодействуют непосредственным образом, порядок йщ циальных отношений между ними должен опосредоваться каким-то иным механи мом (Blau, 1964, р. 253)

 Данное утверждение требует своего комментария. С одной стороны, Блау, нщ сомненно, не считает социальный бихевиоризм удовлетворительной парадигмою для исследования сложных социальных структур (см. приложение). С другой -^ он исключал и парадигму социальных дефиниций, поскольку утверждал, что ctt циальное взаимодействие и сопутствующие ему социальные дефиниции непо^|| редственным образом не воплощаются в крупномасштабной организации., Итд начав с парадигмы социального бихевиоризма, при рассмотрении более слож* социальных структур Блау обратился к парадигме социальных фактов.

 Нормы и ценности

 Согласно Блау, связующими механизмами в сложных социальных структура^ выступают нормы и ценности (соглашение относительно ценностей), сущеещ ющие в обществе:

 Общепринятые, ставшие результатом соглашения, ценности и нормы служат nocperf*3 никами в социальной жизни и связующими звеньями социальных взаимодействий Благодаря им возможен непрямой социальный обмен, и они управляют процессам А социальной интеграции и дифференциации в сложных социальных структурах, a TaK*f же развитием в них социальной организации и реорганизации (Blau, 1964, р. 255)

 В социальных структурах есть и другие посреднические механизмы, однакО| Блау сосредоточился на консенсусе, достигаемом в отношении ценностей, ный изучал социальные нормы. По его утверждению, они заменяют прямой об-1 мен опосредованным. Участник подчиняется норме группы и получает одобрение'?! за эту конформность; неявно одобряется и то, что такое подчинение способствует^ сохранению группы и ее стабильности. Иначе говоря, группа или коллективное | образование вступает с индивидом в отношения обмена. Суть его отличается of ^ того более простого понятия, какое определено Хомансом, уделявшим преобла-! дающее внимание межличностному обмену. Блау привел несколько примеров опосредованного обмена между сообществом и индивидом, заменяющего обмен * между индивидами:

 Штатные чиновники не помогают в работе рядовым в обмен на получаемые от них вознаграждения, несмотря на то что эта помощь является официальной обязанностью  сотрудников и за выполнение этих обязательств они получают от компании финан­совые вознаграждения.

 Другим примером непрямого социального обмена служит организованная благотвори­тельность. В отличие от щедрой леди, приносившей в прошлом беднякам свои корзин­ки и получавшей от них благодарность и признательность, в современном организован­ном обществе между отдельными благотворителями и получателями не существует непосредственного контакта и обмена. Состоятельные бизнесмены и представители высшего класса занимаются благотворительностью, чтобы соответствовать распро­страненным в их социальном классе нормативным ожиданиям и приобрести обще­ственное одобрение со стороны себе равных, а не с целью заслужить благодарность ин­дивидов, которые получат эти благотворительные средства (Blau. 1964, р. 260) Понятие нормы в формулировке Блау относится к уровню обмена между ин­дивидом и сообществом, тогда как понятие ценностей — к широчайшему социе-тальному уровню и анализу отношений между сообществами. Блау отмечал:

 Коллективные ценности различного типа можно понимать как средства социального урегулирования, позволяющие расширить диапазон взаимодействия и структуруот-ношений в рамках социального пространства и времени. Соглашение относительно социальных ценностей служит основой для того, чтобы распространить порядок соци­ального урегулирования за пределы непосредственных социальных контактов и про­длить существование социальных структур вне пределов жизни отдельного человека. Ценностные стандарты — это средства социальной жизни в двух значениях данного термина. Ценностный контекст — это средство, формирующее социальные отношения; общие ценности в широком плане выступают связующими звеньями социальных ассо­циаций и взаимодействий (Blau, 1964, р. 263-264)

 Например, партикуллристские ценности становятся способом интеграции и основой солидарности. Они служит сплочению группы вокруг таких представле­ний, как патриотизм или репутация школы или компании. При том что они нахо­дятся на коллективном уровне, они напоминают чувства личной привязанности объединяющей индивидов в процессе взаимодействия. Однако их сплачивающая роль выходит за рамки обыкновенной личной привязанности. Партикуляристскш ценности отделяют определенную группу от других, внешних по отношению i ней, сообществ, что усиливает их сплачивающую функцию.

 Анализ Блау сильно отличается от версии теории обмена, которую выдвйга Хоманс. Индивиду и индивидуальному поведению, что имело для Хоманса пер востепенное значение, в концепции Блау почти не отводится никакой роли. Вмес то этого на первый план выходят различные социальные факты. Например, Бла] рассматривал группы, организации, коллективы, общества, нормы и ценности В своем анализе он обратил внимание на связующие и разрушающие механизм!: крупномасштабных социальных единиц, что, несомненно, является традицион ным предметом приверженцев парадигмы социальных фактов.

 Утверждая, что он всего лишь расширяет теорию обмена до уровня крупны: сообществ, Блау тем не менее, изменил ее до неузнаваемости. Он даже вынужде; был признать, что процессы, которые характерны для рассматриваемого им уров

 Питер Блау родился 7 февраля 1918 г. в столице Австрии Вене. В 1939 г. эмигрировал в Соединенные Штаты, став в 1943 г. гражданином США. Годом ранее он получил степень бакалавра в не очень известном Элмхурстском колледже в Элмхурсте (штат Иллинойс). Поскольку шла Вторая мировая война, обучение ему пришлось прервать. Блау служил в армии Соединенных Штатов и был награжден Бронзовой Звездой. После войны ему уда­лось закончить обучение в Колумбийском университете, где он получил в 1952 г. степень доктора философии.

 Сначала широкое признание Блау принесли исследования формальных организаций. Их практическое изучение, а также учебные пособия, посвященные этому вопросу, и поны­не не устарели, кроме того, Блау по-прежнему вносит свой вклад в рассмотрение этой области. Известность ему принесла также книга «Американская структура занятости», написанная в соавторстве с Отисом Да дли Дунканом. Американская социологическая ассоциация присвоила этой работе в 1968 г. престижную награду имени П. Сорокина. Книга стала важным вкладом в изучение социальной стратификации.

 Блау принадлежит множество работ. Однако в данном контексте нас интересует его роль в развитии социологической теории. Ученый разрабатывал два отдельных теоретических направления. Опубликованная им в 1964 г. книга «Обмен и власть в социальной жизни» является одной из показательных для современной теории обмена. Заслуга его состоя­ла в том, что он взял изначально не претендовавшую на изучение масштабных явлений теорию обмена и распространил ее на масштабные объекты. Несмотря на то, что совер­шенно очевидны определенные недостатки его подхода, это явилось важнейшей попьгг- ■ кой теоретической интеграции социологических вопросов макро- и микроуровня. Кроме того, Блау оказался в авангарде ученых, разрабатывавших структурную теорию. Будучи президентом Американской социологической ассоциации (1973-1974 гг.), он сделал этот вопрос темой ежегодного заседания Ассоциации. С тех пор он опубликовал ряд книг и статей, в которых изъяснялась структурная теория. Его последние работы в этой обла­сти являются книга «Структурные контексты возможностей» (Blau, 1994) и второе изда­ние книги «Пересечение социальных кругов» (Blau & Schwartz, 1997).

 ня взаимодействий, фундаментальным образом отличаются от тех, что происходя^! на индивидуальном уровне. Пытаясь раздвинуть границы теории обмена, БлаЩ преобразовал ее в макроуровневую теорию. Однако, судя по всему, ученый хорощ($| понимал, что основным предметом теории обмена остаются межличностные othOi ^!| шения. Следовательно, она нуждается в дополнении — рассмотрении макрострук-1 тур. Блау (Blau, 1987b; 1994) уже не скрывает этого убеждения, и в своих последних ; работах сосредоточивается на макроуровневых, структурных явлениях.

16.Теория феминизма

 Феминистская социологическая теория

 В данном разделе обобщены идеи, явно или потаенно выраженные в разнообраэ"' ных феминистских теориях, описанных выше. Это сделано, чтобы описать неко-'" торые фундаментальные принципы феминистской социологической теории. Ыщ выделяем пять ее характерных аспектов. Это — социология знания, модель общеН ства, модель социального взаимодействия, внимание к субъективному уровни^ социального опыта и интеграция этих уровней социальной жизни. Мы привлекав ем идеи теоретиков, представляющих различные дисциплины, в том числе и c^ циологию. Наибольшее влияние на предлагаемое нами синтетическое построений-' оказали работы Бенджамин (Benjamin, 1988); Бордо (Bordo, 1993); Чодороу") (Chodorow, 1978); П. Коллинз (P. Collins, 1990,1998); Гиллиган (Gilligan, 1982)ff Хейлбран (Heilbrun, 1988); Хеннесси и Инграхам (Hennessey & Ingraham, 1997)$, Лорд (Lorde, 1984); МакКиннон (MacKinnon, 1989); Рич (Rich, 1976), 1980,<^!i| Д. Смит (D. Smith, 1978,1979,1989,1990a, 1990b, 1992,1993); Уэст и Фенстермей-кер (West & Fenstermaker, 1993); Уильяме (Williams, 1991,1995).

 Феминистская социология знания

 Согласно феминистской социологии, все, что обычно называют «знанием о мире», характеризуется четырьмя аспектами: 1) оно всегда создается с позиций персони­фицированных акторов, объединенных в группы, положение которых в социаль* ной структуре различно; 2) таким образом, оно всегда пристрастно и корыстно и '\ никогда не бывает абсолютным и объективным; 3) оно вырабатывается в рамках группы и отлично в разных группах, а также у действующих субъектов в рамках одной группы; 4) на него влияют отношения власти — независимо от того, фор­мируется ли оно господствующими или подчиненными группами. Такое вое-»' приятие знания называется «феминистской эпистемологией определенной точки зрения» (Harding, 1986). Феминистская социологическая теория открывается "\ социологией знания, потому что ее сторонники пытаются описать, проанализиро­вать и менять мир с точки зрения женщин. Отталкиваясь от подчиненной пози­ции женщины в социальных отношениях, социологи-феминисты признают, что знание становится частью системы власти, контролирующей создание знания,  поскольку вообще руководит всем производством в обществе. Феминистская со­циологическая теория пытается поменять властные отношения в социологичес­ком дискурсе — и в социальной теории, выдвигая позицию женщин в качестве одного из основания для — конструирования социального знания.

 Пытаясь построить социологию с точки зрения женщин, ученые-феминисты рассматривают прежде всего, что образует эту точку зрения. Точка зрения есть продукт социальной группы, имеющей свою историю и общность условий для выработки общего знания о социальных отношениях. Феминисты, начиная там, где остановился Маркс, выделили три основных типа групп — собственники, ра­ботники и женщины, — особое отношение которых к процессам социального про­изводства и воспроизводства превращают их в группы с определенными точками зрения. Женщинам при патриархате, в независимости от их классовой и расовой принадлежности, отдавались задачи социального воспроизводства (деторожде­ние, воспитание детей, ведение домашнего хозяйства, приготовление пищи, забота о больных и иждивенцах, эмоциональное и сексуальное обслуживание). Патриар" хат — это такие властные отношения, при которых женщины занимают подчинен^ ное положение как работники, чей труд эксплуатируется и присваивается муж­чинами. При этом сплоченность женщин как «класса» в системе патриархального производства нарушается возникновением иных классовых конфигураций, в *ом числе собственно классовых и расовых. Сложившееся в истории общее для жен­щин отношение к социальному воспроизводству, осуществляемому в структуре подчинения, позволяет создать основу для феминистского притязания на «точку зрения женщин». В то же время в повседневных проявлениях социальной власти тендерное неравенство пересекается с неравенством расовым, классовым, геос&-циальным и неравенствами сексуального и возрастного характера. Это порождает сложную систему групп, наделенных разными возможностями и представляющих различные точки зрения, групп, отношения которых выстраиваются посредством изменяющихся установок и убеждений, приводящих к созданию коалиций или оппозиции. Такие пересечения — неотъемлемая часть феминистского описания и анализа точки зрения женщин.

 Понимание знания как продукта групп, имеющих разные точки зрения, выд­вигает проблему: как выработать такой феминистский социологический подход, который был бы одинаково приемлем для социологов и служил бы целям эманси­пации, т. е. как избежать релятивизма, при котором одно описание устраняет дру­гое. Для этого берут на вооружение, по меньшей мере, четыре стратегии. Первая -* это утверждение обоснованности «смешанных описании». Они предполагают описание разного знания об опыте, которое имеется у субъектов или групп, при­держивающихся различных точек зрения, и изложение всевозможных ситуаций, в том числе касающихся динамики власти, которые позволяют субъектам или группам создавать свои версии (Haraway, 1988). Вторая стратегия состоит в том, что описаниям или точкам зрения акторов или групп, наделенных наименьшей властью, отводится привилегированное место. Она обусловливается тем фактом, что в системе неравных властных отношений взгляды господствующих групп в большей мере обладают доверием и в большей степени тиражируются. Выявле­ние точек зрения, которые присущи группам, не обладающим властью, и выдви­жение их в центр, на привилегированное место составляет феминистский проект эмансипации, а также корректирует преобладающие социологические теории, изменяя угол понимания социальных процессов (Lorde, 1984). Согласно третьей стратегии, теоретику феминизма нужно четко представлять те стадии, что он (она) проходит, двигаясь от понимания точки зрения, свойственной индивиду или груп­пе, к обобщенному социологическому рассмотрению, дабы эти этапы описать, поскольку переход такого рода является актом власти (P. Collins, 1990, 199.8; D. Smith, 1990a). Суть четвертой стратегии заключается в том, что социологу нуж­но определить точку зрения, с которой он (она) выступает, и таким образом уяс» нить свою пристрастность (во всех смыслах данного слова¹) и влияние последней j на теорию. Поскольку мы придерживаемся именно этой стратегии, то нам следую ет заявить о своей точке зрения, в ракурсе которой мы выводим создаваемый теш j ретический синтез. Наша позиция — это точка зрения сравнительно привилегирован s ного класса ученых-теоретиков, занятых в сфере социальных наук и проживают* ныне на территории Соединенных Штатов. Мы выступаем также и с позиция^! женщин, чье место определяется пересечением векторов угнетения и привилея гий, отчего ощущаем на себе дискриминационное давление расизма, эйджеиэщйЦ и гетеросексуальности. На особенности нашей позиции влияет принадлежнс к образованным, имеющим определенную точку зрения группам, которым cboS ственна бедность и черты колониальной зависимости. Подобное сплетение,спе фики нынешнего положения и корней семьи определяет формирование как наш интересов, так и ценностей. Устанавливаемый нами синтез отражает концеш справедливого общества, которую выдвигают теории угнетения. Согласно! справедливое общество — то, которое позволяет всем людям реализовать ев фундаментальное право (именно право, а не уступку нужде и установление наг ды для «достойного») претендовать на справедливую долю общественных благ* от продуктов, одежды, крова, услуг здравоохранения и образования до ликвидаь страха насилия, утверждения позитивной оценки личности в конкретной груда и индивидуальной идентичности.

17.Интеграция макро и микро процессов

 В данной главе, так же как и в следующей, мы рассмотрим два ведущих направления в современной социологической тео­рии. Мы проследим ее динамику начиная с 1980-х гг., (хотя, как мы увидим, здесь не обошлось и без предшественников | современных теорий, сыгравших важную роль в социологии), ;| когда в Соединенных Штатах отмечалось бурное развитие | социологии, продолжающееся и в настоящее время. Прежде всего это касается вопроса о соотношении микро- имакросвя-' зей. В главе 11 мы рассмотрим развитие социологической те-1 ории, в широком масштабе происходившее в Европе — что § было вызвано повышением интереса к взаимосвязи между ^ действием и структурой. Как мы увидим, между работами? американских ученых, посвященными микро- и макроин-' теграции, и европейскими теориями о деятельности соцй- ? альных агентов и структуре, существуют как принципи-| ально сходные моменты, так и существенные различия,;; Эти два направления сами могут рассматриваться как при­меры теоретического синтеза, а значит, и как один из -эта-! пов широкого движения к этому синтезу, который стал пред- J метом рассмотрения II части настоящей книги.

 Полярные микро- и макропозиции

 До недавнего времени одним из крупнейших разногласий| в американской социологической теории XX в. был конф-1 ликт между полярными микро- и .матфотеориями¹ (и тео-| ретиками) и, что, возможно, более важно, между теми, кто! таким образом интерпретировал социологические теории| (Acher, 1982). Такие крайние концепции и интерпретации теорий имели тенденцию преувеличивать масштабы расхождения между микро- и макротеориями, а также, в более общем плане, кон­фликта и разногласии (Gouldner, 1970; Wardell andTurner, 1986a; Wiley, 1985) в социологической теории.

 Идеи классикоа социологической теории, рассмотренные в части1 настоящей книги — Маркса, Дюркгейма, Вебера, Зиммеля, — можно понять (что многие и делали) как выражение полярных микро- или макропозиций. Однако наиболее оправдан взгляд — именно его мы и будем придерживаться, — согласно которо­му этих мыслителей заботило соединение микро- и макроуровней (Moscovici, 1993). Справедливо полагать, что Маркса интересует принудительное и отчуж­дающее влияние капиталистического общества на отдельных работников (и ка­питалистов). Центральный аспект теории Вебера — проблема трудного поло­жения индивида в железных тисках сложившегося рационального общества. Зиммеля, главным образом, интересовали отношения между объективной (мак­ро-) и субъективной (или индивидуальной, микро-) культурой. Даже Дюркгейм исследовал влияние социальных фактов макроуровня на индивидов и индивиду­альное поведение (например, самоубийство). Если мы принимаем такую характе­ристику классиков социологической теории, тогда оказывается, что немалая часть американской социологической теории XX в. утратила интерес к микро-макро­связи и характеризуется поляризацией микро- и макропозиций — т. е. превосход­ством теоретиков и теорий, придающих повышенное значение и влияние микро-либо макроуровню. Таким образом, рассмотренные в третьей части книги теории тяготели к той или иной крайности. Со стороны «макроэкстремизма» выступали теория конфликта, структурный функционализм и некоторые разновидности нео­марксистской теории (особенно экономический детерминизм). С «микроэкстре­мистской» — символический интеракционизм, этнометодология, теории обмена и рационального выбора.

 Среди наиболее примечательных теорий XX в., преимущественно ориенти­рованных на макроуровень, выделяют «культурный детерминизм»¹ Парсонса (Parsons, 1966); теорию конфликта Дарендорфа (Dahrendorf, 1959) с ее упором на им­перативно скоординированных ассоциациях; и макроструктурализм Питера Блау» суть которого выражена в его броском заявлении: «Я структурный детерминист» (Blau, 1977a, р. х). Макроструктурный «экстремизм» также имеет и другие источ­ники (Rubinstein, 1986), в частности, концепции таких представителей сетевой тео­рии, как Уайт, Борман и Брейгер (White, Boorman, and Breiger, 1976), экологов, например Дункана и Шнора (Duncan and Schnore, 1959), и структуралистов, таких как Мэйхью (Mayhew, 1980). Далеко не каждый может превзойти максимализм позиции Мэйхью, который, в частности, говорит: «В структурной социологии еди­ницей анализа всегда является социальная сеть и никогда — индивид* (Mayhew, 1980, р. 349).

 Как «микроэкстремистские» можно рассматривать немалую долю теорий, от­носящихся к символическому интеракционизму, и идеи Блумера (Blumer, 1969a), который зачастую имел в виду именно структурный функционализм, определяя * символический интеракционизм как социологическую теорию, по-видимому) ; целиком сконцентрированную на микроуровневых явлениях (см. главу 6, где дается совершенно другая интерпретация воззрений Блумера).; Еще более отчетливый пример крайней микропозиции мы находим в теории обмена Джорл Хоманса (Homans, 1974), искавшего альтернативу структурному функционалму и нашедшего ее в наиболее радикальном направлении бихевиоризма, кусироВанном на микропорядке, которое развивает Скиннер. Кроме того,' относится этнометодология с ее вниманием к повседневной деятельности тов. У Гарфинкеля (Garfinkel, 1967) вызывали неприязнь макроподходычтурного функционализма и его тенденция превращать действующих еубще в «остолопов»

 Движение к интеграции микро- и макропозиций Поляризация микро- и макроориентаций -- тенденция, ставшая характерной!, большой части социологических теорий XX в. Начиная с 1980-х гг;, прояв* преимущественно в американской социологии, движение-открайностейми* макроподходов к согласованности во мнении, что необходимо уделять > внимание интеграции (или синтезу) микро* и макротеорий й/ияи уровней Сдгф кого анализа. Данный подход, в самом деле, отражает смену акцентов в социс гии по сравнению с подходом, характерным дляДЭ.Т.й-^ге., когда Кем^и,, дал: «Этому различию уделяется столь мало вниманий, что термины "мин "макро" обычно даже «е упоминаются в работах^псШЗДивлогиш*(К^телу? р. 731). Можно говорить о том, что в этом отношении американские теоре,т социологии возродили теоретические установки классиков социологии*,  ,; * ?

 Хотя особенно бурное развитие в новом направлении наблюдалось в 198

? 1990-е гг., ученые и раньше обращались непосредственна к вопросу соединен микро- и макросоциологии. Например, в середине Ш60-х гг.Хельмут Вагнер (Wi пег, 1964) исследовал взаимосвязь теорий частного и общего порядку. В к<? этого десятилетия Уолтер Уоллэс (Wallace, 1969) изучил микро-макроконтш ум, однако в его анализе этот вопрос отошел на второй план и рассматривался:] дополнение к его базовой классификации социологической теории. В серед» 1970-х гг. Кемени (Kemeny, 1976) призвал уделять больше внимания отлич* микро-от макроуровня, а также способам их взаимосвязи.,

 Однако именно в 1980-е гг. мы стали свидетелями увеличению числа работ, j священных вопросу объединения микро- и макропозиций,Коллинзутверя что работа над этой темой «обещает стать значительной базой для теоретическс развития в ближайшее время» (Collins, 1986а, р. 1350). В своем введении к дв} томнику, одна из книг которого посвящена макро-.(Eisenstadt and, Helle, 1985a| а вторая — микротеории (Helle and Eisenstadt, 1985), Эйзенштадт иХелле едел ли вывод о том, что «противостояние микро- и макротеорий принадлежит пре шлому* (Helle and Eisenstadt, 1985b, p. 3). Подобным же образом, Мюнх и Ск зер в своем заключении к антологии «Микро-макросоединение» (Alexander ets 1987) заявили: «Полемические уверения в том, что один уровень фундаметальнее другого... должны рассматриваться как ошибочные. Практически каждый из тех, благодаря кому появилась эта книга, настойчиво утверждал взаимосвязь микро- и макроуровней» (Alexander et al., 1987, p. 385).

 Существуют два главных направления работ, связанные с проблемой интеграции полярных подходов. Отдельные ученые стремятся к соединению микро- и макротео-рий, тогда как другие разрабатывают теорию, предметом которой является взаимо­связь микро- и макроуровней (Alford and Friedland, 1985; Edel, 1959) социального ана­лиза Например, выше мы приводили высказывание Эйзенштадта и Хелле (Helle and Eisenstadt, 1985b:3), которые сделали вывод о том, что конфронтация микро- и макротеорий ушла в прошлое, в то время как Мюнх и Смелзер (Munch and SmelseXi 1987, p. 385) пришли к входному заключению относительно отсутствия потребно­сти выбора микро- или макроуровня в качестве основного. Существуют значитель­ные различия между попыткой соединения макро- (например, структурного функ­ционализма) и микротеорий (например, символического интеракцирн,изма).и стремлением создать теорию, изучающую взаимоотношения макро- (например, социальной структуры) и микроуровней социального анализа (например, личности);

С учетом этого введения мы обратимся к некоторым примерам интеграции явлений микро- и макропорядка, В части II настоящей книги мы уже рассматривали попытки объединить микро- и макротеормм. Нижеследующие примеры дают представление об интеграции микро- и макроуровнем социального анализа.
18.Основные теории интеграции действия и структуры

 Основные теории интеграции действия и структуры

 Структурационная теория

 Одну из наиболее известных и отчетливых попыток интеграции действия и струк­туры представляет собой структурационная теория Энтони Гидденса (Bryant and Jary, готовится к изданию; Cohen, 1989; Craib, 1992; Held and Thompson, 1989). Гидденс утверждает, что «любое научное исследование в сфере социальных наук или истории занимается соединением действия [часто используется как синоним деятельности] и структуры... Никоим образом нельзя говорить о том, что струк­тура "определяет" действие или наоборот» (Giddens, 1984, р. 219).

 Несмотря на то что Гидденс не марксист, марксистская теория повлияла на его творчество, а он сам считает свое «Строение общества» развернутым рассуждением об одном из высказываний Маркса, носящем по своей сути интегративный характер: «Люди сами творят историю, но они ее делают не так, как им вздумается; они творят ее при обстоятельствах, которых сами не выбрали, а с которыми непосредственно сталкиваются, которые даны им и унаследованы от прошлого» (1869/1963, p. 15)¹.

 Теория Маркса — лишь один из множества источников структурационной тео­рии. Так или иначе, Гидденс проанализировал и критически разобрал больший* ство важнейших теоретических подходов и извлек из многих из них ряд полезных идей. Теория структурации необычайно эклектична; фактически Крейб (Craih, 1992, р. 20-31) выделяет девять основных источников концепции Гидденса.    .,

 Гидденс изучает множество теорий, которые исходят от индивида/агента (на- ■ пример, символический интеракционизм) либо от общества/структуры (например; -структурный функционализм) и отвергает обе противоположные альтернативы. О» утверждает, что мы должны отталкиваться от «повторяющихся социальных прай* • > тик» (Giddens, 1989, р. 252). Уточняя, он пишет: «Основная сфера исследования! социальных науках, согласно теории структурации, есть не опыт индивк актора и не существование какой-либо формы социальной целостности, а < альные практики, упорядоченные во времени и пространстве» (Giddens, 1984, р.',

 Структурационная теория и Гидденса с ее вниманием к социальным пр кам по сути представляет собой теорию взаимосвязи между действием и i турой. Согласно Бернстайну, «самая сердцевина теории структурации* сое в «намерении пролить свет на дуальность и диалектическое взаимодействие i тельности и структуры» (Bernstein, 1989, р. 23). Таким образом, действие и    рз тура не могут пониматься в разрыве друг от друга; это две стороны одной и тоЙм медали. Говоря языком Гидденса, они представляют собой дуальность (в еле щем разделе мы рассмотрим критику данного подходах позиции Арчер)., социальное действие включает в себя структуру, а любая структура предпола социальное действие. Действие и структура неразрывно переплетены в тек человеческой деятельности или практике.

 Как уже отмечалось, аналитической точкой отсчета для Гидденса становятся ч ловеческие практики, но он настаивает на том, чтобы они понимались как ] сивные. Иначе говоря действия «не порождаются социальными акторами, а пс янно ими воспроизводятся с помощью тех самых средств, которые помогают*? выражать себя как акторов. В этих действиях и их посредством агенты создают ус вия, которые делают эти действия возможными» (Giddens, 1984, р. 2). Таким < зом, действия не порождаются сознанием, социальным конструированием реаль ста, не создаются они и социальной структурой. На самом деле, выражая себя} акторы, люди участвуют в практике, и именно через практику создаются и i ние и структура. Анализируя рекурсивный характер структуры, Хелд и Тоь утверждают, что «структура воспроизводится в процессе и посредством последр| тельности привязанных к ситуации практик, которые ею организованы» (Held i Thompson, 1989, p. 7). To же можно сказать и о сознании. Гидденса интересует! прос сознания, или рефлексивности. Однако он считает, что, будучи рефлексив* индивидуальный актор не просто осознает себя, но участвует в наблюдении неп! рывного потока действий и структурных условий. Бернстайн утверждает, что «дё ствие само рефлексивно и рекурсивно включено в социальные структуры» (I stein, 1989, р. 23). В более общем плане можно сказать, что Гидденс p диалектический процесс, в ходе которого порождаются практика, структура и i знание. Таким образом, Гидденс исследует вопрос о деятельности и структ пользуясь историческим, процессуальным и динамическим подходом.

 Рефлексивны не только социальные акторы, но и социальные исследователи, их изучающие. Эта идея приводит Гидденса к его известным рассуждениям о «двойной герменевтике». И социальные акторы, и социологи пользуются языком. Акторы используют язык для объяснения своих действий, а социологи, в свою очередь, используют язык для толкования действий социальных акторов. Таким образом, необходимо обратить внимание на взаимосвязь между обыденным и на­учным языком. Особенно следует осознать тот факт, что понимание социального мира социальным ученым может оказывать влияние на понимание изучаемых им акторов. Таким способом социальные исследователи могут изменять мир, кото₇ рый изучают, и приходить^к искаженным результатам и выводам.

 Габитус и поле

 Теория Пьера Бурдье (Bourdieu, 1984а, р. 483) возникла из желания преодолеть» ij то, что автор считает ложным противопоставлением объективизма и субъективиз* ма, или, как он выражается, «абсурдной враждой между индивидом и обществом*' (Bourdieu, 1990, р. 31). Как пишет Бурдье, «самый основательный (и, на мой взгляд," наиболее важный) стимул, направляющий мое творчество, заключался в преодо­лении» оппозиции объективизм/субъективизм (1989, р. 15).

 К лагерю объективистов он причисляет Дюркгейма с его исследованием соци­альных фактов (см. главу 1), структурализм Соссюра, Леви-Стросса и структурный марксизм (см. главу 13). Он критикует данные подходы за то, что в качестве основного предмета своего рассмотрения они берут исключительно объективные структуры. При этом онйГ игнорируют процесс социального конструирования, посредством которого акторы воспринимают, мыслят и создают эти структуры, действуя затем на этой основе. Объективисты не учитывают ни деятельность, ни роль социальных агентов. Бурдье же предпочитает структуралистский подход, который не упускает из виду агента. «Я стремился вернуть исчезнувших у Леви-Стросса и других структуралистов, особенно Альтюссера, реальных акторов» (Bourdieu, цит. по: Jenkins, 1992, р. 18).

 Эта цель заставляет Бурдье (1980/1990, р. 42) обратиться к субъективистскому направлению, в котором во время его студенчества доминировал экзистенциализм Сартра. Кроме того, в качестве примеров субъективизма им рассматриваются феноменология Шюца, символический интеракционизм Блумера и этнометодология Гарфинкеля, поскольку настоящие теории изучают, как социальные агенты мыслят, объясняют или представляют социальный мир. При этом данные направления игнорируют объективные структуры, в рамках которых протекают эти процессы. Бурдье считает, что эти теории концентрируются на деятельности и игнорируют структуру.'.

 Вместо того чтобы придерживаться одного из указанных подходов, Бурдье исследует диалектическую взаимосвязь между объективными структурами и субъективными явлениями:,

 С одной стороны, объективные структуры... образуют основу для... представлений И создают структурные ограничения, которые затрагивают взаимодействия: однако, с другой стороны, эти представления также необходимо принимать во внимание; осо­бенно при желании объяснить повседневные усилия, индивидуальные и коллективные, имеющие целью изменить или сохранить эти структуры (Bourdieu, 1989, р.15)

 С целью избежать дилеммы объективизм/субъективизм, Бурдье (Bourdieu, 1977, р. 3) концентрируется на понятии практики, которое считает проявлением диалектической взаимосвязи между структурой и действием. Практики не де­терминированы объективно, не являются они и продуктом свободной воли: (Еще одна причина внимания Бурдье к вопросу практики состоит в том, что при таком подходе удается избежать зачастую неуместного интеллектуализма, который он связывает с объективизмом и субъективизмом.)

 Свой собственный подход Бурдье, отражая интерес к диалектике структуры и человеческого конструирования социальной реальности, называет «конструк­тивистским структурализмом», «структуралистским конструктивизмом», или «генетическим структурализмом». Вот как он определяет генетический струк­турализм:

 Анализ объективных структур — структур различных полей — неотделим от анализа генезиса у биологических индивидов ментальных структур, которые в определенной степени оказываются продуктом инкорпорации социальных структур; а также неотде­лим от анализа генезиса самих этих социальных структур: социальное пространство и занимающие его группы — это продукт исторической борьбы (в которой агенты уча-ствуют в соответствии с занимаемой ими в социальном пространстве позицией и ментальными структурами, посредством которых они понимают это пространство) (Bourdieu, 1990, р. 14)

 Бурдье, по крайней мере отчасти, присоединяется к структуралистскому под*, ходу, но его позиция отличается от структурализма Соссюра и Леви-Стросса (рав­но как и структурных марксистов). Тогда как они концентрировались на структу­рах в языке и культуре, Бурдье утверждает, что структуры существуют и в самЫи, социальном Мире. Бурдье считает, что «объективные структуры не зависимы от , сознания и воли агентов, которые способны направлять и сдерживать свои пр&к>» тики или свои представления» (Bourdieu, 1989, р. 14). Одновременно он перени­мает конструктивистскую позицию, которая позволяет ему рассматривать гене-",' зис схем восприятия, мысли и действия, а также социальных структур.

 Хотя Бурдье стремится соединить структурализм и конструктивизм, и это е* отчасти удается, в его творчестве присутствует уклон в направлении стр} лизма. Именно по этой причине он (наряду с Фуко и другими — см. главу 13) сч¹'^ тается постструктуралистом. В его творчестве больше от структурализма, неж^Л от конструктивизма. В отличие от подхода, свойственного большинству др) теоретиков (например, феноменологам, символическим интеракционистам), ] структивизм Бурдье не учитывает субъективность и интенциональность. Он де| ствительно считает важным включить в свою социологию вопросы восприятия! конструирования социального мира людьми на основе их положения в социа ном пространстве. Однако присутствующие в социальном мире восприятие и КЬц| струирование одновременно стимулируются и сдерживаются структурами, хорошо отражено в одном из данных Бурдье определений его теоретического пс хода: «Анализ объективных структур... не отделим от анализа генезиса у 6v ческих индивидов, ментальных структур, которые в определенной степени яв ся продуктом инкорпорации социальных структур; а также не отделим от at генезиса самих этих социальных структур» (Bourdieu, 1990, р. 14). Интересуюи его вопрос можно описать как взаимосвязь «между социальными структурам^*% ментальными структурами» (Bourdieu, 1984а, р. 471).

 Таким образом, некоторым представителям микросоциологии подход Б} показался бы неудовлетворительным, и они сочли бы его практически не выхо^ щим за рамки относительно более адекватного структурализма. По словам Уака та, «несмотря на то, что оба момента анализа в равной степени необходимы, о* не равноправны: объективистскому разрыву отдается эпистемологический приори-; тет над субъективистским пониманием» (Wac

uant, 1992, р. 11). Согласно фор\ лировке Дженкинса, «в самой сути своей социологии он [Бурдье] — привержене объективистского взгляда на мир, как и большинство тех, чье творчество он CT неумолимо отвергает» (Jenkins, 1992, р. 91). Или, наоборот, «в итоге, возможн& jj важнейший недостаток в творчестве Бурдье — это его неспособность рассматри* вать субъективность» (Jenkins, 1992, р. 97). Тем не менее в теории Бурдье присут¹*¹] ствует активный актор — актор, способный на «непреднамеренное изобретение'\ выверенной импровизации» (Bourdieu, 1977, р. 79). Ядро творчества Бурдье и j его попытки соединить субъективизм и объективизм заключается в его концепциях габитуса и поля (Aldridge, 1998), а также диалектической взаимосвязи последних Друге другом (Swartz, 1997). Тогда как габитус существует в умах акторов, поля существуют вне их сознания. Подробнее два этих понятия мы изучим ниже.

 Габитус

 Мы начинаем с понятия, которым наиболее известна теория Бурдье, — габитуса.¹⁴ Габитус — это «ментальные, или когнитивные структуры», посредством которых люди действуют в социальном мире. Люди наделены рядом интериоризированньдх схем, через которые они воспринимают, понимают и оценивают социальный мйрГ Именно через такие схемы люди одновременно производят свои практики И воспри­нимаюти оценивают последние. Диалектически, габитус есть «продукт интериори-зации структур» социального мира (Bourdieu, 1989, р. 18). По сути дела, габитус можно считать «интернализованными, "персонифицированными" социальными-структурами» (Bourdieu, 1984а, р. 468). Габитусы отражают объективные разделе­ния в классовой структуре, например возрастные группы, тендер, социальные клас­сы. Габитус приобретается в результате длительного занятия определенного поло­жения в социальном мире. Таким образом, габитусы различаются в зависимости от характера Позиции субъекта в этом мире; не каждый обладает одинаковым габиту­сом. Однако люди, занимающие в социальном мире аналогичные положения, как правило, имеют сходные габитусы. (Справедливости ради мы должны отметить, что Бурдье, в частности, утверждает, что в своем творчестве руководствовался «желанием заново ввести в рассмотрение практику агента, его изобретательность и способность к импровизаций» [Bourdieu, 1990, р. 13]).

 В этом смысле габитус может также быть и явлением коллективным. Габитус позволяет людям осмыслять социальный мир, однако существование множества габитусов означает, что социальный мир и его структуры не производят одинако­вое воздействие на разных акторов.

 Имеющийся в каждое конкретное время габитус создается на протяжении коллек­тивной истории: «Габитус; продукт истории, Порождает индивидуальные и коллек­тивные практики, и следовательно, саму историю, в соответствии с порожденными историей схемами» (Bourdieu, 1977, р. 82). Обнаруживаемый в каждом данном индин виде габитус приобретается в ходе индивидуальной истории и является функцией от* дельного момента в социальной истории, в который габитус имеет место. Габитус' одновременно обладает свойствами прочности и перемещаемости — он может перФ мешаться от одного поля к другому., Но люди могут иметь и несоответствующий га­битус, пострадать от того, что Бурдье называет гистерезисом. Хорошим примерен* этого эффекта запаздывания может быть человек, который был оторван от аграрного существования в современном докапиталистическом обществе и направлен на рабо­ту на Уолл-стрит. Габитус, приобретенный в докапиталистическом обществе, не по­зволил бы ему в удовлетворительной степени справиться с жизнью на Уолл-стрит.

 ' Данное понятие — это не изобретение Бурдье, а возрожденное им традиционное философское по­нятие (Wac

uant, 1989).

 ² Термин «габитус» происходит от лат. habitus — свойство, состояние, положение, и обыч но никак не переводится. — Примеч. пер.

 На момент написания данного очерка Пьер Бурдье занимал престижную должность за­ведующего кафедрой социологии в Коллеж де Франс (College de France) (Jenkins, 1992). Родившись в 1930 г. в небольшом сельском местечке на юго-востоке Франции, Бурдье вырос в семье, принадлежавшей к низшему среднему классу (его отец был почтовым чиновником). В начале 1950-х гг. он посещал престижный педагогический коллеж в Па­риже — Высшую педагогическую школу, где и получил диплом. Однако Бурдье отказался писать диссертацию. Отчасти это произошло потому, что он протестовал против зауряд­ного уровня преподавания и авторитарного устройства в учебном заведении. Принятая в школе твердая коммунистическая, особенно сталинистская, ориентация вызывала у него отторжение, и он находился в активной оппозиции к этим воззрениям. Короткий период времени Бурдье преподавал в провинциальной школе, однако в 1956 г. его призвали в армию, и два года он пробыл в составе французских войск в Алжире, по­сле чего он пробыл там еще два года. О своей жизни в Алжире Бурдье написал книгу. В1960 г. он вернулся во Францию и в течение года работал ассистентом в Парижском универси­тете. Он посещал лекции антрополога Леви-Стросса в Коллеж де Франс, а также рабо­тал ассистентом социолога Раймона Арона. На три года Бурдье перешел в университет Лилля, а затем вернулся, чтобы занять влиятельную должность директора-исследова­теля в Высшей практической исследовательской школе (L'Ecole Practi

ue des ttautes Etudes) в 1964 г.

 В последующие годы Бурдье стал крупной фигурой в парижских, французских и, в конце концов, мировых интеллектуальных кругах. Его творчество оказало влияние на ряд раз­личных областей, в том числе педагогику, антропологию и социологию. В 1960-х гг. он со­брал вокруг себя группу сторонников, и с тех пор его последователи сотрудничали с ним, а также добивались собственных интеллектуальных успехов. В1968 г. был основан Центр европейской социологии {Centre de Sociologie Europeenne), Бурдье стал его руководите­лем. С этим центром было связано издание уникального журнала Actes de la Recherbhe en Sciences Sociales f «Ученые труды в социальных науках»;, ставшего важной трибуной для Бурдье и его сторонников.

 С выходом в 1981 г. Раймона Арона в отставку освободилось место заведующего кафед­рой социологии в Коллеж де Франс. Большинство ведущих французских социологов (на­пример, Раймон Будон и Ален Турен) претендовали на эту должность. Однако кафедру от­дали Бурдье. С этого времени Бурдье стал даже более плодовитым автором, чем раньше, а его слава продолжала расти (более подробно о Бурдье см. eSwartz, 1997, р. 15-51).

 Интересный аспект творчества Бурдье — формирование его воззрений под влиянием не­прерывного, иногда явного, иногда скрытого, диалога с другими мыслителями. Например, многие его ранние размышления сформировались в диалоге с двумя видными учеными, которые были ведущими в годы его учебы, — Жан-Полем Сартром и Клодом Леви-Строс-сом. Из сартровского экзистенциализма Бурдье заимствовал ясное понимание акторов как создателей социальных миров. Однако Бурдье считал, что Сартр зашел слишком далеко, приписывая акторам чересчур большие возможности и при этом игнорируя структурные ограничения, которым они подвергаются. Интересуясь структурой, Бурдье, естественно, обратился к творчеству выдающегося структуралиста Леви-Стросса. На первых порах Бур-Габитус порождает социальный мир и одновременно сам порождается им," С одной стороны, габитус является «структурирующей структурой», т, е. струк­турой, которая структурирует социальный мир. С другой стороны, это «структу­рированная структура», — структура, которая структурирована социальным, ми* ром. В других терминах Бурдье описывает габитус как «диалектику интернализаь экстерналъностииэкстернализацииинтерналъности» (1977, р. 72). Таким образол<»| понятие габитуса позволяет Бурдье избежать необходимости выбора между субъек-f тивизмом и объективизмом, «избежать философии субъекта, не отменяя рассмот-дье весьма привлекал этот подход: фактически, в течение некоторого времени он описы­вал себя как «счастливого структуралиста» (цит. по: Jenkins, 1992, р. 17). Вместе с тем не­которые из его ранних исследований привели его к выводу о том, что структурализм — та­кой же ограничивающий, хотя и в другом направлении, подход, как экзистенциализм. Он оппонировал позиции структуралистов, считающих себя привилегированными наблюдате­лями людей, которые полагаются контролируемыми не осознаваемыми ими структурами. Бурдье потерял расположение к научной сфере, которая концентрируется исключительно на таких структурных ограничениях, утверждая, что социология

 может быть, не стоила бы и малейшего внимания, если бы вся ее цель сводилась к намерению выявить механизмы, которые активируют наблюдаемых ею индивидов — если бы она забыла о том, что имеет отношение к людям, даже к тем, которые, как марионетки, играют в игру, правил которой не знают, — короче говоря, если бы она не брала на себя задачу восстановить для людей значение их действий (Bourdieu, цит. по Robbins, 1991, р. 37).

 Бурдье определил одну из своих основных целей как ответ на крайности структурализма: «Я стремился вернуть исчезнувших у Леви-Стросса и других структуралистов... из-за рассмотрения их в качестве эпифеноменов структур реальных акторов» (цит. по: Jenkins, 1992, р. 17-18). Иначе говоря, Бурдье хотел объединить, по крайней мере, часть экзистенциализма Сартра со структурализмом Леви-Строоса,

 Кроме того, воззрения Бурдье сформировались под глубоким влиянием марксистской теории и марксистов. Как мы видели, будучи студентом, Бурдье выступал против некоторых крайностей марксизма, а позже он отверг идеи структурного марксизма. Хотя Бурдье нельзя считать марксистом, в его творчестве, несомненно, прослеживаются эаим- • ствованные из марксистской теории идеи. Наиболее знаменателен его акцент на практике (праксисе) и желание соединить в своей социологии теорию и (исследовательскую) практику. (Можно сказать, что вместо экзистенциализма или структурализма Бурдье занимается «праксеологией».) В его творчестве также наблюдается освободительная направленность, относительно которой можно говорить о его стремлении к освобождению людей от политического и классового господства. Однако, как это было и в случае Сартра и Леви Стросса, лучше всего сказать, что Бурдье формирует свои воззрения, используя Маркса и марксистов в качестве отправной точки.

 В творчестве Бурдье прослеживается также влияние других теоретиков, особенно Ве-бера и ведущего теоретика французской социологии — Эмиля Дюркгейма. Но Бурдье против того, чтобы его называли приверженцем Маркса, Вебера, Дюркгейма или кого-либо другого. Он считает такие ярлыки ограничивающими, чересчур упрощающими и оскорбляющими его творчество. В известном смысле Бурдье создавал свои идеи в кри­тическом диалоге, который начался, когда он был студентом, и продолжается по сей день: «Все, что я сделал в социологии и антропологии, я сделал настолько же вопреки тому, чему меня учили, насколько благодаря этому» (Bourdieu, в: Bourdieu and Wac

uant, 1992, p. 204).

 рение агента,... а также философии структуры, не забывая принимать во внима­ние ее воздействие на агента» (Bourdieu and Wac

uant, 1992, p. 121-122).

 Именно практика служит опосредующим звеном между габитусом и социальным миром. С одной стороны, именно через практику создается габитус; с другой сторо­ны, именно в результате практики создается социальный мир. Бурдье говорит об опосредующей функции практики, когда определяет габитус как «систему структу­рированных и структурирующих диспозиций, которая образована практикой и посто­янно нацелена на практические... функции (цит. по: Wacuant, 1989, р. 42; см. также

19.Новейшая теория современности

 Сегодня в социологии идут ожесточенные дискуссии меж­ду теми, кто продолжает считать нынешнее общество со­временным миром, и теми, кто утверждает, что в последние годы произошли существенные изменения и мы перешли в новый, «постсовременный» мир. Две заключительные гла­вы настоящей книги посвящены этим двум теоретическим позициям. В данной главе мы рассмотрим творчество тех представителей сегодняшней социологии, которые продол­жают считать, что эпоха модерна не закончена, а в следую­щей (и последней) главе мы предлагаем обзор воззрений некоторых важнейших теоретиков постмодернизма.

 Классические теоретики о современности

 Прежде чем перейти к знакомству с творчеством мыслителей нашего времени о современности, напомним читателю о том, что большинство классических теоретиков занимались анали­зом и критикой общества эпохи модерна. Такой анализ, напри­мер, отчетливо проводится в творчестве четырех крупнейших классических теоретиков социологии: Маркса, Вебера, Дюрк-геймаи Зиммеля. Все они исследовали вопрос возникновения и доминирующего влияния современности. Хотя эти мысли­тели прекрасно осознавали преимущества современности, в наибольшей степени их творчество стимулировалось крити­кой порожденных современным миром проблем.

 Очевидно, что для Маркса современность определялась | капиталистической экономикой. Маркс признавал те улуч-\ шения, которые вызвал переход от ранних обществ к капи-■ тализму. Однако в своем творчестве он ограничивался глав-• ным образом критикой этой экономической системы и ее ' уродливых черт (отчуждения, эксплуатации и т. д.). ; Для Вебера определяющей проблемой современного мира является распространение формальной рациональности в ущерб другим ее типам и возникновение в результате этого железной клет­ки рациональности. Люди все в большей степени становятся заключенными этой железной клетки, вследствие чего постепенно теряют способность выражать не­которые из своих наиболее человеческих качеств. Конечно, Вебер признавал пре­имущества рационализации — например, сильные стороны бюрократии по срав­нению с более ранними организационными формами, однако больше занимался исследованием вызываемых рационализацией проблем.

 С точки зрения Дюркгейма, современность определяется органической соли­дарностью и ослаблением коллективной совести. Принеся с собой большую сво­боду и большую производительность, органическая солидарность также породи­ла ряд совершенно особых проблем. Например, с ослаблением общей морали люди стали зачастую ощущать свою бессмысленную «заброшенность» в современный мир. Иными словами, они испытывают страдание от аномии.

 Четвертому из вышеуказанных классических теоретиков, Георгу Зиммелю, мы уделим здесь несколько большее внимание, во многом из-за того, что недавно он был охарактеризован одновременно как модернист (Frisby, 1992) и постмодернист (Weinstein and Weinstein, 1993; Jaworski, 1997). Поскольку Зиммеля в определен­ной степени можно отнести к обеим категориям, он выступает важным соедини­тельным звеном между этой и следующей главами. Здесь мы обсудим, почему Зиммеля можно считать модернистом; в следующей главе мы рассмотрим аргу­менты в пользу его постмодернистской направленности.

 Фрисби придерживается той точки зрения, что «Зиммель — первый социолог современности» (Frisbi, 1992, р. 59). Считается, что Зиммель исследует современ­ность главным образом в двух взаимосвязанных областях — в сфере города и де­нежной экономики. В городе'современность концентрируется или усиливается, а денежная экономика предполагает распространение современности, ее расшире­ние (Frisby, 1992, р. 69).

 Поджи (Poggi, 1993) поднимает тему современности в ее взаимосвязи с день­гами, особенно в том виде, в каком это представлено в зиммелевской «Философии денег». Поджи считает, что в этой работе выражены три взгляда на современность. Во-первых, утверждается, что модернизация влечет за собой ряд преимуществ для человека, особенно способность людей выражать различные потенциальные воз­можности, которые в досовременном обществе оставались невыраженными, скры­тыми и подавленными. В этом смысле Зиммель считает современность «прозре­нием, то есть ясно выраженным проявлением присущих человеческому роду, но ранее не обнаруживавшихся возможностей» (Poggi, 1993, р. 165). Во-вторых, Зим­мель рассматривает мощное воздействие денег на современное общество. Нако­нец, Зиммель сосредоточивается на проблеме неблагоприятных последствий это­го влияния для современности, особенно на проблеме отчуждения. Последняя возвращает нас к центральному вопросу социологической теории Зиммеля в це­лом, равно как и к его социологии современности — «трагедии культуры», возра­стающему разрыву между объективной и субъективной культурой, или, как пи­шет Зиммель, «атрофии индивидуальной культуры и гипертрофии объективной культуры» (цит. по: Frisby, 1992, р. 69).

 С точки зрения Фрисби, Зиммель концентрируется на «опыте» современности. Важнейшие элементы этого опыта — время, пространство и случайная причинность — представляют собой центральные аспекты, по крайней мере, некоторых новых теорий современности, рассматриваемых в настоящей главе:

 Опыт современности в понимании Зиммеля носит прерывистый характер: время рас­сматривается как преходящее, где сходятся скоротечный момент и ощущение настоя­щего времени; пространство как диалектика отдаленности и близости... и причинность как условная, произвольная и случайная (Frisby, 1992, р. 163-164)

 Несмотря на то что Зиммеля, несомненно, можно считать постмодернистом и, как мы увидим в следующей главе, он, по-видимому, имеет с постмодернистами больше общего, чем другие классические социальные теоретики, тем не менее, по крайней мере, настолько же обоснованно, считать его модернистом. Можно почти с полной уверенностью говорить о том, что вопросы, которым он уделяет большое внимание, — особенно город и денежная экономика — составляют суть современ­ности. Таким образом, даже Зиммеля и, конечно, Маркса, Вебера и Дюркгейма лучше всего охарактеризовать как теоретиков, которые занимались социологией современности.

 К 1920 г. этих классиков социологической теории уже не было на свете. При вступлении в XXI в. стало очевидно, что мир с 1920 г. сильно изменился. Отно­сительно начала эпохи постмодерна (если предположить, что она наступила) су­ществуют значительные разногласия, однако никто не называет дату ранее 1920 г. Вопрос в том, являются ли происходящие с этого времени в мире изменения уме­ренными и служат продолжением изменений, связанных с эпохой современности, или же они столь драматичны и радикальны, что сегодняшний мир лучше описать новым термином — как постсовременный. В этой и следующей главах ведется обсуждение данного вопроса.

 В настоящей главе мы познакомимся с размышлениями нескольких теорети­ков нашего времени (существует много других ученых [например, Lefebvre, 1962/ 1995; Touraine, 1995; P. Wagner, 1994; Wood, 1997], чье творчество мы не сможем рассмотреть за недостатком места), которые различным образом и в неодинако­вой степени считают, что сегодняшний мир все еще лучше описывать как совре­менный.

 Сокрушительная сила современности

 Пытаясь не только соответствовать своей структурационной теории (см. гла­ву 11), но также создать образ, альтернативный предложенным классическими те­оретиками, например, образу железной клетки Вебера, Энтони Гидденс (Giddens, 1990; см. в Mestrovic, 1998, резкую критику теории современности Гидденса) опи­сал современный мир (зародившийся в Европе XVII в.) как «сокрушительную силу». В частности, он использует этот термин для описания продвинутого этапа современности — радикальной, высокой, или поздней, современности. Таким об­разом, Гидденс спорит с теми, кто утверждает, что мы вступили в эпоху постсов­ременности, хотя и допускает возможность определенного рода постмодернизма в будущем. Однако, по мнению Гидденса, несмотря на то что мы все еще живем в эпоху современности, сегодняшний мир существенно отличается от мира класси­ческих теоретиков социологии.

 Вот как он описывает сокрушительную силу современности:

 Неудержимая машина чудовищной силы, которой люди в определенной степени мо­гут коллективно управлять, но которая также грозит вырваться из-под нашего контро­ля и может расколоться на части. Сокрушительная сила уничтожает тех, кто ей сопро­тивляется, и несмотря на то что иногда кажется, что она следует неизменным путем, случается, что она странным образом меняет направление на совершенно непредсказу­емое. Это движение отнюдь не является всецело отталкивающим или невознагражда-ющим; часто оно может радовать и на него могут возлагаться надежды. Но пока суще­ствуют институты современности, мы никогда не сможем полностью контролировать направление либо темп этого движения. В свою очередь, мы никогда не будем чувство­вать себя в полной безопасности, поскольку местность, по которой проходит этот путь, чревата весьма существенными рисками (Giddens, 1990, р. 139)

 Как сокрушительная сила, современность крайне динамична, это «неудержи­мый мир», значительно превосходящий прежние системы по темпам, масштабу и глубине изменений (Giddens, 1991, р. 16). При этом Гидденс добавляет, что этасо-

 ■ крушительная сила не следует в единственном направлении. Кроме того, это не что-то единое: она состоит из нескольких конфликтующих и противоречащих друг другу частей. Таким образом, Гидденс говорит нам, что не предлагает «большую

 ,. теорию» старого образца или, по крайней мере, не предлагает простое однонаправ­ленное «большое повествование».

 Понятие сокрушительной силы вполне соответствует структурационной тео­рии, особенно той роли, которую играют в ней время и пространство. Образ со­крушительной силы выражает нечто, перемещающееся во времени и физическом пространстве. Однако этот образ не соответствует акценту, который Гидденс делал на власти социального агента. Представляется, что в образе сокрушительной силы этому механизму современности приписывается гораздо большее влияние, чем агентам, которые им управляют (Mestrovic, 1998, р. 155). Данный вопрос согласу­ется с более общей критикой разрыва между упором на деятельность в чисто тео­ретическом творчестве Гидденса и его независимым историческим анализом, ко­торый «указывает на господство системных тенденций над нашей способностью изменять мир» (Craib, 1992, р. 149).

 Современность и ее последствия

 Гидденс определяет современность на основе четырех основных институтов. Пер­вый из них — капитализм, который, как известно, характеризуется товарным про­изводством, частной собственностью на капитал, не обладающим собственностью наемным трудом и вытекающей из этих характеристик классовой системой. Вто­рой институт — индустриализм, предполагающий использование для производ­ства товаров неодушевленных источников энергии и машинного оборудования. Индустриализм не ограничивается сферой производства, а затрагивает множество других областей, например «транспортную коммуникацию и семейную жизнь» (Giddens, 1990, р. 56); Тогда как две первые характеристики современности едва ли ювы, о третьей — возможности надзора, хотя она и многим обязана творчеству Мишеля Фуко (см. главу 13), — этого сказать нельзя. Согласно определению Гидденса, «надзор означает наблюдение за действиями подчиненного населения ^в основном, но не только] в политической сфере» (Giddens, 1990, р. 58). Последнее институциональное измерение современности — это военное могущество, или контроль над средствами насилия, включая индустриализацию войны. Кроме того, следует отметить, что в своем анализе современности, по крайней мере, на мак­роуровне, Гидденс сосредоточивает внимание на современном национальном го­сударстве (а не на обществе, что более принято в социологии), которое считает в корне отличным от характерного для общества досовременной эпохи.

 Согласно структурационной теории Гидденса, динамизм современности при­дают три существенных аспекта: дистанцирование, высвобождение и рефлексив­ность. Первый аспект — разделение времени и пространства, или дистанцирова­ние (хотя этот процесс возрастающего разделения, как и все аспекты творчества Гидденса, не линейный, а диалектический). В обществах досовременной эпохи время всегда было соединено с пространством, а измерение времени не было точ­ным. При наступлении модернизации время было стандартизировано, и тесная связь между временем и пространством была нарушена. В этом смысле как из вре­мени, так и из пространства было «выкачено» содержание; никакое конкретное время или пространство не занимают привилегированного положения; они стали Чистыми формами. В обществах досовременной эпохи пространство главным об­разом определялось физическим присутствием и, следовательно, четко ограничен­ными местами. С наступлением современной эпохи пространство стало отделять­ся от места. Все более вероятными становятся отношения с теми, кто физически отсутствует и находится на все более отдаленном расстоянии. Гидденс считает, что место становится «фантасмогорическим», т. е. «места действия глубоко пронизыва­ются и формируются довольно отдаленными от них социальными воздействиями... "видимая форма" места действия скрывает дистанцированные отношения, кото­рые определяют его характер» (Giddens, 1990, р. 19).

 Пространственно-временное дистанцирование имеет в современности боль­шое значение по нескольким причинам. Во-первых, она делает возможным разви­тие рационализированных организации типа бюрократий и национального госу­дарства с присущим им динамизмом (по сравнению с досовременными формами) и способностью соединять локальные и глобальные сферы. Во-вторых, современ­ный мир помещен в фундаментальное понимание мировой истории и способен черпать из этой истории для создания настоящего. В-третьих, такое дистанциро­вание становится важнейшей предпосылкой второго по Гидденсу источника ди­намизма современности — высвобождения.

 Согласно определению Гидденса, высвобождение подразумевает «"отрыв" со­циальных отношений от локальных контекстов взаимодействия и их реструкту­рирование на неограниченных промежутках времени — пространства» (1990, р. 21)-Ключевую роль в современных обществах играют два рода разлагающих механиз­мов; оба можно включить в категорию абстрактных систем. Первый из них — сим­волические знаки, из которых наиболее известны деньги. Деньги обеспечивают пространственно-временное дистанцирование: мы способны заключать сделки

 с другими людьми, значительно отдаленными от нас во времени и/или простран­стве. Второй тип механизмов — экспертные системы, определяемые как «систе­мы технического выполнения или профессиональной экспертизы, организующие обширные области материальной и социальной среды, в которой мы сегодня жи­вем» (Giddens, 1990, р. 27). Наиболее очевидные экспертные системы включают в себя таких профессионалов, как юристы и врачи, — но и повседневные явления, например, наши машины и дома, создаются экспертными системами и испытыва­ют их воздействие. Экспертные системы дают гарантии (однако, не без рисков) действия через время и пространство.

 В современных обществах, где господствуют абстрактные системы со значи­тельным пространственно-временным дистанцированием, огромное значение име­ет доверие. Потребность в доверии связана с этим дистанцированием: «Мы не име­ем потребности доверять кому-то, кто постоянно находится в поле нашего зрения и чьи действия можно непосредственно отслеживать» (Giddens, 1991, р. 19). До­верие становится необходимым, когда мы, в результате возрастающего дистан­цирования, с точки зрения времени либо пространства, более не обладаем всей полнотой информации о социальных явлениях (Craib, 1992, р. 99). Доверие оп­ределяется как «уверенность в надежности человека или систем относительно данного набора результатов или событий, где эта уверенность выражает веру в че­стность или любовь другого или в правильность абстрактных принципов (техни­ческого знания)» (Giddens, 1990, р. 34). Доверие имеет огромное значение не толь­ко в современном обществе в целом, но также важно для символических знаков и экспертных систем, служащих высвобождающими механизмами в современном мире. Например, для того чтобы работали денежная экономика и правовая систе­ма, люди должны им доверять.

 Третья динамическая характеристика современности — этоее рефлексивность. Являясь фундаментальным свойством структурационной теории Гидденса (рав­но как и, по его мнению, человеческого существования), рефлексивность приоб­ретает особое значение в современности, где «социальные практики постоянно ис­следуются и преобразуются в свете поступающей информации об этих практиках, таким образом существенно изменяя свой характер» (Giddens, 1990, р. 38). Все в современном мире открыто рефлексии, в том числе и сама рефлексия, что остав­ляет у нас всеобъемлющее ощущение неопределенности. К тому же здесь снова возникает проблема двойной герменевтики (см. главу 11), поскольку рефлексия экспертов о социальном мире, как правило, изменяет сам этот мир.

 Опосредованный характер современной жизни поднимает ряд особых вопро­сов. Один из них — необходимость доверия абстрактным системам в целом и экс­пертным системам, в частности. Используя одну из своих довольно спорных ме­тафор, Гидденс говорит, что детям «делают прививку» «дозой» доверия в период  первичной социализации. Этот аспект социализации снабжает людей «защитным коконом», который по мере наступления зрелости способствует приобретению ими некоторой онтологической безопасности и доверия. Это доверие, как прави­ло, подкрепляется рядом рутинных событий, с которыми мы сталкиваемся в по­вседневной жизни. Однако существуют и связанные с современностью новые и опасные риски, которые всегда угрожают нашему доверию и грозят привести к всеобъемлющей онтологической ненадежности. Как считает Гидденс, хотя разлагаю­щие механизмы обеспечили нам безопасность в различных областях, они также по­родили особый «профиль риска». Риск имеет характер, глобальный по силе (ядерная война может уничтожить нас всех) и распространению случайных событий, затраги­вающих множество людей во всем мире (например, изменения в международном раз­делении труда). Кроме того, существуют риски, которые можно объяснить нашими попытками управлять материальной окружающей средой. Риски также вызываются созданием институциональных рисковых сред, например глобальных рынков инве­стиций. Люди все более осознают существующие риски, и религия и обычаи все бо­лее теряют свое значение в качестве основы веры в то, что риски эти могут быть преобразованы в надежность. Большой круг общественности сегодня, вероятно, осведомлен о рисках, с которыми мы сталкиваемся. Наконец, существует тягост­ное осознание того, что способность экспертных систем бороться с этими рисками ограничена. Именно эти риски придают современности образ неудержимой сокруши­тельной силы и наполняют нас онтологической неуверенностью.

 Что же произошло? Почему мы испытываем негативные последствия суще­ствования в качестве пассажиров сокрушительной машины современности? Гид­денс выдвигает несколько причин. Первая из них — дефекты конструкции, которые наличествуют в современном мире: те, кто разрабатывал элементы современного мира, допустили ошибки. Вторая возможная причина — несостоятельность опе­раторов: проблема связана не с разработчиками, а с теми, кто руководит современ­ным миром. Однако основное значение Гидденс придает двум другим факторам — непреднамеренным последствиям и рефлексивности социального знания. Имеется в виду, что последствия, которые действия будет иметь для системы, никогда нельзя полностью прогнозировать, а новое знание постоянно толкает системы в новых направлениях. По всем указанным причинам мы не можем полностью контроли­ровать сокрушительную силу, современный мир.

 Тем не менее Гидденс не уступает, а предлагает парадоксальный курс утопи­ческого реализма. Он ищет равновесие между утопическими идеалами и реалия­ми жизни в современном мире. Он также придает значение той роли, которую могут сыграть в преодолении некоторых рисков современного мира и указании нам на общество, где эти риски смягчены, социальные движения. Попытка Гидденса (Giddens, 1994) найти компромиссную политическую по­зицию видна из заглавия одной из его поздних книг — «По ту сторону левого и пра­вого: будущее радикальной политики». В то время как существующие политические позиции теряют свою жизнеспособность, Гидденс предлагает перестроенную «ра­дикальную политику», основанную на утопическом реализме и ориентированную на обращение к проблемам бедности, загрязнения окружающей среды, деспоти­ческой власти и принуждения, насилия в социальной жизни. В политическую по­зицию Гидденса входит принятие по крайней мере некоторых аспектов капитализ­ма (например, рынков) и отрицание многих аспектов социализма (например, революции). Таким образом, Гидденс предпочел идти по очень узкому и трудно­му политическому канату.

 Попробуем определить, какую позицию Гидденс занимает относительно пост­современности, придерживаясь описанных взглядов на современность. С одной стороны, он отвергает практически все принципы, которые мы обычно связываем с постмодернизмом. Например, касаясь идеи о невозможности систематичного знания, Гидденс говорит, что такая точка зрения привела бы нас к «полному отка­зу от интеллектуальной деятельности» (1990, р. 47). Однако, считая, что мы жи­вем в эпоху «высокой» современности, Гидденс полагает, что уже сейчас наличе­ствует возможность получить некоторое представление о постсовременности. Этот мир, по его мнению, будет характеризоваться постдефицитной системой, все более многослойной демократизацией, демилитаризацией и гуманизацией технологии. Однако явно не существует никаких гарантий, что мир будет двигаться в направле-- нии хотя бы некоторых, не говоря уже обо всех, свойств постмодерна. Рефлексив­ность проявляется в том, что, по мнению Гидденса, говоря о таких возможностях, он (и другие) может в определенной степени содействовать их осуществлению.

 Современность и идентичность

 Тогда как работа «Последствия современности» носит во многом макроориенти-рованный характер, в «Современности и самоопределении» (Giddens, 1991) боль­ше внимания уделяется микроаспектам эпохи поздней современности, особенно

 ■личности. Конечно, Гидденс рассматривает личность как диалектически связан­ную с институтами современного общества, однако основное внимание здесь он уделяет микростороне континуума. Мы тоже сосредоточимся на вопросах микро-

 _t порядка, однако не следует упускать из виду более обширную диалектику:

 Трансформация самоопределени и глобализации... — это два полюса диалектики ло­кального и глобального в условиях высокой современности. Изменения в интимных ас­пектах личной жизни... непосредственно связаны с установлением социальных связей очень широкого масштаба... впервые в человеческой истории «личность» и «общество» взаимосвязаны в глобальной среде (Giddens, 1991, р. 32)

 Как мы видели, Гидденс определяет современный мир как рефлексивный и утверждает, что «рефлексивность современности проникает внутрь личности... личность становится рефлексивным проектом» (1991, р. 32). То есть личность становится чем-то, о чем можно размышлять, что можно изменять и даже фор­мировать. Индивид не только делается ответственным за создание и сохранение собственной личности — эта ответственность имеет сплошной и всеобъемлющий характер. Личность становитсяпродуктом самоисследования, а также развития тесных социальных взаимоотношений. В современном мире даже тело «вовле­кается в рефлексивную организацию социальной жизни» (Giddens, 1991, р. 98). |. Мы ответственны за формирование не только нашей личности, но также (что с f этим связано) наших тел. Центральное значение в рефлексивном создании и под­держании личности имеет телесный облик и его соответствующие проявления в разнообразных обстановках и условиях. Кроме того, тело подвергают множе­ству «режимов» (например, книги по диете и физическим упражнениям), что не только помогает индивидам формировать тело, но также способствует самореф­лексивности, равно как и рефлексивности современности в общем. Результатом, в целом, становится свойственная современному миру одержимость своим те­лом и своей личностью.

 Современный мир влечет за собой «секвестр опыта», или «связанные процес-i маскировки, отделяющие рутины обыденной жизни от следующих явлений: зумия; преступности; болезни и смерти; половой жизни; природы» (Giddens, 191, р. 149,156). Такой секвестр происходит в результате возрастания роли абст-ктных систем в повседневной жизни. Эта изоляция дает нам большую онтоло-ческую безопасность, однако ценой этого оказывается «исключение из социаль-►й жизни фундаментальных экзистенциальных вопросов, которые ставят людей :ред важнейшими нравственными дилеммами» (Giddens, 1991, р. 156).

 Хотя современность схожа с обоюдоострым мечом, вызывая как позитивные, к и негативные изменения, Гидденс осознает фундаментальную «нависающую розу личностной бессмысленности» (1991, р. 201). Все значимое изъято из по-едневной жизни; его подавили. Но диалектически, возрастающая саморефлек-пвность приводит к увеличению вероятности возврата того, что подверглось по-Алению. Гидденс считает, что мы вступаем в мир, в котором «на коллективном ювне и в повседневной жизни нравственные/экзистенциальные вопросы снова убиваются на центр арены» (1991, р. 208). Мир постсовременности есть, по Гид-«су, мир, который характеризуется «реморализацией». Нравственные и экзис-нциальные проблемы, которые изымались из социальной жизни, займут цент-льное положение в обществе, которое, по мнению Гидденса, предвещается и >едвосхищается саморефлексивностью эпохи поздней современности.

 овременность и интимность

 Ногие из этих вопросов Гидденс затрагивает в «Трансформации интимности» 992). В настоящей работе Гидденс рассматривает происходящие в сфере ин-шных отношений изменения, демонстрирующие движение в сторону другого 1Жного понятия в его рассуждениях о современном мире — чистых взаимоот->шений, или «ситуации, при которой в социальное отношение вступают ради :го самого, ради того, что каждый может извлечь из длительного общения с >угим; и которое продолжается, пока обе стороны считают, что оно доставляет 1ждому индивиду достаточное удовлетворение, чтобы остаться в этом отноше-ш» (Giddens, 1992, р. 58). В случае интимного общения чистые взаимоотноше-1Я характеризуются эмоциональной коммуникацией с самим собой и другим !ловеком в ситуации сексуального и эмоционального равенства. Демократиза-\я интимных отношений может привести к демократизации не только межлич->стных отношений в целом, но также и макроинституционального устройства, зменение характера интимных отношений, в которых женщины («эмоциональ->ie революционерки современности» [Giddens, 1992, р. 130]) взяли на себя ини-1ативу, а мужчины проявили себя «увальнями», имело революционное значе-ie для общества в целом.

 В современном мире интимные отношения и половая жизнь (и, как мы виде-1, многое другое) подверглись ограничению. Однако этот секвестр, являясь в 1зличных отношениях освобождающим от интимного общения в традиционных одествах, представляет собой и форму подавления. Рефлексивная попытка со-1ать более чистые интимные отношения должна осуществляться отдельно от  более крупных нравственных и этических вопросов. Но все же это современное установление Начинает испытывать на себе давление, когда люди, в особенности женщины, пытаются рефлексивно сконструировать самих себя и других. Таким образом, Гидденс выступает не за сексуальное освобождение или плюрализм, а за обширные этические и моральные изменения, изменения, которые, как он счита­ет, уже происходят в интимных отношениях:

 Нет необходимости ожидать содиополитической революции, чтобы содействовать ре­ализации проектов освобождения, такая революция и не способствовала бы этому в значительной степени. Революционные процессы уже происходят в инфраструктуре личной жизни. Трансформация интимности требует психических, а также социальных изменений, и такие изменения, идущие «снизу вверх», потенциально могут разветвить­ся, затрагивая другие, более публичные институты (Giddens, 1992, р. 181-182).

 Общество риска

 Мы уже затрагивали вопрос риска в творчестве Гидденса, посвященном пробле­мам современности. Как пишет Гидденс,

 современность есть культура риска. Этим я не хочу сказать, что социальная жизнь по своей сути более опасна, чем прежде; для большинства людей это не так. Понятие рис­ка скорее имеет фундаментальное значение для способа организации социального мира как непрофессиональными акторами, так и техническими специалистами. Современ­ность снижает общую рискованность определенных сфер и форм жизни, однако в то же время она привносит новые параметры риска, которые были прежним эпохам в ос­новном или совершенно неизвестны (Giddens, 1991, р. 3-4)

 Таким образом, Гидденс (Giddens, 1991, р,28) описывает как «вполне точный» тезис, приводимый в работе Ульриха Бека «Общество риска: к новой современ­ности» (1992; Bronner, 1995), которую мы рассмотрим в данном разделе.

 С точки зрения нашего анализа, подзаголовок работы Бека имеет большое зна­чение, поскольку указывает на то", что он, как и Гидденс, отвергает мнение, согласно которому мы вступили в эпоху постмодернизма. По мнению Бека, мы продолжаем жить й мире современности, хотя и новой формы современности. Прежняя, «клас­сическая» фаза современности ассоциировалась с индустриальным обществом, тогда как возникающая новая современность и ее технологии связываются с обще­ством риска (Clark, 1997). Хотя мы еще не живем в обществе риска, мы уже не жи­вем и только в индустриальном обществе; т. е. современный мир соединяет в себе элементы обеих стадий. Фактически, общество риска можно рассматривать как вид общества индустриального, поскольку многие из этих рисков связаны с индустри­альным развитием. Бек так резюмирует свою позицию:

 Точно так же; кац в девятнадцатом веке модернизация разрушила структуру феодаль­ного общества и породила индустриальное общество, сегодня модернизация разрушает индустриальное общество, и рождается другая современность... Тезис настоящей кни­ги следующий: мы являемся свидетелями не конца, но начала современности — то есть современности за пределами ее классической индустриальной конструкции (Beck 1992, р. 10)

 Незавершенный проект современности

 Юрген Хабермас, предположительно, не только ведущий социальный теоретик на .сегодня, но также активный поборник современности и рациональности вопреки нападкам на эти воззрения со стороны постмодернистов (и не только). Согласно Сэйдману, в отличие от многих современных интеллектуалов;занявших анти- или постмодернист­скую позицию, Хабермас в институциональном устройстве современности видит структуры рациональности. В то время как многие интеллектуалы стали скептически относиться к освободительному потенциалу современности... Хабермас продолжает настойчиво говорить об утопических возможностях современности. В социальной ситуации, в которой вера в провозглашенную Просвещением программу построения иде­ального общества с помощью разума являет собой гаснущую надежду и отвергнутого идола, Хабермас остается одним из ярых ее защитников (Seidman, 1989, р. 2).

 Хабермас (Habermas, 1991,1987b) понимает современность как «незавершен­ный проект», имея в виду, что в современном мире еще должно быть сделано многое, прежде чем мы сможем говорить о возможности постсовременного мира (Scambler, 1996).

 В главе 11 мы рассмотрели значительную часть размышлений Хабермаса о современности, когда знакомились с его рассуждениями о системе, жизненном мире и колонизации жизненного мира системой. Можно сказать, что Хабермас (Habermas, 1986, р. 96) занимается «теорией патологии современности», по­скольку он считает, что современность находится в противоречии сама с собой. Под этим он подразумевает, что рациональность (в основном, формальная ра­циональность), которая стала характеризовать социальные системы, отлична от рациональности, характеризующей жизненный мир, и находится с ней в проти­воречии. Социальные системы стали более сложными, дифференцированными, интегрированными и характеризуемыми инструментальным разумом. Жизнен­ный мир тоже претерпел возрастающую дифференциацию и уплотнение (за ис­ключением фундаментальных знаний и ценностных сфер истины, добра и кра­соты), секуляризацию и институционализацию норм рефлексивности и критики (Seidman, 1989, р..24). В рациональном обществе рационализация как системы, так и жизненного мира могла бы следовать своим особым путем, подчиняться своей собственной логике. Рационализация системы и жизненного мира приве­ла бы к возникновению общества, в котором присутствовало бы и материальное изобилие наряду с контролем над внешней средой (как следствие рациональных : систем), и истина, добро, и красота (проистекающие из рационального жизнен­ного мира). Однако в современном мире система стала главенствовать и подверг­ала жизненный мир колонизации. В результате, хотя мы имеем возможность вку-Цщать плоды рационализации системы, мы лишаемся богатства жизни, которое стало бы возможным, если бы мог расцвести и жизненный мир. Многие соци-льные движения, возникшие на «границе» между жизненным миром и систе-*ой за несколько последних десятилетий, можно объяснить сопротивлением ко­лонизации и обеднению жизненного мира.

 Анализируя колонизацию жизненного мира системой, Хабермас сравнивает эю теорию с примерами из истории социальной мысли:

 Основное направление социальной теории — от Маркса через Спенсера и Дюркгейма до Зиммеля, Вебера и Лукача — должно рассматриваться как ответ на вхождение внеш-несистемных границ в само общество [жизненный мир Хабермаса], на возникновение «внутренней чужой территории»... которое понимается как отличительная черта со­временности» (Habermas, 1991, р. 255-256; курсив мой).

 Иначе говоря, «отличительной чертой современности», по мнению Хаберма-, а также большинства классических теоретиков, является, используя термин Хабермаса, колонизация жизненного мира системой.

 Что же тогда, по Хабермасу, есть завершение проекта современности? Кажет­ся очевидным, что конечным результатом должно быть совершенно рациональное

20.Постмодернизм

 Постмодернистская социальная теория Сегодня социология сталкивается с ситуацией, в которой 10 лет назад уже находи­лись некоторые направления, главным образом, в сфере гуманитарных наук:

 Момент постмодерна наступил, и сбитые с толку интеллектуалы, художники и куль­турные деятели задавались вопросом, стоит ли им примкнуть к движению и присоеди­ниться к карнавалу или же лучше сидеть на обочине до тех пор, пока новое веяние не исчезнет в вихре культурной моды (Kellner, 1989b, p. 1-2)

 Несмотря на то что многие социологи и некоторые социологические теоре­тики до сих пор считают постмодернистскую социальную теорию преходящим  «Мишель Фуко был, возможно, самым знаменитым интеллектуалом в мире», — произнес Миллер после смерти Фуко от СПИДа в 1984 г. в возрасте 57 лет. (J. Miller, 1993, р. 13). Слава Фуко была результатом захватывающих работ, оказавших влияние на мыслителей в различных сферах, включая социологию. Кроме того, Фуко прожил крайне интересную жизнь, и темы, проходящие через его жизнь, как правило, определяли и его творчество. По сути дела, можно утверждать, что через свое творчество Фуко стремился лучше по­нять себя и те силы, которые заставляли его вести ту жизнь, которую он вел.

 Среди последних работ Фуко была трилогия, посвященная сексу, — «История сексуаль­ности» (1976), «Забота о себе» (1984) и «Польза удовольствия» (1984). Эти работы отра­жают пожизненную одержимость Фуко сексом. Значительная доля жизни Фуко, кажется, определялась этой навязчивой идеей, особенно его гомосексуальность и садомазохизм. Во время поездки в Сан-Франциско в 1975 г. Фуко посетил сильно заинтересовавшее его процветающее городское сообщество геев. Фуко, по-видимому, привлекал обезличен­ный секс, процветавший в имевших дурную репутацию банях там в тот период. Его инте­рес и участие в этих занятиях были частью его пожизненного интереса к «непреодолимо­му, невыразимому, бросающему в дрожь, ошеломляющему, экстатическому» (цит. по: J. Miller, 1993, р. 27). Иначе говоря, в жизни (и в творчестве) Фуко глубоко интересовали «пограничные переживания» (в которых люди [и он в том числе] целенаправленно дово­дили свои умы и тела до предела прочности), наподобие обезличенных садомазохистских опытов, происходивших в этих банях и вокруг них. Фуко был убежден в том, что именно во время таких пограничных переживаний становятся возможны великие личные и ин­теллектуальные прорывы.

 Таким образом, секс был связан с пограничными переживаниями, при этом одно и дру­гое было связано с взглядом Фуко на смерть: «Я думаю, что удовольствие, которое я счел бы самым настоящим удовольствием, было бы столь глубоким, столь сильным, столь не­преодолимым, что я не смог бы его вынести. ...Полное абсолютное удовольствие... для меня оно связано со смертью» (Foucault, цит по J. Miller, 1993, p. 27). Даже осенью 1983 г., когда он уже прекрасно знал о СПИДе и о том, что гомосексуалисты имеют несоразмер­но большую вероятность заразиться, он опять окунулся в обезличенный секс бань Сан-

 ОРОГРАФИЧЕСКИЙ

 Франциско: «Он воспринял СПИД очень серьезно... Когда он в последний раз отпра­вился в Сан-Франциско, он воспринял болезнь как пограничное переживание- (цит. по: J. Miller, 1993, р. 380).

 Фуко также имел пограничный опыт с ЛСД в Забриски-Пойнт в Долине Смерти весной 1975 г. Там Фуко впервые попробовал ЛСД, и наркотики очень сильно повлияли на его рассудок: «Небо взорвалось... и звезды дождем сыпятся на меня. Я знаю, что это не прав­да, и все же это Правда» (цит. по: J. Miller, 1993, р. 250). Со слезами, струившимися по лицу, Фуко сказал: «Я очень счастлив.... Сегодня вечером я по-новому взглянул на себя. ...Теперь я понимаю свою сексуальность.... Мы должны вернуться домой» (цит. по: J. Mil­ler, 1993, р. 251).

 До своего опыта употребления ЛСД Фуко испытывал затруднения при работе над иссле­дованием по истории сексуальности. Он планировал применить в этой работе во многом такой же подход, какой использовал в предыдущих произведениях, посвященных вопро­сам безумия и др. Однако после своего пограничного опыта употребления ЛСД он пол­ностью переосмыслил свой проект. Среди прочего, он уделил большее внимание лично­сти. Возможно, именно этот новый подход Фуко предчувствовал, когда во время своей поездки говорил о возвращении домой (т. е. к личности).

 Фуко довел себя до предела не только в личной жизни, но и в своем творчестве. В самом деле, можно сказать, что экстремальный характер обоих взаимно подпитывал обе сфе­ры его жизни. Что бы ни говорили о творчестве Фуко, оно, несомненно, имело чрезвы­чайно креативный характер; оно раздвигало и, возможно, даже выходило за границы кре­ативности. Творчество было для него пограничным переживанием, и исследование этого творчества может быть «пограничным переживанием» для читателя.

 Поскольку Фуко действовал на пределе, его жизнь и творчество не поддаются простому определению. Эта трудность была бы естественной для Фуко, учитывая, что однажды он написал: «Не спрашивайте, кто я, и не просите меня оставаться неизменным.... Не один человек, как и я, несомненно, пишет для того, чтобы не иметь лица» (Foucault, цит. по: J. Miller, 1993, р. 19). увлечением (и для некоторых она продолжает скорее выглядеть как карнавал, не­жели серьезная научная попытка), факт заключается в том, что социологические теоретики более не могут игнорировать постмодернистскую социальную теорию. В современной социальной теории она стала «самым модным развлечением город­ка» (Kellner, 1989b, p. 2). В сущности, эта забава была столь модной, что, по край­ней мере, один теоретик настаивал на том, что следует перестать использовать этот термин, потому что «чрезмерное употребление износило его до крайности» (Lemert, 1994b, p. 142). То есть этим термином злоупотребляли как его сторонники, так и противники и сами по себе и в ходе горячих дискуссий.

 С учетом значения постмодернистской социальной теории и порожденных ею жарких споров наша цель в данном разделе будет состоять в кратком введении в постмодернистскую мысль (Antonio, 1998; Ritzer, 1997). Это, однако, не простая задача. Во-первых, между постмодернистскими мыслителями, которые сами по себе чрезвычайно своеобразны, имеются значительные различия, поэтому труд­но делать какие-либо обобщения, которым соответствовало бы большинство тео­рий. Смарт (Smart, 1993), например, выделял три постмодернистские позиции.

 Розено (Rosenau, 1992) различает скептических и позитивных постмодернистских мыслителей.

 Согласно первой, крайней, постмодернистской позиции, произошел фундамен­тальный прорыв, и современное общество было заменено обществом постсовре­менным. Среди сторонников этой точки зрения Жан Бодрийяр, Жиль Делёз и Феликс Гваттари (Guattari, 1972/1983; Bogard, 1998; «Теория, культура и обще­ство», 1997). Согласно второй позиции, хотя такое изменение и имело место, по­стмодернизм вырастает из модернизма и неразрывен с ним. Приверженцами этой ориентации являются такие марксистские мыслители, как Фредрик Джеймсон, Эрнесто Лаклау и Шанталь Муффе, а также такие представительницы постмодер­нистского феминизма, как Нэнси Фрезер и Линда Николсон. Существует, нако­нец, позиция, которая разделяется самим Смартом и согласно которой можно рас­сматривать модернизм и постмодернизм не как отдельные эпохи, а как участников длительных и непрерывных отношений, причем постмодернизм постоянно ука­зывает на ограниченность модернизма. Хотя типология Смарта может быть полез­ной, постмодернисты, вероятно, ее бы отклонили как сильно упрощающую все разнообразие их идей и в ходе этого искажающую сами эти идеи.

 Хотя ни один термин не имеет сегодня большего резонанса среди ученых во множестве научных дисциплин, чем «постмодерн», относительно того, каково же точное значение этого термина, присутствует неопределенность и ведется полемика. Для большей ясности полезно проводить различие между термина­ми «постсовременность», «постмодернизм» и «постмодернисткая социальная теория».¹ Термин «постсовременностпъъ относится к исторической эпохе, ко­торую обычно считают следующей за эрой современности; «постмодернизм* — к произведениям культуры (в искусстве, кинематографе, архитектуре и т. д.), отличающихся от модернистских продуктов культуры, а «постмодернистская социальная теория» — к способу мышления, отличающемуся от модернист­ской социальной теории. Таким образом, постмодерн включает в себя новую ис­торическую эпоху, новые произведения культуры и новый тип теоретизирова­ния о социальном мире. Каждый из этих аспектов, несомненно, предполагает, что в последние годы произошло что-то новое и необычное, что уже нельзя опи­сать термином «модерн» и что эти новые обстоятельства встают на место мо­дернистских реалий.

 Что касается первого из этих понятий, широко распространено мнение, со­гласно которому современная эпоха заканчивается или уже завершилась, и мы вступили в новую историческую эпоху постсовременности. Лемер утверждает, что начало постмодернизма, по крайней мере символически, можно усмотреть в

 , крушении модернистской архитектуры, случившемся в 3:32 пополудни, 15 июля 1972 г. — в момент разрушения жилого микрорайона «Прютт-Айгоу» в городе Сент-Луис... Этот'массивный жилой комплекс в Сент-Луисе олицетворял собой самонадеянную убежденность модернистской архитектуры в том, что постройкой крупнейшего и само­го лучшего жилого комплекса проектировщики и архитекторы сумеют искоренить бед­ность и человеческие невзгоды. Осознавать эту символичность и разрушить олицетво­рение этой идеи означало признать провал модернистской архитектуры и, косвенно, самой современности (Lemert, 1990, р. 233; вслед за Jencks, 1977) Разрушение «Прютт-Айгоу» отражает различие во взглядах модернистов и постмодернистов на возможность найти рациональные решения проблем обще­ства. Возьмем другой пример: война с бедностью, которую вел в 1960-х гг. Линдон Джонсон, была типичным проявлением модернистской убежденности в возможно­сти обнаружения и реального осуществления рациональных решений социальных проблем. Можно сказать, что в 1980-х гг. администрация Рейгана и ее общее нежела­ние разрабатывать массовые программы по преодолению таких явлений были харак­терными проявлениями общества постмодерна и убежденности в том, что не су­ществует единого рационального решения различных проблем. Таким образом, можно сделать вывод о том, что в период между правлением президентских адми­нистраций Кеннеди, Джонсона и Рейгана Соединенные Штаты перешли от совре­менного к постсовременному обществу. Фактически, разрушение «Прютт-Айгоу» произошло именно в этих временных рамках.

 Второе понятие, «постмодернизм», связано с культурной сферой, в рамках которой утверждается, что наблюдается тенденция к вытеснению модернист­ских произведений продуктами постмодерна, Так, в сфере изобразительного

 Здесь я придерживаюсь различия, которое провели БесТ и Кх'ллнер (Best and Kellfler, JBSJt P- 5) искусства Джеймсон (Jameson, 1984), как мы скоро увидим, сопоставляет пост­модернистские, почти фотографические и безэмоциональные изображения Мэ-рилин Монро Энди Уорхолом с модернистским и крайне впечатляющим «Кри­ком» Эдварда Мунка. В сфере телевидения показ «Твин Пикса» обычно считают удачным примером постмодернизма, тогда как «Папа знает лучше всех» — хо­роший пример модернистской телевизионной программы. В сфере кинемато­графа в качестве постмодернистской работы можно рассматривать «Бегущий по лезвию», тогда как «Десять заповедей», несомненно, можно определить как мо­дернистский фильм.

 Третий аспект постмодерна, гораздо более уместный в данном контексте, — это возникновение постмодернистской социальной теории и ее отличия от теории модер­нистской. Модернистская социальная теория стремилась к универсальному, внеис-торичёскому, рациональному обоснованию своего анализа и критики общества. Для Маркса таким фундаментом было существование вида, тогда как для Хабермаса эту роль играл коммуникативный разум. Постмодернистское мышление отвергает эти 'поиски основания и склоняется к релятивизму, иррационализму и нигилизму. Вслед за Ницше и Фуко и некоторыми другими мыслителями постмодернисты поставили такие обоснования под сомнение, считая, что при этом определенные группы ставят­ся в привилегированное положение, а значение других принижается; одни группы наделяются властью, а другие представляются безвластными.

 Подобным же образом, постмодернисты отрицают представление о «больших повествованиях» или метанарративах. Именно в отрицании этих идей заметную роль играет один из важнейших постмодернистов — Жан-Франсуа Лиотар. Лио­тар (Lyotard, 1984, p. xxiii) начинает с определения модернистского (научного) знания как определенного вида единого большого синтеза (или «метадискурса»), который мы связываем с творчеством таких теоретиков, как Маркс и Парсонс. Среди больших повествований, которые Лиотар связывает с модернистской нау-КЬй, присутствуют «диалектика Духа, герменевтика значения, освобождения ра-«йШального или трудящегося субъекта или создание благосостояния» (Lyotard, 1984,р; xxiii):,

 >';. >Рйз современное знание, с точки зрения Лиотара, отождествляется с метапо-вёетвованиями, То постсовременное знание предполагает отрицание таких боль-'■ дашнарратйвов». Лиотар пишет: «До предела упрощая, я определяю постмодерн Шк недоверие к метаповествованиям» (Lyotard, 1984, p. xxiv). Конкретнее он ^верждает: «Давайте вести войну с тотальностью... давайте активируем различия» ('L'yotard, 1984, р. 82). Фактически, постмодернистская социальная теория ста­новится-торжеством различных теоретических подходов: «Постмодернистское знание яе является просто орудием авторитетов; оно совершенствует нашу вос­приимчивость к различиям и усиливает нашу способность допускать несораз­мерное» (LyotaTd, 1984, p. xxv). С этой точки зрения, социология в своем поиске различных' синтезов более конкретного характера перешла от периода модерна к Эпохе постмодерна. Как считают Фрезер и Николсон, метаповествованиям или большим нарративам» модерна Лиотар предпочитает «уменьшенные, локализован­ные повествования» (Lyotard, 1988, р. 89). Варианты новых синтезов, обсуждавшиеся на протяжении настоящей книги, можно считать примерами таких «уменьшен­ных», «локализованных» социологических повествований. Тогда как Лиотар отвергает большие повествования в целом, Бодрийяр отрица­ет идею большого повествования в социологии. С одной стороны, Бодрийяр отвер­гает само понятие социального. С другой стороны, отрицание социального приво­дит к отрицанию социологического метаповествования, связанного с модерном:

 ....великого организующего принципа, большого повествования Социального, нашед­шего поддержку и оправдание в идеях о разумном соглашении, гражданском обществе, прогрессе, власти, производстве — того, что могло свидетельствовать о том, что когда-то существовало, но более не существует. Эпоха социальной перспективы, точно со­впадающая с недостаточно определенным периодом, известным как модерн... прошла (Bogard, 1990, р. 10)

 Таким образом, постмодернистская социальная теория выступает за неприя­тие метаповествований в целом и больших повествований в социологии, в част­ности.

 Постмодернистская социальная теория в значительной степени была создани­ем людей, не являвшихся социологами (Лиотара, Деррида, Джеймсона и др.). В последние годы постмодернистский подход стал использоваться рядом социо­логов, и постмодернистская социальная теория, по крайней мере в некоторой сте­пени, может рассматриваться как часть классической социологической традиции. ■Возьмем, например, новую трактовку творчества Зиммеля, недавно появившу­юся под заглавием «Постмодернистский (постмодернизированный) Зиммель» (Weinstein and Weinstein, 1993; 1998). Вайнштейны признают вескость доводов в пользу характеристики Зиммеля как либерального модерниста, создавшего боль­шое повествование об исторической тенденции к господству объективной культу­ры — «трагедии культуры». Однако при этом они утверждают, что не менее веские аргументы можно привести в пользу отнесения Зиммеля к теоретикам постмодер­на. Таким образом, они признают обоснованность обеих альтернатив и считают, что обе одинаково верны. Вайнштейны заявляют: «С нашей точки зрения, "модер­низм" и "постмодернизм" являются не взаимоисключающие альтернативы, а дис­курсивные области, граничащие друг с другом» (1993, р. 21). Они отмечают, что могли бы интерпретировать творчество Зиммеля в модернистском ключе, но по­лагают, что постмодернистское толкование более полезно. Таким образом, они выражают вполне постмодернистскую позицию: «Не существует никакого кон­кретного Зиммеля, есть лишь разные Зиммели, прочитываемые сквозь призму разнообразных подходов современного дискурс-формирования» (Weinstein and Weinstein, 1993, p. 55).

 Какие же доводы цриводят Вайнштейны в защиту постмодернизированного характера творчества Зиммеля? Во-первых, обращается внимание на то, что Зим­мель в целом был противником тотализации; действительно, он склонен к детота-лизированию современности. Несмотря на свою теорию «трагедии культуры» и за ее исключением, Зиммель был прежде всего эссеистом и рассказчиком и в ос­новном рассматривал диапазон конкретных проблем, нежели всю целостность социального мира.

 Помимо этого, Вайнштейны и другие теоретики характеризуют Зиммеля как «фланёра*, т. е. праздношатающегося. Конкретнее, Зиммель описывается ими как социолог, который праздно проводил время, анализируя разнообразные соци­альные явления. Все они интересовали его благодаря своим эстетическим каче­ствами существовали для того, чтобы «щекотать, удивлять, радовать или достав­лять ему удовольствие» (Weinstein and Weinstein, 1993, p. 60). Рассказывается, как Зиммель проводил свою интеллектуальную жизнь, бродя среди многообразных социальных явлений, описывая одно дли другое в зависимости от своего настро­ения. Такой подход увел Зиммеля от тотализированного¹ видения мира и привел к рассмотрению им ряда отдельных, но важных элементов этого мира.

 Зиммель также описывается словом «бриколёр». Бриколёр — это такой интел­лектуальный «мастер на все руки», который использует все, чему случается попасть в его распоряжение. В распоряжении Зиммеля были многообразные фрагменты со­циального мира или, как пишут в терминах Зиммеля Вайнштейны (1993, р. 70), «че­репки объективной культуры». Будучи бриколёром, Зиммель по кусочкам соединя­ет любые идеи, которые может найти, чтобы пролить свет на социальный мир.

 Нет необходимости слишком детально разбирать интерпретацию Вайнштей-нами постмодернизированного творчества Зиммеля. Уже приведенные примеры разъясняют, что такая трактовка столь же приемлема, сколь и модернизирован­ное видение. Было бы гораздо сложнее сформулировать схожие постмодернист­ские взгляды других крупнейших классических теоретиков, хотя, несомненно, можно обнаружить такие аспекты их творчества, которые согласуются с пост-• модернистской социальной теорией. Сэйдман (Seidman, 1991) поясняет, что большая часть социологической теории модернистская, но, как показывает слу­чай Зиммеля, даже во вполне модернистской традиции присутствуют признаки постмодерна.

 Признаки постмодернистской социальной теории можно также обнаружить у критиков теории модерна в рамках социологической теории. Как отмечают неко­торые ученые (Antonio, 1991; Best and Kellner, 1991; Smart, 1993), ключевая пози­ция представлена Ч. Райтом Миллзом (Mills, 1959). Во-первых, Миллз на самом деле использовал термин «постмодерн» для описания следующей за Просвеще­нием эпохи, в которую мы вступали: «Мы находимся в конце так называемой эпо­хи модерна.... За эпохой модерна следует период постмодерна» (Mills, 1959, р. 165-166). Во-вторых, он был суровым критиком модернистской «большой тео­рии» социологии, особенно в том виде, в каком это осуществлялось Толкоттом Парсонсом. В-третьих, Миллз одобрял социальную и нравственную вовлеченность социологии. Говоря его языком, он стремился к социологии, связывавшей широ­кие общественные проблемы с конкретными личными.

 Несмотря на то что в творчестве Зиммеля и Миллза (и многих других) при­сутствуют признаки постмодернистской социальной теории, саму эту теорию мы обнаруживаем не здесь. Например, Бест и Келлнер утверждают, что Миллз «в весь­ма значительной степени является модернистом, если принимать во внимание его широкие социологические обобщения, тотализирующие социологические и исто­рические обзоры и веру в силу социологического воображения в деле понимания социальной реальности и изменения общества» (Best and Kellner, 1991, p. 8).

 Принимая во внимание описанные общие положения, перейдем теперь к бо­лее конкретному рассмотрению постмодернистской социальной теории. Мы по­знакомимся с некоторыми воззрениями двух крупнейших представителей пост­модернистской социальной теории — Фредрика Джеймсона и Жана Бодрийяра.

 Радикальная постмодернистская социальная теория: Жан Бодрийяр 1 Если Джеймсон — один из довольно умеренных социальных постмодернистских t    теоретиков, то Жан Бодрийяр — один из наиболее радикальных и неистовых пред-:■,    ставителей данного направления. В отличие от Джеймсона, Бодрийяр получил социологическое образование, однако его творчество давно вышло за границы данной дисциплины; действительно, оно не сдерживается какими-либо дисцип­линарными рамками, и Бодрийяр в любом случае вообще отрицал само понятие дисциплинарных границ.

 [ Следуя Келлнеру (Kellner, 1989d; готовится к изданию), мы сделаем краткий об-afop эволюции творчества Бодрийяра. Для его ранних работ, восходящих к 1960-м гг., была характерна модернистская (Бодрийяр не использовал термин «постмодер­низм» вплоть до 1880-х гг.) и марксистская ориентация. В своих ранних произве­дениях Бодрийяр разрабатывал марксистскую критику общества потребления. Уже на эти произведения существенный отпечаток наложили лингвистика и се-!'. миотика, из-за чего Келлнер утверждает, что раннее творчество Бодрийяра луч-|_г:   ше всего рассматривать как «семиологическое дополнение к теории политической I   экономии Маркса». Однако это случилось незадолго до того, как Бодрийяр начал |   подвергать марксистский подход (а также структурализм) критике и, в конечном счете, отказался от него.

 В работе «Зеркало производства» Бодрийяр (Baudrillard, 1973/1975) пришел к выводу, что марксистский подход является зеркальным отражением консерва­тивной политической экономии. Иначе говоря, Маркс (И марксисты) придержи­вались такого же взгляда на мир, как и консервативные сторонники капитализма.

 Ёодрийяр высказал идею символического обмена в качестве альтернативы — полного отрицания — обмену экономическому (Cook, 1994). Символический мен включает в себя непрерывный цикл «приобретения и возмещения, отдачи юлучения», щикл даров и встречных даров» (Baudrillard, 1973/1975, р. 83). Это [Ла идея, не попавшая в ловушку, расставленную Марксом; символический об-!Н явно был вне логики капитализма и противостоял ей. Понятие символиче-ого обмена подразумевало политическую программу, нацеленную на создание щества, характеризующегося таким обменом. Например, Бодрийяр выражает Этическое отношение к рабочему классу и, кажется, более положительно на-роен по отношению к новым левым, или хиппи. Вскоре, однако, он отказался от ех политических целей.

 Вместо этого Бодрийяр обратил свое внимание на анализ современного ему об-гства, в котором, как он полагает, уже господствует не производство, а «средства юсовой информации, кибернетические модели и системы управления, компьюте-I, обработка информации, индустрия развлечений и знаний и т. д.» (Kellner, 1989d, 61). Из этих систем рождается подлинный взрыв знаков (Harris, 1996). Можно азать, что мы перешли от общества, где господствовал способ производства, к об-еству, контролируемому кодом производства. Цель сдвинулась от эксплуатации получения прибыли к достижению господства с помощью знаков и производящих с систем. Кроме того, хотя когда-то знаки обозначали нечто реально существую-ее, теперь они не представляют собой практически ничего, кроме самих себя и >угих знаков; знаки стали самореферентными. Мы больше не можем говорить том, что реально; различие между знаками и действительностью сократилось. наиболее общем плане, мир постмодерна (потому что теперь Бодрийяр дей-:вует непосредственно в этом мире) — это мир, для которого характерно такое катие в противовес расширению (производственных систем, товаров, технологий т.д.), которое было свойственно обществу модерна. Таким образом, аналогично )му, как модернистский мир претерпел процесс дифференциации, можно считать, го постмодернистский мир подвергается дедифференциации.

 При описании мира постмодерна Бодрийяр, как и Джеймсон, также отмечает, го он характеризуется подражательством; мы живем в «век притворства» (Ваи-rillard, 1983, р. 4; Der Derian, 1994). Процесс подражания приводит к созданию шулякров, или «воспроизведений объектов или событий» (Kellner, 1989d, p. 78). огда стирается различие между знаками и реальностью, все труднее становится гличить реальное от того, что его копирует. Бодрийяр, например, говорит о «ра-гворении телевидения в жизни, растворении жизни в телевидении» (1983, р. 55). конечном счете, именно изображения реального, имитации занимают господству­ющее положение. Мы в плену этих симуляций, которые «образуют спиралевидную, руговую систему, не имеющую начала и конца» (Kellner, 1989d, p. 83).

 Бодрийяр (Baudrillard, 1983) характеризует этот мир как сверхреальность. [апример, средства массовой информации перестают быть зеркалом действительности, они становятся этой действительностью или даже становятся более реаль­ными, чем реальность. Низкопробные новостные шоу, которые так популярны сегод­ня на телевидении (например, «Местный выпуск»), служат наряду с «информацион­ной мозаикой» хорошим примером этой ситуации, поскольку ложь и искажение фактов, которые они преподносят зрителям, — это больше, чем реальность; это сверх­реальность. В результате, реальное ставится в подчиненное положение и, в конечном счете, вообще исчезает. Становится невозможно отличить реальность от спектакля. В сущности, «реальные» события все более принимают характер сверхреальных. На­пример, судебный процесс над бывшей футбольной звездой О. Дж. Симпсоном за убийства Николь Симпсон и Рональда Голдмана казался сверхреальным, прекрас­ной пищей для сверхреальных телевизионных шоу типа « Местный выпуск». В конеч­ном счете реальности больше нет, есть лишь сверхреальность.

 Рассматривая описанные аспекты, Бодрийяр концентрирует свое внимание на культуре, в которой, как он считает, происходит массовая «катастрофиче­ская» революция. Эта революция включает в себя все более возрастающую пас-■  сивность масс, а не их возрастающую мятежность, о которой говорили маркси­сты. Таким образом, масса представляется «"черной дырой" [которая] поглощает все значение, информацию, коммуникацию, сообщения и т.д., таким образом де­лая их бессмысленными... массы угрюмо бредут своим путем, игнорируя попыт-,ки манипулировать ими» (Kellner, 1989d, p. 85). Слова «безразличие», «апатия» и «инертность» хорошо характеризуют массы, пронизанные символами средств массовой информации, симулякрами и сверхреальностью. Средства массовой ' информации не манипулируют массами, но вынуждены удовлетворять их рас­тущий спрос на вещи и зрелища. В определенном смысле общество само пре­вращается в черную дыру, которой предстают массы. Резюмируя значительную часть этой теории, Келлнер заключает:

 Развитие инертности, превращение значения в средства массовой информации, превра­щение социального в массы, превращение масс в черную дыру нигилизма и бессмы­сленности — таково постмодернистское видение Бодрийяра (Kellner, 1989d, p. 118)

 Каким бы необычным ни казался такой анализ, в работе «Символический об­мен и смерть» (1976/1993) Бодрийяр еще более странен, скандален, непочтителен, неразборчив, игрив или, как говорит Келлнер, «карнавален». Бодрийяр рассмат­ривает современное общество как культуру смерти, где смерть является «образ­цом всякого социального исключения и дискриминации» (Kellner, 1989d, p. 104). Акцент на смерти также отражает бинарную оппозицию жизни и смерти. Напро­тив, общества, для которых характерен символический обмен, уничтожают бинар­ные оппозиции между жизнью и смертью (и с помощью этого также исключение и дискриминацию, которые сопутствуют культуре смерти). Именно страх смерти и исключения заставляет людей еще глубже погружаться в культуру потребления.

 Понимание символического обмена как предпочтительной альтернативы совре­менному обществу стало казаться Бодрийяру (Baudrillard, 1979/1990) слишком при­митивным, и в качестве предпочтительной альтернативы он стал рассматривать со­блазн, возможно, потому, что это больше соответствовало возникавшему ощущению постмодернизма. Срблазн «подразумевает очарование чистых простых игр, поверхостных обрядов» (Kellner, 1989d, p. 149). Бодрийяр превозносит соблазн, который э всей его бессмысленностью, игривостью, поверхностностью, «абсурдностью» и ррациональностью превосходит мир, в котором господствует производство.

 В конечном счете, Бодрийяр предлагает теорию неизбежного. Так, в одной из воих поздних работ под названием «Америка» он пишет, что при своем посещении гой страны «искал законченную форму будущей катастрофы» (Baudrillard, 1986/ 989, р. 5). Здесь нет надежды на революцию, как у Маркса. Здесь нет даже возмож-ости реформирования общества, на что рассчитывал Дюркгейм. В противополож-ость этому, мы представляемся обреченными на жизнь среди копий, сверхре-льности и сужения всего существующего в непостижимую черную дыру. Хотя творчестве Бодрийяра обнаруживаются также такие смутные альтернативы, как имволический обмен и соблазн, обычно он уклоняется от превознесения их досто-[нств или формулировки политической программы по их осуществлению.

Вопросы по социологии  1.Социология О.Канта 2.Социология Г.Спенсера 3.Социология Дюркгейма 4.Социология Маркса 5.Социология Вебера 6.Социология Парсонса 7.Cоциология Мертона 8.Социология Дарендорфа 9.Кр

 

• 14:21 05 Июля 2016
  Российско-китайский медуниверситет откроет магистерскую программу по TCM
• 01:21 05 Июля 2016
  На форуме МГУ Россия и Китай обсудят научно-образовательное сотрудничество
• 11:00 04 Июля 2016
  Реморенко: "ЕГЭ-туризм" в России сходит на нет
• 10:52 04 Июля 2016
  Летняя российско-австрийская школа откроется в Москве
• 15:31 01 Июля 2016
  В СПбГУ могут воссоздать географический факультет

Заказать уникальную работу