Управление образования мэрии г. Калининграда

МОУ гимназия №1

РЕФЕРАТ ПО ЛИТЕРАТУРЕ

ТЕМА:

СУДЬБА РОССИИ И ЕЕ РОЛЬ В МИРОВОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XVIII – XX ВЕКОВ

Автор: ученица 11 «Б» класса

Зыбко Анна Викторовна

Учитель: Морар Владимир Алексеевич

Калининград

2005 год

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

3-4

Глава 1. Война 1812 года – переломный момент русского самосознания – в литературных произведениях современников

4-7

Глава 2. Влияние западной цивилизации на конкретного человека на примере романа в стихах А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

7-9

Глава 3. Польский и кавказский вопросы в произведениях поэтов и писателей Золотого века

9-16

Глава 4. Россия и Запад в лирике и философских работах Ф. И. Тютчева

16-19

Глава 5. Российская цивилизация в творчестве Ф. М. Достоевского

19-20

Глава 6. Судьба России в произведениях литературы Серебряного века

20-25 

Заключение

25-26

Список использованной литературы

27

ВВЕДЕНИЕ

У нас две родины – Россия и Европа.

Ф. М. Достоевский

Вопрос места России в мировой цивилизации волновал практически всех русских писателей и философов как с геополитической точки зрения, так и с точки зрения духовности этого огромного государства. Тютчев в одном из своих самых вдохновенных  стихотворений спрашивает:

            Но где предел ему? И где его границы -

            На север, на восток, на юг и на закат?

Еще важнее было осмыслить, что представляет собой Россия, какое место она  занимает среди других держав и какую роль призвана сыграть в мировой истории. В силу своего срединного положения между Востоком и Западом Россия всегда стояла особняком и остро ощущала эту особенность как в политическом, так и в культурном отношении. Пушкин в статье «О ничтожестве литературы русской» (1834 год) очень точно  обозначил  это историческое расхождение:  

«Долго Россия оставалась чуждою Европе. Приняв свет христианства от Византии, она не участвовала ни в политических переворотах,  ни в умственной деятельности римско-кафолического мира. Великая эпоха возрождения не  имела на  нее  никакого  влияния; рыцарство не  одушевило  предков наших  чистыми восторгами, и  благодетельное потрясение, произведенное крестовыми походами, не отозвалось в краях  оцепеневшего севера... России определено было высокое предназначение. Ее необозримые  равнины поглотили силу монголов и остановили их нашествие на самом краю Европы;  варвары не осмелились оставить у  себя в тылу порабощенную Русь и возвратились на степи своего востока.  Образующееся просвещение было спасено растерзанной и издыхающей Россией».

Сложившаяся географически и исторически обособленность России и ее отличие от Западной Европы были очевидны для всех, однако из этого делались часто прямо противоположные выводы. 

«У нас две родины,­­ – заметил  Достоевский, – Россия  и Европа». 

Ни один русский мыслитель или общественный деятель не остался в стороне от этой проблемы. Ни один крупный писатель не обошел эту тему вниманием. Когда после проведения преобразований Петра I и перенесения  столицы  в Петербург Россия предъявила право называться европейским государством и вошла в чрезвычайно  близкое  взаимодействие  с  Западной Европой, это не только раскололо надвое русскую историю, но и надолго расслоило все  русское общество.  

Впервые вопрос о месте России в мировой истории нашел отражение в произведениях М. В. Ломоносова. Именно у него в торжественных одах впервые в русской поэзии появляется образ грандиозной Империи, простирающейся 

            От тихих восточных вод до берегов Балтийских,

            От непроходных льдов до теплых стран Каспийских.

Ломоносов, будучи европейски образованным человеком, не мог не оценивать позитивного влияния западной цивилизации в сфере научно-технического прогресса. Но в то же время он понимал, что насильственное прививание русским западной культуры не может быть благотворным ни для народа, ни для государства. Ломоносов был также убежден, что военные победы России нужны были не для того, чтобы кого-то завоевать или устрашить, а исключительно для освобождения народа от чужеземного владычества:

            Да движутся светила стройно

            В предписанных себе кругах,

            И реки да текут спокойно

            В тебе послушных берегах;

            Вражда и злость да истребится,

            И огнь и меч да удалится

            От стран твоих и всякий вред;

            Весна да рассмеется нежно,

            И земледелец безмятежно

            Сторичный плод да соберет.

Что же произошло в стране за последовавший после петровского прорыва и создания европейской столицы период, как складывались отношения России с европейскими державами и каковы были плоды этих отношений? Ответ на этот  вопрос мы попытаемся найти в литературных произведениях классиков периода XVIII – XX вв. 

ГЛАВА 1.  ВОЙНА 1812 ГОДА – ПЕРЕЛОМНЫЙ МОМЕНТ РУССКОГО САМОСОЗНАНИЯ – В ЛИТЕРАТУРНЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЯХ СОВРЕМЕННИКОВ

После Петра Россия оказалась искусственно рассечена на две совершенно различные части, друг друга почти не понимавшие и даже говорившие в буквальном смысле слова на разных языках (русском и французском). В стране  появилось две столицы, тоже очень мало друг друга понимавшие, и два вида населения, очутившихся как бы в разном историческом возрасте и все больше отдалявшиеся друг от друга. Из этого разделения и происходила та мучительная  раздвоенность, которая так тяготила  Тютчева, и не только его. Некрасов, также остро ее переживавший, пишет  в 1877 году,  за год до смерти, стихотворение «Приговор», посвященное этой теме:

            Вы в своей земле благословенной

            Парии – не знает вас народ,

            Светский круг, бездушный и надменный,

            Вас презреньем хладным обдает.

На протяжении всего XVIII столетия движение России к Западу идет еще как бы  по  инерции. А. С. Пушкин скажет об этом периоде истории так: «Ничтожные наследники северного исполина, изумленные блеском его величия, с суеверной точностию подражали ему во всем, что только не требовало нового вдохновения». Основным  проводником  западного  влияния  в  России  XVIII  века  было дворянство,  особенно столичное. Свой обширный досуг русское образованное общество, воспитанное по-европейски, употребляло для создания вокруг себя некоего подобия Европы, отгороженного от российской действительности, которая казалась тем более отталкивающей, чем более привлекал Запад. В своем послании «К вельможе», адресованном кн. Н. Б. Юсупову, Пушкин напишет: 

            Ты, не участвуя в волнениях мирских,

            Порой насмешливо в окно глядишь на них

            И видишь оборот во всем кругообразный.

Князь Юсупов в екатерининские времена был видным дипломатом и сенатором,  проводил много времени  в Европе, а в 1830 году, когда писалось пушкинское стихотворение, доживал свой век в подмосковном имении Архангельском, обставленном с чрезвычайной роскошью.

После Французской революции 1789 года отношение к Западу несколько  переменилось: оно стало  более разборчивым и осторожным; к тому же силы и возможности России к тому времени ощутимо возросли, и она уже начала  заметно вмешиваться  в  дела  Западной  Европы. Европа,  и  в первую очередь Франция, по-прежнему воспринималась в России как единственный и незыблемый  культурный образец,  но  в обществе как-то  почувствовалось, что всем русским во французов превратиться все-таки не получится. 

Но  в  начале XIX века, под действием грандиозных исторических потрясений,  в России разом обнажился весь запутанный узел накопившихся противоречий. Вторжение Наполеона в Россию, занятие Москвы, а затем изгнание и гибель его  гигантской армии – все это оказало потрясающее впечатление на русское общество, вызвав вполне естественно мощный подъем национального самосознания и всплеск патриотических настроений. «Подлинную историю России открывает собой лишь 1812 год; все, что было до того – только предисловие»,  –  писал  Герцен.  Война с Бонапартом воспринималась как великое столкновение России и Запада:

            Не вся ль Европа тут была?

            А чья звезда ее вела!..

            Но стали ж мы пятою твердой

            И грудью приняли напор

            Племен, послушных воле гордой,

            И равен был неравный спор,  –     

скажет Пушкин  позднее,  в 1831  году («Бородинская  годовщина»); но  и непосредственные участники событий 1812 года были уверены,  что они воюют не с французами, а со всем объединенным Западом. В их записках, письмах, стихах постоянно встречаются такие выражения, как «вооруженная Европа»  (Ф. Н. Глинка), «вся европейская армада» (Денис Давыдов), «соединенные силы всей Европы» (Александр I), «почти из всех европейских народов  составленная французская армия» (адмирал Шишков). Жуковский писал в своем стихотворении «Вождю победителей»:

            И восстают могущие тевтоны,

            Достойные Арминия сыны,

            Неаполь, Рим сбирают легионы,

            Богемец, венгр, саксон ополчены.

Война с Наполеоном была воспринята в России не просто как военное столкновение двух стран, а рубеж и даже переворот, имевший чрезвычайное значение для исторических судеб как России, так и Европы. Нашествие Наполеона было воспринято как Божья кара, как страшное и роковое возмездие за то, что Россия свернула с истинного пути и, слепленная ложным и фальшивым западным блеском, стала жить чужим умом и пользоваться плодами чуждой культуры. Еще  до  начала  вторжения  в стихах и письмах современников появляются апокалипсические интонации, которые все усиливаются  по мере развития событий. Сквозным мотивом  в них проходят темы Рока, Провидения, Судьбы,  Божьего Промысла. Вот как описывает        Ф. Н. Глинка 1812 год: «Начало его наполнено было мрачными предвестиями, томительным ожиданием. Гневные тучи сгущались на Западе. Вслед за пламенною  кометою многие дивные  знамения на  небе явились. Люди ожидали будущего, как Страшного суда. Глубокая, однако ж, тишина и тайна господствовали на Земле. Но эта обманчивая тишина была провозвестницей страшной бури. Взволновались народы, и все силы, все оружие Европы обратилось на Россию».  

В одиночестве чувствовала себя Россия во время наступления французов, оставаясь последней  не  подчинившейся  Наполеону  державой на  континенте. Изгнание Наполеона за пределы России, столь же стремительное и феерическое, как и его недавнее наступление, перевернуло отношение русских  к Западу.   

            Когда надеждой озаренный

            От рабства пробудился мир,

            И галл десницей разъяренной

            Низвергнул ветхий свой кумир,

Россия получала для себя новую и необыкновенно привлекательную роль избавительницы Европы от тирана, заковавшего ее в цепи рабства. Европа тогда была солидарна с этим мнением; даже в Париже во время вступления русских войск местные жители кричали с ликованием «Vive Alexandre, a  bas le tyran!» («Да здравствует Александр, долой  тирана»). С таким  же  «неистовым  восторгом»  русских  встречали в Польше и Германии.  

Впечатление, оказанное этой волшебной переменой на русских, было  настолько сильным, что оно не изгладилось у них и много десятилетий спустя.  В 1832 году М. В. Погодин начал свой курс лекций в Московском университете со слов: «Отразив победоносно  такое нападение,  освободив  Европу от  такого  врага, низложив его с такой высоты, обладая такими средствами, не нуждаясь ни в ком и нужная всем, может ли чего-нибудь опасаться Россия? Кто  осмелится оспаривать ее первенство,  кто помешает  ей  решать  судьбу Европы и судьбу всего человечества?» 

Уже для современников этих событий было очевидно, что в 1812 – 1814 годах завершилась одна и началась совершенно другая эпоха в отношениях  России  с Западом. Теперь они утрачивают свой прежний характер смирения и национального самоуничижения.  Россия считает себя  равной Европе  и  в чем-то даже превосходящей ее: своими внутренними силами, своим единством,  истинностью своей  религиозности,  исторической   юностью.  Именно  победа  над Наполеоном вызвала к жизни тот небывалый взлет, который русское национальное самосознание, а вслед за ним и русская  культура пережили  после 1812 года. Об этом говорит Пушкин, утверждая, что Наполеон русскому народу «высокий жребий указал».  

В  1815  году  семнадцатилетний  Дельвиг  весьма проницательно предполагает: «может быть, за веком, прославленным нашим громким оружием, последует  золотой  век российской  словесности?». И он действительно наступил, этот век ярких поэтических индивидуальностей: Жуковский, Батюшков, Языков, Баратынский, Карамзин, Давыдов, Вяземский, Пушкин. Эпоха порождает литературу, хорошая литература отражает жизнь и дает потомкам представления о наиболее характерных чертах современного ей общества и о людях, его составляющих.  

Таков был патриотический порыв во время войны 1812 года, который Лев Толстой сравнил с русской  дубиной, опустившейся на спину зарвавшегося врага. Призрак наполеоновского нашествия еще долго тревожил русское образованное  общество.

ГЛАВА 2. ВЛИЯНИЕ ЗАПАДНОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ НА КОНКРЕТНОГО ЧЕЛОВЕКА НА ПРИМЕРЕ РОМАНА В СТИХАХ А. С. ПУШКИНА «ЕВГЕНИЙ ОНЕГИН»

Русский философ, современник Пушкина, Н. Я. Данилевский в своей работе «Россия и Запад» отметил, что для его поколения характерно подражание Западу, он даже дал этой «болезни» название – «европейничанье». Несомненно, таким пороком страдали и многие герои литературных произведений Золотого века. Роман в стихах “Евгений Онегин”, пожалуй, можно считать самой яркой и достоверной  иллюстрацией этого явления в жизни русского общества того периода.  Мы видим, как бессмысленное и бездумное подражание европейским порядкам, доходящее иногда до крайней степени рафинированности и утонченности,  оставляло  в  самом  этом  обществе  некий  горький  привкус, неприятный осадок, тягостное ощущение пустой забавы, бесплодного и праздного времяпровождения, бесцельного удовлетворения своих желаний или амбиций. 

В первой же главе пушкинского «Евгения Онегина» замечаем, что главный герой – “мод воспитанник примерный”:

            ………………мой Евгений

            В своей одежде был педант

            И то, что мы назвали франт.

             < ..>

            Он по-французски совершенно

            Мог изъясняться и писал;

            Легко мазурку танцевал

            И кланялся непринужденно;

            Чего ж вам больше? Свет решил,

            Что он умен и очень мил.       

Конечно, в последних строках прослеживается некоторая ирония Александра Сергеевича по отношению к светскому обществу. Далее мы узнаем о внутреннем мире Евгения:

            Недуг, которому причину

            Давно бы отыскать пора,

            Подобный английскому сплину,

            Короче: русская хандра

            Им овладела понемногу;

            Он застрелиться, слава Богу,

            Попробовать не захотел,

            Но к жизни вовсе охладел.

            Как Child-Harold, угрюмый, томный

            В гостиных появлялся он;

            Ни сплетни света, ни бостон,

            Не милый взгляд, ни вздох нескромный,

            Ничто не трогало его,

            Не замечал он ничего.

Такая вот душевная пустота у «философа в осьмнадцать лет» и глубокого эконома, как иронично называет его Пушкин. Получив в наследство от дяди поместье, Онегин едет в деревню, однако стать хорошим хозяином он не смог. Зато 

            Как рано мог уж он тревожить 

            Сердца кокеток записных!

“Преодолеть тоскующую лень” ему на время помогает дружба с Ленским  и романтические отношения с Татьяной Лариной, доброй и чистой душой русской девушкой, полюбившей его. Однако Евгений, “в любви считаясь инвалидом”, глух к ее душевным переживаниям, он пресыщен любовными интригами, в которых был большой знаток. Татьяна замечает, что Онегин не принимает русской культуры, ему чужды русские песни, обычаи:

            Но, говорят, Вы нелюдим;

            В глуши, в деревне все Вам скучно,

            А мы… ничем мы не блестим,

            Хоть Вам и рады простодушно.

Простые дочери помещиков – такие, как Татьяна и Ольга, ему недостаточно интересны по сравнению со светскими, столичными красавицами. Светское общество погубило в герое такие человеческие качества, как сострадание и дружба. Безответственное поведение Евгения среди доверчивых и милых русских людей приводит к трагическому поединку между Онегиным и его другом Ленским. Потом начинаются странствия без цели и без трудов, но мятежная душа приводит героя обратно на родину. И вот впервые его эгоизм был наказан отказом Татьяны жить по светским законам, столь понятным Онегину. Пушкин гениально показал в лице Онегина, как развращает “бездействие досуга” молодого человека, которому не приходится трудиться ради хлеба насущного. 

Однако любой человек имеет в жизни свое предназначение, то единственное, с которым он столкнется в конце концов. Из незаконченных глав романа в стихах мы можем заключить, что Онегин вступил в ряды мятежников – декабристов. Однако Пушкин так характеризует это движение, которое привело к созданию сети тайных обществ и закончилось провальным мятежом на Сенатской площади и дальнейшим расколом общества:

            Безделье молодых умов,

            Забавы взрослых шалунов. 

Действительно, лучше не скажешь. А ведь среди декабристов у Пушкина было немало друзей, но его симпатии не могли быть на стороне людей, создававших идеи государственного переустройства России на французском языке и совершенно не знавших нужд и чаяний простого народа, с которым поэта связала судьба. 

Пушкин же, получив прекрасное европейское образование, принимал и понимал и прелесть деревенской жизни, и красоту русской природы. Он и сам был искушен в вопросах светской игры, но ценил природную наивность, искренность деревенских барышень и простолюдинок. Он был порой язвительным в оценках и светского общества, и привычек и быта так называемого простого народа, но он никогда не был злым. Его пером руководили любовь к России прежде всего и ум государственного мужа.

Столь же нелицеприятно описывал современное ему молодое поколение Иван Аксаков, болезненно переживая его пустоту и бесплодность, его оторванность от реальности. Временами его самокритика становилась просто беспощадной:

            Тоска!.. Исполненный томленья,

            Мир жаждет, жаждет обновленья,

            Его не тешит жизни пир!

            Дряхлея, мучится и стынет...

            Когда ж спасение нахлынет,

            И ветхий освежится мир?

Кажется, только катастрофы вселенского масштаба стряхивали лень и душевное томление с душ, взывая к патриотическим чувствам, которые, кажется, были единственным звеном,  объединяющим общество.  

ГЛАВА 3. ПОЛЬСКИЙ И КАВКАЗСКИЙ ВОПРОСЫ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ПОЭТОВ И ПИСАТЕЛЕЙ ЗОЛОТОГО ВЕКА

2  августа  1831 года  Пушкин пишет  свою  знаменитую оду  «Клеветникам России», ставшую ключевым моментом в осмыслении взаимоотношений  России  и Запада.  Это  стихотворение вместе с «Бородинской годовщиной» имело большее значение для национального самосознания России. В них  Пушкин  не дает ответов на те вопросы, которые он ставит. Здесь,  как  и  везде, он остается художником, роль  которого, в отличие от философа, заключается в том, чтобы с предельной ясностью поставить вопрос. А отвечать на этот  вопрос каждый потом  будет в меру своего разумения.

Ода «Клеветникам России» непосредственно обращена, как это видно уже из ее  названия, к западным политикам, переменившим свое отношение к России через двадцать лет после разгрома наполеоновской армии и враждебно  относившимся к России. За несколько месяцев до смерти Пушкин писал         кн. Голицыну, сделавшему перевод стихотворения на французский язык: «Тысячу раз благодарю вас, милый князь, за ваш несравненный перевод моего стихотворения,  направленного  против недругов нашей страны». «Отчего вы не перевели эту пьесу в свое время – я бы послал ее во Францию, чтобы  щелкнуть по носу всех этих крикунов из Палаты Депутатов». Здесь подразумеваются дерзкие и угрожающие, по мнению Пушкина, выступления депутатов во французской Палате по поводу поведения России в Польше.  

Пушкин воспринимает их как прямой призыв к вооруженному нашествию Запада на Россию, и в памяти его сразу же неизбежно возникает жуткий призрак 1812 года. Пушкин и  начинает свою  оду  с  прямого обращения к этим «крикунам из Палаты Депутатов»:

            О чем шумите вы, народные витии?

            Зачем анафемой грозите вы России?

            Что возмутило вас? волнения Литвы?

            Оставьте: это спор славян между собою,

            Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,

            Вопрос, которого не разрешите вы.

За месяц до написания этих строк Пушкин высказывал ту же мысль в письме Вяземскому: «Для нас мятеж Польши есть дело семейственное, старинная, наследственная распря, мы не можем судить ее по впечатлениям европейским».

            За что ж? ответствуйте: за то ли,

            Что на развалинах пылающей Москвы

            Мы не признали наглой воли

            Того, под кем дрожали вы?

            За то ль, что в бездну повалили

            Мы тяготеющий над царствами кумир

            И нашей кровью искупили

            Европы вольность, честь и мир?

«Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна», – так считал Пушкин. Напоминая Западу о том, что Россия сокрушила Наполеона  и избавила мир от  тирании, он тем самым окончательно отходит от своего более раннего наполеоновского культа. Теперь Пушкин   мыслит исторически: великие личности по-прежнему привлекают его  поэтическое внимание, но мысль его занята поиском неких подспудных  закономерностей мировой истории, которые проявляют себя через этих  выдающихся деятелей. А закономерность здесь заключалась в том, что на Западе время от времени появляются завоеватели, которые объединяют его полностью или частично, после чего вторгаются в Россию или вмешиваются в ее внутренние дела. 

Отношение Пушкина к Польше и полякам сформировалось рано и уже не претерпевало особых изменений до конца жизни. В сентябре 1812 года лицеисты провожают войска петербургского ополчения, проходящие через Царское Село, а в 1836 году, за  полгода  до смерти, Пушкин пишет, обращаясь к лицейским товарищам:

            Вы помните: текла за ратью рать,

            Со старшими мы братьями прощались

            И в сень наук с досадой возвращались,

            Завидуя тому, кто умирать шел мимо нас...

Наполеон отводил Варшавскому княжеству особую роль в войне против России; оно  было  «передовым  форпостом»  на этом  рубеже.  Поляки  же  тут преследовали собственные цели, надеясь отвоевать обратно свои литовские, белорусские  и украинские  земли и восстановить  Польшу  «от моря  до моря». 

Отношения России с Польшей Пушкин считал только внутренним делом России и занял непримиримую позицию во время польского восстания в 1830 году. Однако этот умнейший человек и великий гуманист пишет в одном из своих писем: «мы можем только жалеть поляков, мы слишком могущественны, чтобы их ненавидеть».

Это  изречение – неплохой пример  знаменитой  пушкинской  лаконичности, сочетающейся  с  глубиной мысли. Это замечание о жалости к полякам совсем не было чем-то случайным, вызванным мимолетным настроением. Пушкин не питал никаких польских симпатий и твердо считал независимость Польши угрозой для русской государственности, но это не мешало ему при случае выражать свое сочувствие и сострадание к полякам. Особенно это стало заметно  после  того, как  Варшава уже была взята русскими войсками, и можно было наконец проявить «милость к падшим»:

            В боренье падший невредим;

            Врагов мы в прахе не топтали;

            Мы не напомним ныне им

            Того, что старые скрижали

            Хранят в преданиях немых;

            Мы не сожжем Варшавы их.

Пушкин мечтает о добровольном воссоединении славянских государств во главе с Россией, заслужившей эту роль ценой неимоверных потерь и страданий, спасая Европу от покорителей:

            Уже давно между собою

            Враждуют эти племена;

            Не раз клонилась под грозою,

            То их, то наша сторона.

            Кто устоит в неравном споре:

            Кичливый лях иль верный росс?

            Славянские ль ручьи сольются в русском море?

            Оно ль иссякнет? вот вопрос.

Глубокое государственное мышление зрелого Пушкина отмечали многие современники. Мицкевич писал об этом: «слушая его рассуждения об  иностранной  или внутренней  политике его страны,  можно  было  принять  его  за человека, поседевшего в трудах на общественном поприще и ежедневно  читающего отчеты всех парламентов».

В конце 1831 года появилась статья Чаадаева «Несколько  слов  о  польском  вопросе». В этой  статье Чаадаев, в сущности, придерживается той  же  точки зрения, что и Пушкин, на польский вопрос. Мысль Пушкина, выраженную поэтически, Чаадаев обосновал как философ. По его мнению, только в соединении с Россией поляки не только не отрекутся от своей  национальности, но таким  образом  еще  больше  укрепят  ее, тогда  как в  разъединении  они неизбежно подпадут под влияние немцев, чье  поглощающее влияние  испытала на себе  значительная   часть  западных  славян».   Таково  было  теоретическое обоснование пушкинского тезиса о том, что «славянские ручьи сольются в русском море». По Пушкину,  у примирения русских с поляками есть два пути – искусство и любовь:

            Но глас поэзии чудесной

            Сердца враждебные дружит -

            Перед улыбкой муз небесной

            Земная ненависть молчит.

При всей извилистости тех путей, которые проходили деятели культуры того времени, при всем различии их судеб, убеждений, темпераментов, одна общая  направленность их движения прослеживается почти во всех случаях. В молодости их взгляды, как правило, были западническими  и либеральными, но с течением  времени  они  становились  все более  и  более  консервативными  и русофильскими.  

Прошел этот путь и Лермонтов, проживший всего двадцать семь лет. В тридцатых годах, когда Лермонтов вступил в пору «юности мятежной»,  Пушкин перешел уже на значительно более консервативные позиции. В черновой рукописной тетради Лермонтова, относящейся к 1830 году, есть начало стихотворения, продолжение которого не сохранилось, так как следующий за ним тетрадный лист был кем-то вырван. По одному из предположений,  это стихотворение – отклик на польское восстание:

            Опять вы, гордые, восстали

            За независимость страны,

            И снова перед вами пали

            Самодержавия сыны,

            И снова знамя вольности кровавой

            Явилося, победы мрачный знак,

            Оно любимо было прежде славой:

            Суворов был его сильнейший враг.

Так писал шестнадцатилетний Лермонтов; но пятилетием позже он уже совсем  по-другому оценивал польские события и связанную с ними угрозу территориальной  целостности  Российской  Империи.  В  январе  1834  года  в Брюсселе состоялось публичное выступление Иоахима Лелевеля, знаменитого историка и видного деятеля польской эмиграции. Его речь была посвящена трехлетней годовщине свержения Николая I с польского престола и вызвала новую шумную антироссийскую кампанию в западной печати. В парижских газетах и журналах замелькали статьи, крайне оскорбительные по отношению к России и ее императору. Русское правительство отвечало  негодующей  статьей в своем зарубежном органе «Journal de Francfort», причем взяло под свою защиту честь не только Николая, но и Пушкина. Примерно в это время Лермонтов создает политическую оду в подражание пушкинской «Клеветникам России». Перекличка этих двух произведений явно подчеркнута в самом  начале  лермонтовского стихотворения:

            Опять, народные витии,

            За дело падшее Литвы

            На славу гордую России,

            Опять, шумя, восстали вы.

Прекрасным поэтическим языком здесь выражены  монархические и имперские настроения, что заставило советских литературоведов объяснять их «воздействием шовинистических  настроений,  царивших в  школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, а также в лейб-гвардии гусарском полку». Вот эти строфы:

            Что это: вызов ли надменный,

            На битву ль бешеный призыв?

            Иль голос зависти смущенной,

            Бессилья злобного порыв?..

            Да, хитрой зависти ехидна

            Вас пожирает, вам обидна

            Величья нашего заря,

            Вам солнца Божьего не видно

            За солнцем русского царя.

            Так нераздельны в деле славы

            Народ и царь его всегда.

            Веленьям власти благотворной

            Мы повинуемся покорно

            И верим нашему царю!

            И будем все стоять упорно

            За честь его, как за свою.

Но Лермонтов выражал подобные взгляды еще задолго до поступления в военную школу. В 1831 году, когда Лермонтов обучался на «нравственно-политическом» отделении Московского  университета, до него дошло  известие о восстании в Варшаве. В университете одновременно с ним учились не только люди, сыгравшие позднее  значительную  роль в русской  культуре (Белинский,  Герцен, Огарев, Станкевич, Гончаров), но и множество поляков, которые  очень живо откликнулись на варшавские события. Большинство студентов  Московского университета, этого рассадника оппозиционности, поддержало  своих польских друзей, настроенных тогда  крайне резко и враждебно по отношению к русскому правительству. Лермонтов, однако, не разделил с ними  эти взгляды и настроения. Как раз в ту пору он пишет драму «Странный человек», в которой, среди  прочего, изображает студенческую дружескую пирушку. В ней участвует Вышневский, герой, которому Лермонтов явно симпатизирует (ему, в частности, поручена такая важная для автора реплика, как следующее сетование: «когда-то русские будут русскими?»). Этот же Вышневский с  воодушевлением произносит:

«Господа, знаете  ли:  пойдемте  служить все  в один  полк; пойдемте  против поляков, ей-богу, теперь у меня такая охота порезаться с ними». 

Этого призыва нет в окончательном тексте драмы, видимо, он показался Лермонтову чересчур жестким. Вместо него там появилось рассуждение о значении победы над Наполеоном для русского самосознания: 

«Разве мы не доказали в двенадцатом году, что мы русские? Такого примера не было от начала мира! Мы современники и вполне не понимаем великого пожара Москвы; мы не можем удивляться этому поступку; эта мысль, это чувство родилось вместе с русскими; мы должны гордиться, а оставить удивление потомкам и чужестранцам! Ура! Господа! Здоровье пожара московского!»

В «Княгине Лиговской», написанной Лермонтовым уже значительно позже, Печорин прерывает свое обучение в Московском университете и поступает в гусарский полк, чтобы принять участие в польской кампании. На войне он «отличался,  как отличается  всякий русский офицер, дрался  храбро, как всякий  русский солдат» и «любезничал со многими паннами». Очевидно, таким поступком своего героя поэт выразил свое желание принять личное участие в подавлении польского мятежа. Такое же желание выражал в 1831 году и Пушкин, но у каждого свое предназначение, а меткое и сильное слово талантливого человека порой не менее действенно, чем оружие. (Вспомним здесь стихи и песни времен Великой Отечественной войны, которые вселяли веру и вдохновляли наших защитников).

Лермонтову не довелось участвовать в штурме Варшавы, но на Кавказе он  воевал, и обе эти мятежные окраины Российской Империи оказались неразрывно слиты в его сознании. 

Еще одним пример такого соединения в русской литературе польской и кавказской тематики встречается в повести «Хаджи-Мурат» Льва Толстого. Один из героев, барон Ливен, говорит: «La Pologne et le Caucase, ce sont les deux cauteres de la Russie» («Польша  и  Кавказ – это две болячки России»).

Размышления об исторической судьбе России, о Востоке и Западе нашли у Лермонтова отражение в балладе “Спор”, которую он написал за несколько месяцев до смерти. Интересно, что, как и Чаадаев, Лермонтов ставит образно Россию между Западом и Востоком. В балладе она именуется «Севером» и выступает как Восток для Запада и Запад для Востока. Главное же отличие  России и от Востока,  и от Запада возрастное: русская культура выступает как  культура юная, только что вступившая на историческую сцену (характерно,  что Лермонтов также связывает это пробуждение России к исторической  жизни  с  1812  годом). Позже это сравнение стало почти общим местом: так, Владимир Соловьев в 1876 году в Египте чувствует себя «между окаменевшим Востоком и разлагающимся Западом» («entre l'Orient petrifie et l'Occident qui se decompose»; следует отметить, что  Египет в  восприятии Соловьева  выступает как некий  мистический  предшественник России). Восток и Запад, эти два потока мировой  истории, сходятся в России, которая,  по  мысли  Соловьева,  призвана примирить  их  в  себе.  

Так вот, в противопоставлении России и Востоку, и Западу, Лермонтов, как и Чаадаев, стал  первооткрывателем. В стихотворении «Умирающий гладиатор» изображен «европейский мир», который клонится к могиле «бесславной головою»:

            И пред кончиною ты взоры обратил

            С глубоким вздохом сожаленья

            На юность светлую, исполненную сил,

            Которую давно для язвы просвещенья,

            Для гордой роскоши беспечно ты забыл:

            Стараясь заглушить последние страданья,

            Ты жадно слушаешь и песни старины,

            И рыцарских времен волшебные преданья -

            Насмешливых льстецов несбыточные сны.

В стихотворении «Спор» Лермонтов обращает свой взгляд и на Восток, который, по его мнению, еще раньше, чем Запад впал в старческую немощь.  Спорят две горные вершины, Эльбрус и Казбек:

            Не боюся я Востока! –  

            Отвечал Казбек, –  

            Род людской там спит глубоко

            Уж девятый век.

             <..>

            Все, что здесь доступно оку,

            Спит, покой ценя...

            Нет! не дряхлому Востоку

            Покорить меня!

Этой картине всеобщего сонного и глухого оцепенения, близкого к смертному   покою, Лермонтов противопоставляет яркое изображение бурной исторической жизни, кипящей на Севере. Эльбрус (Шат-гора) отвечает Казбеку:

            Не хвались еще заране! -

            Молвил старый Шат, -

            Вот на севере в тумане

            Что-то видно, брат!

            Тайно был Казбек огромный

            Вестью той смущен;

            И, смутясь, на север темный

            Взоры кинул он;

            И туда в недоуменье

            Смотрит, полный дум:

            Видит странное движенье,

            Слышит звон и шум.

            От Урала до Дуная,

            До большой реки,

            Колыхаясь и сверкая,

            Движутся полки; 

            <..>

            Идут все полки могучи,

            Шумны, как поток,

            Страшно-медленны, как тучи, 

            Прямо на восток.

Так выглядит у  Лермонтова сопоставление юной, полной свежих сил России и древних государств Востока, давно исполнивших свою миссию и  погрузившихся в многовековой сон. Но Запад, пришедший на смену Древнему Востоку, также уже завершил свой исторический путь. Отличие здесь заключалась только в том, что Азия  исчерпала  свои  силы  девять  веков назад, в то время как Европа еще только подходила к тому, чтобы завершить свою великую историческую миссию. В «Споре» Лермонтова заметно воздействие  ранних, еще только зарождавшихся тогда славянофильских идей. Недаром  Лермонтов передал это стихотворение для  опубликования  в «Москвитянин»,   печатный орган славянофильства, хотя обычно он печатался  в «Отечественных записках», журнале западнической ориентации.

Лермонтов разделял славянофильскую точку зрения, что и Восток, и Запад, эти узловые пункты исторического движения человечества, уже сказали свое слово,  исполнили свою  роль,  и  должны  теперь отойти в тень  перед  новой могучей  цивилизацией,  зародившейся  и окрепшей на Севере, в России.  

ГЛАВА 4. РОССИЯ И ЗАПАД В ЛИРИКЕ И ФИЛОСОФСКИХ РАБОТАХ Ф. И. ТЮТЧЕВА

Умом Россию не понять, 

Аршином общим не измерить.

У ней особенная стать:

В Россию можно только верить.

Ф. И. Тютчев

Тютчева никогда не покидало убеждение в «мировом призвании русского народа» и «полном оскудении духовного начал западной цивилизации». Он был настолько убежден, что на Западе вот-вот разразится апокалипсическая катастрофа, которая уничтожит там все живое и мыслящее, что всерьез  советовал своему немецкому родственнику «реализовать состояние и переселиться всем домом в Россию», и тем самым «выбраться из крушения, которого Западной Европе совершенно невозможно избежать». Когда в конце  1840-х годов страны Западной Европы оказались охвачены сильнейшим революционным движением, Тютчев увидел в этом свидетельство окончательного разложения Запада и его близости к давно предсказанному бесславному концу.

Трактат Тютчева «Россия и Запад», писавшийся в это время, открывается любопытным рассуждением о связи западного индивидуализма и революции. «Революция», – утверждал Тютчев, «если рассматривать ее с точки зрения самого существенного, самого элементарного ее принципа – чистейший  продукт, последнее  слово,  высшее  выражение  того,  что  вот  уже три века  принято называть цивилизацией Запада. Это современная мысль, во всей  своей цельности, со времени ее разрыва с Церковью. Мысль эта такова: человек, в конечном счете, зависит только от себя самого как в управлении своим разумом, так и в управлении своей волей. Всякая власть исходит от человека; все, провозглашающее себя выше человека – либо иллюзия, либо обман. Словом, это апофеоз человеческого я в самом буквальном смысле слова».  Запад, дошедший   до   своего   высшего   выражения,   «логического   следствия   и окончательного  итога»,  не   мог,  разумеется,  не  обрушиться на Россию: «февральское движение, логически  рассуждая,  должно было бы привести к крестовому походу всего революционизированного Запада против России», говорит Тютчев. Только полный  упадок сил  на Западе, физических и духовных, спас на какое-то время нашу страну от этой участи.

 В стихотворениях Тютчева, относящихся к этому времени, «Море  и  утес»,  «Уж третий  год  беснуются языки...» появляются образы бушующего моря – символа революционного Запада и незыблемого утеса – России, отражающей «бурный натиск» европейской революции. Однако разгул революционного движения на  Западе,  по  мысли  Тютчева,  может  привести  только  к  своей  полной противоположности: установлению «вселенской  монархии» на  Востоке  и  на Западе,  то  есть расширенного  варианта  Российской  Империи,  единственной легитимной империи в мире. Тогда Россия без труда поглотит и Австро-Венгерскую империю, существование которой давно уже не имеет никакого смысла, а заодно и Германию, Швейцарию, Данию, Италию – все,  чем владела некогда так называемая «Священная Римская Империя германской  нации», а главное освободит Константинополь и перенесет туда свою столицу:

            То, что обещано судьбами

            Уж в колыбели было ей,

            Что ей завещано веками

            И верой всех ее царей, -

            То, что Олеговы дружины

            Ходили добывать мечом,

            То, что орел Екатерины

            Уж прикрывал своим крылом, –  

            Венца и скиптра Византии

            Вам не удастся нас лишить!

            Всемирную судьбу России -

            Нет, вам ее не запрудить!..

Тютчев не раз называл и точное время, когда, по его мнению, должны будут  исполниться его пророчества. Он утверждал, что это произойдет в 1853 году,  ровно через четыреста лет после падения Византийской империи под ударами турок:

Четвертый век уж на исходе, -

Свершится он – и грянет час!

И своды древние Софии,

В возобновленной Византии

Вновь осенят Христов алтарь.

Пади пред ним, о царь России, -

И встань как всеславянский царь!

Эти строки были написаны за три года до предполагаемых великих событий. А в 1853 году началась Крымская война. Славянофилы так же, как и Тютчев, восприняли начало войны с большим энтузиазмом. Б. Н. Чичерин, либерал и западник, писал по этому поводу: «Уже приближалась гроза,  которая  должна была освежить тот спертый и удушливый воздух, которым мы дышали.  Издали  уже слышались раскаты грома; они раздавались все ближе и ближе. Наконец гроза разразилась в самых недрах отечества». С напряженным вниманием  следило русское общество за всеми переходами этой войны. Оборона Севастополя возбуждала  и страхи, и  восторг.

Для  славянофилов  в  особенности  это  была  священная  война,  борьба  за православие  и  славянство,  окончательное  столкновение  между  Востоком  и Западом,  которое  должно  было вести  к победе нового, молодого народа  над «старым, одряхлевшим миром». Война и впрямь привела к большим переменам  в жизни России, но к несколько другим, чем ожидали Тютчев и славянофилы. Она завершилась для России поражением. 

Тютчев считал, что главное отличие России от Европы – это ее внутреннее единство, немыслимое на Западе. К западному единению, особенно германскому,  Тютчев относился со скепсисом и иронией, как это видно из его стихотворения 1848 года:

Не знаешь, что лестней для мудрости людской:

Иль вавилонский столп немецкого единства,

Или французского бесчинства

Республиканский хитрый строй.

Единение Европы всегда строилось, по мнению Тютчева, на изначально неверных и порочных  началах. Вместо духовного освобождения ее народы после каждый такой попытки оказывались закованными в новые цепи с установлением новых тиранических режимов, и связано это с тем, что правители Европы не обладают неким сокровенным знанием, которое есть у России:

Но освящающая сила,

Непостижимая уму,

Души его не озарила

И не приблизилась к нему,  –  

пишет Тютчев о Наполеоне. Именно безотчетное влечение к этому мистическому  знанию,  по  Тютчеву,  и  вызывает  то  роковое  и  неодолимое стремление, которое побуждает западных завоевателей, как мотыльков на огонь, лететь в Россию.

Отсюда и вытекает неизбежное столкновение  между  Западом  и  Россией, пишет Тютчев в своем трактате “Россия и Европа”. Россия  вызывает у Запада (и в частности у Наполеона)  противоречивые чувства,  влечение  и  отвращение  одновременно («attrait et repulsion»). Однако русское нравственное и  религиозное единство, по мнению Тютчева, строится на совершенно иных  принципах, чем западное, и попытка включить Россию во  всемирную империю  Запада изначально обречена на неудачу. Известны слова Наполеона, сказанные им на острове Св. Елены: “Через пятьдесят лет Европа будет во власти революции или под властью России”. В 40-х годах по всей Европе прокатилась революционная волна.

ГЛАВА 5. РОССИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ В ТВОРЧЕСТВЕ                    Ф. М. ДОСТОЕВСКОГО

Великое столкновение с Западом всколыхнуло образованных русских по всей России. Достоевский, находившийся в ссылке в Сибири, был охвачен не меньшим патриотическим одушевлением, чем жители Москвы и Петербурга. Он даже пишет в связи  с этим стихотворение,  названное  им  «На европейские  события в 1854 году». Точно так же, как и славянофилы, он мечтал об освобождении  славян  от  турецкого владычества, об  основании всеславянской

конфедерации, а главное – о взятии Константинополя:

Звучит труба, шумит орел двуглавый

И на Царьград несется величаво!

Достоевский не был поэтом, но этот его опыт показывает, что самые серьезные, судьбоносные события, пробуждают у многих литераторов поэтический дар. Стихотворение Достоевского в чем-то напоминает цитаты из Пушкина и Лермонотова, но при  этом оно строго  выдержано  в официальном стиле, с соблюдением всех норм и правил тогдашней патриотической  поэзии. Начало  стихотворения сразу вызывает в памяти оду «Клеветникам России», с  поправкой на модные в то время простонародные интонации, которые характерны для поэзии Некрасова:

С чего взялась всесветная беда?

Кто виноват, кто первый начинает?

Народ вы умный, всякой это знает,

Да славушка пошла о вас худа!

Уж лучше бы в покое дома жить

Да справиться с домашними делами!

Ведь, кажется, нам нечего делить

И места много всем под небесами.

Дальше Достоевский упоминает о свергнутом монголо-татарском иге, после которого переходит сразу к польскому восстанию 1830-1831 годов – видимо,  не без влияния Пушкина. По его примеру он также обращается и к западным журналистам:

Писали вы, что начал ссору русской,

Что как-то мы ведем себя не так,

Что честью мы не дорожим французской,

Что стыдно вам за ваш союзный флаг,

Что жаль вам очень Порты златорогой,

Что хочется завоеваний нам,

Что то да се... Ответ вам дали строгой,

Как школьникам, крикливым шалунам.

Не нравится - на то пеняйте сами!

Не шапку же ломать нам перед вами!

После такого отпора Достоевский  переходит дальше к не менее решительным политическим выводам:

Не вам судьбы России разбирать!

Неясны вам ее предназначенья!

Восток – ее! К ней руки простирать

Не устают мильоны поколений.

И, властвуя над Азией глубокой,

Она всему младую жизнь дает,

И возрожденье древнего Востока

(Так Бог велел!) Россией настает.

Свой труд Достоевский отправил в Петербург, адресовав его прямо в III  Отделение. Злободневное произведение не было напечатано, и позднее, уже после смерти Николая I, опальный литератор пишет новое стихотворение, посвященное Крымской войне, которое звучит пророчески-тревожно:  

Когда настала вновь для русского народа

Эпоха славных жертв двенадцатого года

И матери, отдав царю своих сынов,

Благословили их на брань против врагов,

И облилась земля их жертвенною кровью,

И засияла Русь геройством и любовью,

Тогда раздался вдруг твой тихий, скорбный стон,

Как острие меча, проник нам в душу он,

Бедою прозвучал для русского в тот час,

Смутился исполин и дрогнул в первый раз.

ГЛАВА 6. СУДЬБА РОССИИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ ЛИТЕРАТУРЫ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА

Над всей Европою дракон,

Разинув пасть, томится жаждой...

Кто нанесет ему удар?..

Не ведаем: над нашим станом,

Как встарь, повита даль туманом,

И пахнет гарью. Там – пожар.

А. Блок

Интересно проследить, что же думали о судьбе России представители так называемого Серебряного века. Ведь начало XX века – переломный момент русской истории. Происходит не только смена власти, политического строя, но и переворот в сознании людей. Россию постигают одно за другим грандиозные события. Войны: и Русско-Японская, и Первая Мировая, и впоследствии Гражданская, действия Боевой Организации эсеров, убийства министров внутренних дел Сипягина и Плеве, Великого Князя Сергея Александровича, волнения рабочих 1905-1907 годов, убийство Столыпина, история Григория Распутина и так далее. В итоге оказалось, что это были последние годы русской монархии, последние годы Российской Империи. Всё, что произошло в России и с Россией в 1917-1918 годах – всё это готовилось, созревало именно во время Серебряного века и в том числе – именно его участниками, художниками.

Гроза собиралась давно, и ее нельзя было остановить одними усилиями сознания (общественного). Революция разрядила напряжение своим способом – топором – и он попутно вырубил всю духовную поросль Серебряного века – потенциальных носителей найденного решения.  

Вспомним: Валерий Брюсов, призывающий «грядущих гуннов» в одноименном  стихотворении ещё 1904-1905 годов:

На нас ордой опьянелой

Рухните с темных становий -

Оживить одряхлевшее тело

Волной пылающей крови.

Сложите книги кострами,

Пляшите в их радостном свете,

Творите мерзость во храме -

Вы во всём неповинны, как дети!

Так и случилось: пришли «гунны»-большевики, и творили мерзость во храме...

Завершалось это стихотворение раскаленным экстазом самоуничтожения:

Бесследно всё сгинет, быть может,

Что ведомо было одним нам.

Но вас, кто меня уничтожит,

Встречаю приветственным гимном.

Этому воспаленному экстазу самоуничтожения вторил и Андрей Белый      (1908 г.), впрочем, не только самоуничтожения, но и исчезновения России:

Туда, – где смертей и болезней

Лихая прошла колея, –

Исчезни в пространство, исчезни,

Россия, Россия моя!

А вот в августе 1917-го он напишет:

Рыдай, буревая стихия,

В столбах громового огня!

Россия, Россия, Россия,

Безумствуй, сжигая меня!

И Россия – безумствовала. «Исчезни, Россия...» – и Россия – исчезла. Та – прежняя Россия – откуда они все родом, в которой они родились и выросли – исчезла. В произведениях многих поэтов дореволюционного периода прослеживается мысль об уничтожении существующей России:

Безумствуй, Россия! Исчезни, Россия! (А. Белый.)

Людская кровь не святее

Изумрудного сока трав (Н. Гумилев).

Да, скифы мы! Да, азиаты мы!

Мы любим плоть - и вкус её, и цвет,

И душный, смертный плоти запах...

Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет

В тяжелых, нежных наших лапах? (А. Блок)

Ну, и, конечно, «Двенадцать»:

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь!

В кондовую

В избяную

В толстозадую!

Эх, эх, без креста!

Это – из текстов не большевиков. Это – гении Серебряного века. Это – цвет русского слова.

Опять же, еще в 1908 году в стихотворении «Родина» Андрей Белый так характеризует свое Отечество:

Роковая страна, ледяная,

         Проклятая железной судьбой -

         Мать-Россия, о родина злая,

         Кто же так подшутил над тобой?

Но проследим, как же сказалась на взглядах гениев Серебряного века февральская, а затем и октябрьская революции. Ведь, как писал Владимир Вейдле в статье «Похороны Блока», «большинство будущих эмигрантов были еще в Отечестве. Они до последнего – не хотели уезжать. Насколько было возможно – оставались. Верили. Молились». Они впоследствии и оставили свидетельства о трех лютых послереволюционных зимах, с какими-то запредельными минусовыми температурами, при полнейшем отсутствии электричества, отопления и еды. Как топили печки книгами, целыми уникальными библиотеками, дорогой мебелью, всем, чем можно... Как весь Петербург провонял воблой... Как 25-летняя Цветаева делилась редкими картофелинами с 50-летним Бальмонтом и заставляла их съесть у нее на глазах, чтобы сам остался жив, а не отдал кому... Собственно, от голода умер Розанов в 1919 году, оставив тоненькие книжечки «Апокалипсиса нашего времени»…

Зинаида Гиппиус 17 октября 1917 года напишет:

От этого зловонного вина

Как было омерзительно твое похмелье,

О бедная, о грешная страна!

Какому дьяволу, какому псу в угоду,

Каким кошмарным обуянный сном,

Народ, безумствуя, убил свою свободу,

И даже не убил – засек кнутом.

Смеются дьяволы и псы над рабьей свалкой,

Смеются пушки, разевая рты...

И скоро в старый хлев ты будешь загнан палкой,

Народ, не уважающий святынь!

Действительно, революция 1917 года «перевернула все с ног на голову»: то, для чего люди жили, к чему стремились, вдруг обесценилось, на смену старым пришли новые ценности, идеалы. Жажда скорого избавления от прежней власти привела к избавлению и от ценностей той, дореволюционной жизни. А ведь по сути мы отказались от опыта, приобретенного не одним поколением наших предков. Но это мы только сейчас стали понимать, а тогда… Целью многих миллионов было просто выжить…

Во многих стихотворениях того времени сквозит пессимизм. Интересно, что в нескольких отрывках можно увидеть слово «последний»:

                        Теперь никто не станет слушать песен.

                        Предсказанные наступили дни.

                        Моя последняя, мир больше не чудесен,

                        Не разрывай мне сердца, не звени.

Это строки из Анны Андреевны Ахматовой 1917 года. А свой сборник того же периода Зинаида Гиппиус назовет «Последние стихи».

Между тем, как известно, Ахматова не уехала из России, уже осенью того же 1917 года написав знаменитое тому объяснение:

         Мне голос был. Он звал утешно,

         Он говорил: «Иди сюда,

         Оставь свой край глухой и грешный,

         Оставь Россию навсегда.

         Я кровь от рук твоих отмою,

         Из сердца выну черный стыд,

         Я новым именем покрою

         Боль поражений и обид».

         Но равнодушно и спокойно

         Руками я замкнула слух,

         Чтоб этой речью недостойной

         Не осквернился скорбный дух.

Что же, хотя это и не входит в тему данной работы, но отдельно отметим, что,  конечно, были и те, кто не уехал. Их судьба известна. Или быстрая смерть, или вторая дата в годах жизни – 1937 – 1938. Но они не могли – уехать. Жить – вне Родины, без России. Не правда ли, изуверский, издевательский выбор: Родина или жизнь? А ведь именно такой выбор пришлось сделать этим людям. Не уехали: Николай Клюев, Николай Гумилев, Александр Блок, Анна Ахматова, Осип Мандельштам, о. Павел Флоренский…

Не менее трагична судьба тех, кто, эмигрировав, впоследствии по разным причинам вернулись. Но вернулись-то они – не в Россию, а в сталинский СССР. Куприн приехал уже смертельно больной, умирать. Андрей Белый – в уже не первый год продолжающемся безумии, Цветаева – под диким давлением детей, возлюбивших к тому времени «коммунизм» и еще не осознававших, что именно они возлюбили. Да и муж ее, «белый лебедь», обернулся к тому времени сотрудником НКВД. Печальная история. Во время Отечественной войны вернулся и Вертинский… Конечно, мы не имеем права осуждать или боготворить этих людей. Но все это, как ни прискорбно, было.

Возвращаясь к Ахматовой, не можем не назвать одно весьма странное стихотворение, написанное в июне 1921 года. Начинающееся по смыслу так же, как и трагические стихи революционной поры:

         Всё расхищено, предано, продано,

         Черной смерти мелькало крыло,

         всё голодной тоскою изглодано…

с четвертой строчки вдруг

         Отчего же нам стало светло?

Всеобщее ощущение гибельности происходящего очень сильно выразил 19-летний Владимир Набоков в стихотворении "Панихида":

         Сколько могил, сколько могил,

         Ты – жестока, Россия!

         Родина, родина, мы с упованьем,

         Сирые, верные, греем последним дыханьем

         Ноги твои ледяные.

         Хватит ли сил? Хватит ли сил?

         Ты давно ведь ослепла...

Сергей Эфрон, муж Марины Цветаевой, был белогвардейцем. Но Марина была действительно мужественным человеком: она не предала ни Россию, ни семью. Она не побоится написать о белогвардейцах:

         Бури-вьюги, вихри-ветры вас взлелеяли,

         А останетесь вы в песне - белы-лебеди!

         Знамя, шитое крестами, в саван выцвело,

         А и будет ваша память - белы-рыцари.

         И никто из вас, сынки! - не воротится.

         А ведет ваши полки - Богородица!

Но многие, иммигрировав, оказались вне Родины, вне родного дома, вне родного языка. В чужой, зачастую враждебной среде. И именно в таких условиях суждено было пройти всей их творческой биографии, всей жизни.

Невольно вспоминается повесть В. Г. Короленко «Без языка». Там западная цивилизация представляется как «всепожирающий монстр», который высасывает из человека его самобытность, прививает новые «ценности»: стремление к власти и деньгам. А понятия человечности, доброты, понимания как-то остаются «вне зоны досягаемости» западного сознания.

В результате многие гении оказались никому не нужны. Известно, что Набоков, в будущем нобелевский лауреат, был вынужден брать напрокат пиджак, когда выступал со своими стихами… И это – русская интеллигенция. Замечательный философ XX века Николай Бердяев в своем исследовании «О самоубийстве», изданном в Париже в 1931 году, заметит: «Вопрос о самоубийстве – один из самых беспокойных и мучительных в русской эмиграции. Очень много русских кончают жизнь самоубийством. Многие, если ещё и не решались убить себя, то носят в себе мысль о самоубийстве. Потеря всякого смысла жизни, оторванность от родины, крушение надежд, одиночество, нужда, болезни, резкое изменение социального положения, когда человек, принадлежавший  к высшим классам, делается простым рабочим, и неверие в возможность улучшить свое положение в будущем – всё это очень благоприятствует эпидемии самоубийств».

Интересно заметить, что расцвет русской литературы – Золотой и Серебряный ее века – приходятся на то время, когда в стране происходили великие события, можно сказать, изменившие ход истории. Так революция 1917 года помогла русской интеллигенции осознать весь трагизм сложившейся ситуации: «безумствование» России было на руку Западу: русские сами отказались от многовековых ценностей и традиций, а значит, готовы были принять на веру новые идеи. Обидно, что правительство не хотело понять, или ему было «не до этого», от чего уходит страна. Оно задумалось о национальном самосознании лишь в 1941-м, когда нужно было поднять боевой дух русский для победы над снова «ополчившимся Западом», теперь уже в лице фашистской Германии... 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Поляризация по признаку отношения к Западу – это наш сегодняшний день. Но она выплеснулась из сферы общественных мнений или просто настроений в сферу реальной политики. Причем на образ Запада проектируются накаленные страсти, которые имеют гораздо больше общего с нашей собственной тягой к крайностям, чем с реальным Западом, который весьма умерен, рационален и сбалансирован.

Новизна сегодняшнего этапа в том, что впервые в своей истории Россия попыталась усвоить у Запада не только формы, но и содержание в виде так называемых «общечеловеческих ценностей». Итог отрицательный: эти ценности, которые прекрасно работают на Западе, у нас не приживаются, так как не могут заменить традиционных для России ценностей религиозного порядка. Да что там, они не тянут даже на ту роль, какую играли ценности идеологические: коммунизм как светлое будущее всего человечества. В результате многовековая западная точка отсчета дискредитирована. Россия потеряла веру в зеркало, в которое она несколько веков смотрелась на себя. Другого же пока нет, и ощущается это как резкое снижение уровня самосознания и понимания страной самой себя. Пожалуй, никогда раньше столько людей не готовы были подписаться под высказыванием «у нас может случиться все что угодно».

Раньше проблемы России в освоении западных достижений были часто связаны с неумением реализовать их материальную инфраструктуру. Мы хотели рынка, не имея для него товаров, и демократии, не имея классов, которые в ней заинтересованы. Судя по всему, созидание в информационном мире нам будет даваться легче, чем в материальном. В связи с глобализацией кризис самосознания (кризис идентичности) ожидает большинство стран. Нам легче: мы прошли часть пути.

Американский исследователь Тоффлер считает, что в ближайшем будущем снизится роль государства и возрастет роль индивидуального выбора каждого человека. Возможно, уже не надо будет осваивать чуждое российскому менталитету понятие закона как единых для всех правил игры – основной столп западной демократии. Правила игры будут индивидуализированы. И Запад как общая точка отсчета не будет нужен.

Современная интеграция приводит к «обобществлению» духовных ценностей разных стран. Например, уже век весь мир осваивает индийское духовное наследие. Может быть, Россия найдет себе духовное зеркало, в котором отражается не только Запад, но и Восток. С такой точкой отсчета станет возможным не только притяжение-отталкивание, но и творческий диалог.

В любом случае, главная проблема России – непонимание себя самой, постоянный поиск «непонятно чего», зачастую абсолютно необоснованный. С этим же мы сталкивались и в XIX, и в XX веках. Россия прошла нелегкий путь от Петра I до нынешнего времени, прекрасно запечатленный «летописцами» – писателями и поэтами, бывшими свидетелями этих событий.

Спор западников и славянофилов продолжается до сих пор. Но, по моему мнению, Россия должна осознать свою уникальность, быть Россией в конце концов, а не подражать другим цивилизациям. Но в то же время нельзя отказываться от обмена информацией в сфере науки, техники, экономики и других областей с Западом и Востоком.

Закончить хочется словами В. О. Ключевского, так как в них выражена позиция, которой придерживались и многие гении Золотого и Серебряного веков русской литературы: «Можно и должно заимствовать изобретенные другими способы вязать чулки, но нельзя и стыдно принимать чужой образ жизни, строй чувств и порядок отношений. Каждый порядочный народ должен все это иметь свое».

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

• 14:21 05 Июля 2016
  Российско-китайский медуниверситет откроет магистерскую программу по TCM
• 01:21 05 Июля 2016
  На форуме МГУ Россия и Китай обсудят научно-образовательное сотрудничество
• 11:00 04 Июля 2016
  Реморенко: "ЕГЭ-туризм" в России сходит на нет
• 10:52 04 Июля 2016
  Летняя российско-австрийская школа откроется в Москве
• 15:31 01 Июля 2016
  В СПбГУ могут воссоздать географический факультет

Заказать уникальную работу